Майский день

Рассказ

Пашка, худенький мальчуган лет шести, проснулся рано. Озорной солнечный луч прорвался сквозь занавески, упал ему прямо на глаза и прогнал сон. Пашка некоторое время ворочался, желая скрыться от назойливого света, но тот всё жег ему какую-нибудь часть тела — лицо, ногу, руку или грудь. Наконец мальчик сдался и оставил попытки вернуть сон. Было еще раннее утро, но он услышал, как по квартире уже ходят родители. Они негромко обсуждали что-то между собой. Дом был полон звуков: на кухне скворчало масло, шумела в ванне вода, верещал что-то радиоприемник.

«Странно», — подумал Пашка. Он начал прислушиваться, пытаясь разобрать, о чем говорят папа с мамой, но уловил лишь отдельные фразы.

— На парад?.. Надо пораньше выезжать… Еще спит… Уже будить?.. Электричка…

Мальчик понял, что родители наверняка задумали ехать куда-то, но вот куда? В такой день? Впереди был праздник, 9 мая, День Победы. Они обычно проводили его дома, накрывали стол, обедали. Утром по телевизору показывали парад, а затем весь день шли фильмы про войну. Ужинали они по традиции у бабушки, там же смотрели красивый московский салют. Что же в этот раз? На природу?

Так он лежал в сомнениях, периодически меняя позу, чтобы увернуться от жгучих лучей. Увлекшись мыслями, он не заметил, как дверь в детскую тихонько приоткрылась и сквозь щель заглянула его мать.

Увидев, что сын не спит, она распахнула дверь и встала на пороге, уставив руки в бока. Улыбалась.

— Вот он какой! А мы ходим по квартире на цыпочках, разбудить боимся!

— Да я только проснулся, честно-честно!

— Ну да. Давай тогда вставай, умывайся и садись завтракать, а потом мы тебе расскажем, что у нас впереди за день.

Мальчик выбрался из постели и прошел в ванну. Пока чистил зубы, все гадал, что же за сюрприз приготовили родители… «Точно, наверное, на природу поедем, в лес», — думал он.

Закончив с туалетом, Пашка принялся за сытный завтрак. Когда трапеза подходила к концу, на кухню вошел отец. Он посмотрел на часы, пробормотал что-то и подсел рядом с сыном.

— Доел? Молодец! Смотри, сынок, сегодня у нас будет большое путешествие. Ты уже стал совсем взрослый и самостоятельный, — отец подмигнул, — и мы решили, что пора тебе увидеть настоящий День Победы. Мы поедем в город, на парад, а потом поднимемся на Мамаев курган, помнишь, я тебе про него рассказывал?

Пашка прямо рот разинул.

— На Мамаев курган! — он не мог поверить своим ушам, — на самую вершину?

— Да, прямо к Родине-матери. Но смотри, народу будет много — от нас ни на шаг. Никаких пряток и догонялок. Будешь баловаться, тут же развернемся и поедем домой. Договорились?

— Конечно, пап! — мальчик весь прямо сиял от восторга. Он и думать не смел о таком счастье. Сколько раз он представлял в мечтах, как поднимается на легендарный курган, как видит громадную, но в то же время изящную статую, как оглядывается на город — и тот весь как на ладони, а он сам так высоко, что замирает дыхание…

Отец одобрительно кивнул и обнял мальчика за плечи.

— Ну тогда в дорогу — ты готов? Электричка через тридцать минут. Через двадцать уже выходим.

И вот последние сборы были завершены — вода, сумка с бутербродами, головные уборы — и они вышли в теплое майское утро.

* * *

Электричка была полна народу. Люди жались на сидениях, стояли в проходе и тамбуре, держались, кто за что мог. Странно, но никто не возмущался, не ворчал, не ругался. Напротив, среди людей будто разлилась доброта, зажигавшая на лицах улыбки, шелестевшая вокруг шутками и пересудами. В вагоне открыли почти все окна, и сквозь них врывался стремительный весенний ветер, он трепал людям волосы, вырывал из рук развернутые газеты, которые под общий смех порхали по вагону. За окнами проносились зеленые раскидистые вязы, гаражи, старенькие деревянные дома. Где-то вдалеке мелькала яркая волжская синева. Пашка засмотрелся на реку и видневшийся за ней дикий курчавый лес.

