Призма для прошлого
Ответить на вопросы нашего корреспондента и рассказать о некоторых направлениях современного творческого исторического поиска согласилась Татьяна Игоревна Трошина, доктор исторических наук, профессор САФУ, историк-краевед. Она поделилась проблемами, с которыми сталкивается современный историк и, в частности, историк-краевед. Татьяна Игоревна всю жизнь проработала на Русском Севере, воочию видела происходившие с регионом трансформации, участвовала в актуальных краеведческих дискуссиях. Свои выводы она привыкла смело выносить на суд коллег, публикуя многочисленные работы, выступая на тематических конференциях, тесно работая со средствами массовой информации.
Татьяна Игоревна, разрешите в начале несколько личных вопросов? За долгие годы профессиональной деятельности у вас, очевидно, выработался круг близких тем и подходов?
История для меня — это и профессия, и хобби. Это довольно интересное занятие — пытаться познать прошлое. Меня интересует историческая конфликтология. Всегда были различные конфликты: гражданские войны, смуты. Люди одной культуры, одного поколения вдруг начинали воевать друг с другом. Если внимательно проследить за этими процессами, то можно заметить, что они высвечивают нечто общее для народа. Именно это мне очень интересно. Поэтому я скорее не историк, а социальный историк.
Мой второй научный интерес — краеведение. Я давно занимаюсь конкретно Русским Севером. Изучаю историю не вширь, а вглубь именно на примере русского населения Европейского Севера.
А можете сказать, что в выбранной тематике волнует лично вас?
Культура — это некие формы социальной организации, проверенные временем. Но каждая эпоха формирует новые вызовы. И возникает конфликт между современностью и традиционными, как сейчас говорят, ментальными установками. Каким образом происходит этот конфликт? Это мне наиболее интересно. Почему вдруг происходит надлом эпох, когда люди забывают о своих простых человеческих желаниях, интересах и готовы вступить в борьбу ради неких высших целей?
У каждого общества есть представление о совершенной жизни. В стабильные эпохи эти представления уходят в сказки. Но мы никогда не будем так жить, считают люди. Как писал Некрасов: «Жаль только — жить в эту пору прекрасную уж не придется — ни мне, ни тебе» . И вдруг возникает необъяснимое представление, что совершенная жизнь очень близко, что необходимы лишь усилия, некие жертвы, может быть, придется пожертвовать и своей жизнью ради высоких идеалов, но мы вот-вот достигнем идеала! О котором в детстве читали лишь в сказках. И меня интересуют причины возникновения такой пассионарности.
Как вы считаете, эти высокие идеалы имеют право на существование, либо это миражи?
Представьте поколение, которое друг друга громило во время гражданской войны, а потом успокоилось, стало жить простой, обыденной жизнью. Как ответить, за что кровь проливали? С их точки зрения это не миражи. Мы, историки, на этот вопрос ответа не нашли. А его хорошо бы найти.
Скажите, а есть место правде в исторической науке?
Скорее истине. Правда у каждого своя. Из истории можно вытащить что угодно и подать как правду. Когда происходит диалог этих правд, в результате этого диалога и может обнаружиться истина.
Я всегда говорю о неком «стереоскопе истории». Помните события у Новодвинской крепости в годы Северной войны со Швецией? Когда захваченные в плен лоцман Иван Рябов и переводчик Дмитрий Борисов посадили корабли неприятеля на мель, что позволило русской артиллерии их уничтожить? Так вот, мы описываем эти события, опираясь на свои источники, мы смотрим как бы «одним глазом». А шведы смотрят на это «другим глазом», у них свои источники, своя правда. Так вот, есть смысл обсуждать такие общие для нас исторические вопросы с двух сторон. Тогда и можно говорить об «исторической истине».
В переломные эпохи фактическая точность отходит на второй план, интереснее становится психология. Школа Анналов, кстати, первая на Западе попыталась развивать альтернативную историю, которая пыталась понять мотивы исторических личностей.
Но эти подходы породили распад исторической науки. Ее пытаются объединить, но пока не получается. Мы пытаемся с моими коллегами использовать сравнительный (компаративный) анализ. Сравнение одних и тех же событий в разных регионах. Например, Гражданскую войну на севере и на юге. Или схожие события в различные исторические эпохи. Целью является поиск общих черт, а в конечном счете может быть и то самое зерно истины.
Есть мнение, что историю надо намеренно дробить, например, на историю для населения и для элит, для решений неких социальных задач. Как вы к этому относитесь?
Есть такое мнение. Эти вопросы обсуждались еще в советские времена. Вроде бы, есть такие важные для понимания эпохи вещи, которые «необязательно» знать простому народу. А сейчас, напротив, исторические книги пытаются писать «на потребу публике», вытаскивая какие-то сомнительные, но интригующие факты. Посмотрите, какие книги стоят в книжных магазинах! Очень много красиво изданной литературы, которая содержит исторические интерпретации, отнюдь не соответствующие не только исторической правде, но и откровенно служащие разрушению исторического сознания читателя. Это не наука, но пытается казаться таковой.
Историки должны писать научные монографии и дискутировать на конференциях с целью нахождения общих точек зрения, что поможет потом сформулировать какие-то общие, понятные читателю, максимально приближенные к понятию «истины» объяснительные модели.