Но скоро деревьев стало меньше, и Волги уже совсем не было видно. Вместо них появились высокие величественные здания, широкие проспекты, полные машин, пешеходов, трамваев, — они въезжали в центр города.

Держа друг друга за руки, семья начала протискиваться к выходу. Скоро уже подъехали к нужной станции, электричка затормозила, качнулась и встала, с характерным звуком открылись двери. Народ высыпал на залитый солнцем перрон и сплошным потоком устремился к переходу, ведущему в город. Родители с сыном тоже вышли из вагона, вместе с толпой миновали прохладный подземный тоннель и оказались на большой площади. Мальчик, широко распахнув глаза, восхищенно смотрел вокруг себя. Позади возвышалось грандиозное здание вокзала, похожее на древний замок из какого-нибудь фильма. «Замок» венчали башня и пронзавший голубое небо шпиль со звездой. На башне были расположены громадные часы, показывавшие половину десятого.

Пока Пашка жадно поедал глазами невиданное окружение, родители негромко совещались. Наконец решение было принято — мать взяла сына за руку, и они быстрым шагом направились туда, куда устремлялся поток людей — вниз, в сторону большого проспекта. Грандиозный вокзал остался позади, и мальчик то и дело оглядывался на него, всё не веря, что видел его наяву, вот так близко, прямо перед собой.

Улица вывела их к еще более широкой площади — всю ее устилал черный асфальт, с одной стороны возвышались большие торжественные здания, с другой раскинулся зеленеющий парк. Народу было очень много. Чем ближе они подходили, тем теснее стояли люди, и скоро было уже совсем не пройти. Отец, шедший впереди и служивший их тройке буксиром, отвел их чуть назад, и они встали на ступени небольшого магазинчика — те, конечно, уже были усыпаны людьми, но место нашлось.

Со ступеней магазина немного открывалась площадь. Но маленький Пашка по-прежнему видел перед собой лишь бесконечные ряды людей — ему не хватало роста, чтобы его взгляд добрался туда, где происходило что-то очень важное. Вдруг воздух порвали усиленные мегафоном обрывистые слова, а в ответ им раздалось раскатистое троекратное «Ура!». Отец сразу заторопился, засуетился.

— Началось! Черт, не видно почти ничего. Пашка, давай, садись мне на плечи!

Отец скинул рюкзак, присел, и сын быстро вскочил ему на шею — это был знакомый и любимый им трюк.

И вот толпа осталась где-то внизу, и Пашка мигом будто вырос в три раза, прямо как Алиса из сказки. Отсюда он увидел гораздо больше — перед ним открылась площадь, на ней были выстроены парадные коробки. Зоркие мальчишеские глаза различали вытянутых по струнке бойцов, их строгую форму, блестящее на солнце оружие в их руках. Вдоль шеренг медленно ехала окрашенная в темно-зеленый цвет машина, в которой, приставив к фуражке руку, стоял немного полноватый офицер — видно, какой-то генерал, принимавший парад. Периодически машина останавливалась, генерал приветствовал солдат, и те отвечали оглушающим «Ура!», которое раскатывалось по округе и уносилось в небо.

Пашка смотрел, не отрываясь. Он видел, конечно, парады и раньше, но лишь по телевизору — там они казались странным каким-то действом, скучно было их смотреть. Тут же, где его чувства напрямую, без посредника-телеэкрана, вбирали происходящее, его захватили масштаб и сила парада. Особо его поразило периодически сотрясавшее площадь «Ура!» — оно будто проникало в самое нутро, поднимало и увлекало за собой куда-то. Хотелось тоже кричать «Ура», пару раз мальчик даже робко, вполголоса, сделал это, скосив глаза вниз, на отца. Отец, конечно же, услышал, но виду не подал и лишь заулыбался. Однако когда очередная коробка солдат сотрясла площадь своим рокотом, отец сам громко басом закричал «Ура!» и еще выше приподнял Пашку. Сын не ожидал такого, разинул рот от удивления (что, и под ним теперь парад?). Но, поняв, в чем дело, он с радостью присоединился к отцу. Вдвоем они кричали «ура», а вскоре подключилась и мама. Кто-то из стоявших вокруг оглядывался, удивленно и даже немного возмущенно смотрел. Ну, а кто-то следовал примеру.

Наконец коробки пошли. С хрустом шеренги солдат двигались вдоль зрителей, немного сотрясаясь при каждом ударе тяжелых ботинок об асфальт. Отдельные бойцы терялись в движении — коробка представляла собой единое целое, казалась строгой, но живой фигурой, с сотней голов, рук и ног. Пашка восхищенно смотрел. Планы становиться путешественником и бороздить моря были отброшены — он уже решил стать военным, чтобы вот так же четко и бодро шагать перед пораженными гражданскими. А когда все солдаты прошли мимо них и на площадь после громогласного объявления въехала военная техника — его решение стало окончательным и бесповоротным. Похожие на фантастических жуков, по площади не спеша проползали колонны танков, бронетранспортеров и пушек. В завершение под прокатившийся по толпе изумленный шепот на площадь въехали приземистые тягачи, тащившие на спине ракеты, напомнившие мальчику гигантские авторучки.

* * *

Парад кончился, но день только начинался. Солнце поднималось в зенит и уже не заботливо грело, как утром, а нещадно палило. На улицах становилось жарко. Люди, привлеченные на площадь парадом, стали понемногу расходиться в разные стороны. Одни двигались дальше вниз, на волжскую набережную. Другие шли в парк в поисках спасительной тени.

— А теперь на курган, пап? — Пашка еще не отошел от впечатлений парада, но уже загорелся следующей, еще более манящей целью.

— Да, но пойдем пешком. Тоже в своеобразном параде, — он улыбнулся, подмигнул жене.

— В параде? Каком параде, пап? — сын не понимал и чувствовал, что от него что-то скрывают, опять готовят какой-то сюрприз.

— Помнишь, мы тебе про «Бессмертный полк» рассказывали? — включилась мама. — Он скоро начнется и пройдет как раз до Мамаева кургана. Вот в нем мы и пойдем.

— И тоже будем маршировать, как солдаты?

— Ну, если хочешь, можешь маршировать.

Пашка решил, что обязательно пойдет маршем, как те бравые солдаты на площади, и тут же приступил к тренировке — получалось не очень, ноги путались, но он упрямо с ними боролся. Родители направили вояку в нужном направлении, а сами шли чуть сзади, посмеиваясь над потешным сыном.

Всё вокруг превратилось в сплошной праздник. То тут, то там были организованы небольшие сцены, на них звучала музыка, проходили представления, или просто танцевали под старые вальсы люди. Широкий проспект, ведущий к месту начала шествия, был открыт для пешеходов. Люди медленно шли по нему, подпевали песням. В руках многие держали красные флаги и штандарты с фотографиями. Будто в самом воздухе было разлито торжественное светлое настроение.

Наконец они пришли.

* * *

Это тоже была площадь, но другая. Ее почти полностью заполняла хаотичная народная масса. Метавшиеся из стороны в сторону волонтеры пытались ее как-то упорядочить, построить, организовать. И дело пошло — через полчаса на площади вытянулась, как огромная змея, широкая и длинная колонна. Пашка и родители оказались где-то посередине, со всех сторон их окружили ряды людей. И словно вторым этажом над всеми возвышались бесчисленные штандарты с черно-белыми и иногда цветными фотоснимками. На них были лица фронтовиков — предков пришедших на праздник горожан.

Всё время, пока формировалась колонна, откуда-то спереди доносилась старая военная музыка — вдруг она смолкла, и вместо нее громко прозвучало объявление — шествие начиналось. Будто какой-то разряд пробежал от головы колонны к ее хвосту — люди, до того переминавшиеся с ноги на ногу и в ожидании болтавшие друг с другом, все разом подобрались, приготовились… И наконец ряды двинулись.

Пашка никогда не видел такого скопления народа и даже немного испугался толпы. Поначалу он просто шел, держа мать за руку и стараясь не отставать. Мальчик глазел во все стороны, но почти ничего не разбирал — вокруг были лишь бесконечные ряды идущих. Наконец отец снова поднял его на плечи — и тут он, как и во время парада, смог увидеть нечто удивительное.

По широкому проспекту медленно, но неумолимо текла настоящая человеческая река. Не видно было толком, где она брала начало и где кончалась — столько было людей. Бесчисленные лица: мужчины, женщины, подростки, дети, старики — все они сливались в едином могучем потоке. Над размеренно шагавшим шествием так же неспешно тянулись тысячи и тысячи фотопортретов. Со снимков глядели в мир очень разные люди. Юные и пожилые, мужчины и женщины, в скромных гимнастерках и в парадной форме, с одиноким, гордым орденом на груди и сплошь усеянные наградами. Смотрели тихо и устало, прямо и смело. Очень разными были они, эти люди со снимков. И в то же время чем-то неуловимо похожи.

То тут, то там периодически вспыхивали, как случайные искры, песни. Случалось, что песню подхватывали, она заражала собой всё новые и новые ряды, и вот уже сотни людей нестройным и шумным хором пели «Катюшу», «На поле танки грохотали», «Смуглянку». Песня крепла, мужала и уносилась в небо, будто желая, чтоб ее услышали те, кому был посвящен этот необычный марш.

Пашка почти не знал слов, но тоже старался подпевать — повторял за всеми или угадывал что-нибудь в рифму. Пели и его родители, и все вокруг — остаться в стороне было невозможно. Это происходило как бы помимо воли человека, просто что-то изнутри само рвалось наружу, заслышав ожившую в тысяче голосов фронтовую песню и спеша с ней слиться.

Трудно описать это состояние. Пашка никогда такого не испытывал, а поглядывая изредка на родителей, понял, что и они тоже поражены происходящим. Он чувствовал себя растворенным во всей этой людской массе, в этом шествии, в звучных могучих песнях. Он словно перестал быть отдельным, обособленным от мира мальчиком Пашей, но при этом не потерял себя, не ощутил никакого ущемления, страха или подавленности. Ему случалось уже теряться в больших толпах — тогда он метался в панике, судорожно искал знакомое лицо или место — но то, что происходило теперь, было совсем иным. Он, напротив, чувствовал себя ужасно большим и сильным, в каком-то смысле он чувствовал себя всей этой людской рекой, но в то же время — лишь малой частью ее. Это было странное, невиданное ранее ощущение. Впервые Пашка почувствовал тогда по-настоящему, что значит «вместе».

Время текло незаметно. Странно, но ни жара, ни жажда не волновали их. С азартом они шагали вперед, подхватывали всё новые и новые рождавшиеся где-то в недрах толпы песни. Вот уже подошли к Мамаеву кургану. Отец первым увидел выросшую впереди фигуру «Родины-матери» и, перекрикивая царивший вокруг шум, указал на нее сыну:

— Пашка, смотри, вон она!

Мальчик повернул голову туда, куда устремилась отцовская рука, и обомлел. Он, конечно, уже знал знаменитую статую по фотографиям, но увидеть ее вживую было совсем иначе. Словно мифическая богиня, она возвышалась где-то далеко впереди, и казалось даже, что она парит в воздухе, над поросшими зеленью склонами кургана.

Первые ряды шествия уже медленно поднимались по ступеням монумента. Вскоре начали восходить и родители с сыном. Манящая статуя теперь исчезла из виду — ее заслонил собой могучий солдат-исполин, словно выраставший из скалы. «Стоять насмерть!» — гласила размашистая надпись на монолите. Пашка засмотрелся на солдата, похожего на античного героя из книг, Геракла или Ахилла. Вдруг отец тронул его за плечо:

— Оглянись назад!

Мальчик повернул голову. Позади распластались склоны кургана, город и Волга. Живая людская река текла по широкому проспекту, поднималась на монумент. Река догоняла их, уходила вперед и рассеивалась лишь на площади перед вершиной. Трудно было даже представить столько людей, а увидеть наяву — просто перехватывало дыхание. Молодая семья остановилась у могучего солдата-колосса и заворожено наблюдала, как серого исполина словно омывают все прибывающие людские потоки. Казалось, на это можно смотреть вечно. Но нужно было двигаться дальше.

* * *

Впереди была вершина Мамаева кургана, «Родина-мать». Здесь, на площади перед последним подъемом, народу было меньше. Люди собирались в небольшие группы, отходили в сторону, присаживались, хором запевали что-то. Такие компании были словно небольшие очаги, у которых хотелось задержаться, погреть душу песней и привнести в общее пламя свой скромный огонек. Но для этого еще не наступило время — они должны были подняться на вершину кургана.

Пашка уже не сидел у отца на плечах. Он шел сам, и даже мать не держала его за руку. Голова его была постоянно запрокинута вверх, взгляд устремлен в небо, туда, где возвышалась, словно над всем миром, «Родина-мать». Ее исполинская, но в тоже время легкая, изящная фигура вся устремлялась вперед, позади нее развевалось одеяние, и рука, сжимающая меч, была вскинута ввысь. Лицо ее призывало на бой.

Они шли по последнему пологому склону, поросшему свежей зеленой травой, ровному, как склоны пирамиды. Вдоль дорожки из земли поднимались плиты — могилы героев битвы. Пашка то смотрел на них, то опять устремлял взгляд вверх, туда, где над ними раскинула руки «Родина-мать». Отец читал надписи на плитах: офицеры, рядовые, медсестры, рабочие ополченцы — возле некоторых могил они останавливались, и отец рассказывал что-то. В голове у мальчика вспыхивали яркие образы.

Вот суровый подросток лет тринадцати, не больше. Медленно и грозно ползут среди руин танки, а он долго и напряженно крадется к ним, чтобы бросить гранату. Он почти у цели. Вдруг подлая свинцовая очередь прошивает его… Из последних сил мальчишка бросает себя под танк. Он не думает о смерти, о героизме, просто нужно сейчас одно — подорвать головной танк, иначе наших сомнут. Взрыв. Темнота. И выигранный час для его батальона.

Вот юная тоненькая медсестра. Ночью она выволакивает израненных, изорванных пулями и осколками, еле живых бойцов из окопов, тянет их с неимоверным трудом, одного за другим, плачет, скрипит зубами и стонет, но тянет. Хрупкая девушка и грузные полуживые солдаты… Главное дотащить до машины — в ней их отвезут к спасительной переправе. А она снова пойдет туда, где совсем недавно рвали землю снаряды, где царили огонь, железо и смерть…

Пашка шел, слушая отца, и видел всё это каким-то внутренним взором, словно иную, глубинную суровую реальность, которую лишь прикрыл на время этот мирный весенний день. Так они поднимались всё выше к вершине кургана, завороженные неведомыми чарами, царившими в этом месте. Все трое чувствовали что-то… странное. То, чего прежде не было в их жизни.

Наконец они были на вершине. «Родина-мать» здесь грозно нависала над ними, словно туча. Зато было видно весь город и Волгу, и даже больше — уходящий вдаль, до самого горизонта, густой заволжский лес. Самые большие дома отсюда казались игрушечными, а люди — и вовсе букашками. Некоторое время они просто стояли так и смотрели вниз. Прохладный ветер трепал им волосы и одежду, слезил глаза, но они не уходили. Каждый обращался мыслями к своему сокровенному и жадно вбирал в себя происходящее здесь и сейчас, на этой вершине, в эти мгновения. Позже все они будут хранить в памяти этот день, как реликвию. Чтобы возвращаться к нему в минуты горя и радости, в поисках силы и правды.

(Продолжение следует.)