Но нельзя и скрывать от читателей реальные трагические страницы нашей истории. Как нельзя предавать мертвых, замученных. Мертвые имеют право голоса в исторических и общественных спорах. Мы должны знать их мотивы, их порывы, их окружение. Искажение этой правды приводит к предательству предков.
Нельзя также унижать подобными «историческими интерпретациями», претендующими на сенсационность и парадоксальность, великие народы, к которым относится и русский народ. История показывает, что это плохо заканчивается.
Что бы вы могли сказать о русской деревне?
Сейчас ситуация напоминает 1917 год. Как и тогда, произошло резкое имущественное расслоение населения. Те мужчины, которые ходят «в отход», зарабатывают на хорошо оплачиваемых работах, обычно вахтовым способом, например, на лесоповале, на нефтедобыче, построили себе дома на городской манер, со всеми необходимыми современному человеку удобствами, которые дополняются прелестями сельской жизни. А рядом, к сожалению, живут люмпенизированные люди, разочаровавшиеся, не способные что-то предпринять для изменения и улучшения своей жизни…
То есть в деревне остались жить только те, кто не хочет оттуда уезжать. Но одни не уезжают потому, что у них есть деньги на хорошую деревенскую жизнь, а другие, потому что им лень. И у последних возникает «социальная зависть» к более обеспеченным землякам.
Различие с предреволюционной эпохой заключается в том, что тогда со стороны сельского населения гонениям подвергались зажиточные «отходники», которые вынуждены были вернуться из голодных городов, а сейчас изгоями стала бедная часть населения.
Определенный социальный порядок в деревне — особенно отдаленной, малолюдной — поддерживает актив, в основном из авторитетных учителей-пенсионеров. Что произойдет, когда они уйдут из жизни, кто возьмет моральную «власть» в деревне, — трудно себе представить.
Необходимо предпринять усилия для пропаганды экономических знаний среди населения.
Надо, чтобы у всех людей в деревне были нарисованы социальные траектории, кроме доминирующей сейчас: уехать в город, выучиться на юриста (а в результате — нередко торговать мобильными телефонами). Но у многих не хватает для этого необходимых знаний, кругозора, инициативы. Кроме того, в условиях тотальной безработицы, существующей в деревне последние 20 лет, выросли дети, которые не видели, как их родители ходят на работу, выполняют какие-то регулярные общественные обязанности. У таких детей нередко нет ни привычки к труду, ни представления о том, что такое труд.
А у нас все чаще слышны призывы развивать туризм, что, кстати, рекомендуют делать и сельским жителям. Эко-туризм — это хорошо, но большинство населения нашей северной страны вряд ли готовы заменить отпуск на морских курортах поездками на север. Районные власти должны предлагать жителям сельской местности какие-то реализуемые экономические проекты, чтобы была польза и для самих людей, и для общества. Какие? Надо, думать, привлекать экспертов, советоваться с самими сельскими жителями.
А что конкретно можете предложить вы?
Я была в одной деревне, где преобладало женское население. Работы нет, дети выращены и уехали в города. Скучно. Женщины обратились в отделы опеки с просьбой дать им на усыновление или под опеку детей. Но получили отказ, так как в деревне нет школы. Многие 40-летние женщины решились родить собственных детей, которых и воспитывают. Дети в таких крестьянских семьях рано приобщаются к труду, свободно познают мир.
Отделы опеки, вместо того, чтобы отказывать крестьянкам в передаче под опеку детишек из детских домов, лучше бы поспособствовали созданию в этих маленьких деревнях, например, дома-школы. Когда половину здания занимает школа, на которую государство обязано выделять деньги, в которую бы пришли современные технологии образования и где, между прочим, могли бы работать местные жители. Ведь не секрет, что после закрытия школ и других социальных учреждений в деревнях остались не у дел и учителя, и воспитатели, и медицинские работники. А вторую половину такого дома можно было бы отдать многодетной семье, состоящей как из своих, так и принятых под опеку детей. Мать такой семьи могла бы быть воспитателем, получающим зарплату. В деревне любым деньгам рады. А так как во многих деревнях демографическая ситуация похожая, то дом-школа могла бы возникнуть во многих деревнях и стать полезным для всего общества нововведением.
Есть какие-то отличия населения нашего региона от населения остальной России в прошлом и сейчас?
Если говорить о прошлом, то условия жизни на Русском Севере в чем-то были лучше, чем на остальной территории Российской Империи. У населения было более разнообразное питание: и мясо, и рыба, и сельхозпродукты. Государство давало льготы при рекрутском наборе. Более того, рекрута можно было освободить от службы, заплатив денежный взнос. Разумеется, были и недостатки. Большинство населения проживало удаленно от культурных центров. Даже помещиков, через которых на крепостную деревню распространялись новые знания, здесь не было. Такая изолированность проживания вела и к культурной изоляции, к появлению своеобразного «этнографического анклава».
Еще совсем, кажется, недавно, когда я начала ездить в экспедиции по северным деревням, мне порой говорили, что говоришь ты по-русски, но мы тебя не понимаем. То есть, сохранялись яркие диалектические особенности. Благодаря школьному образованию, приближению общенациональной культуры через средства массовой информации (радио, а потом и телевидение) эти различия, даже ярко выраженные диалектные, исчезли.
Ведь это же удивительно — мы такой огромный народ, проживающий от Владивостока до Калининграда, а идентичность у нас одна. Какие-то особенности, разумеется, есть в каждом регионе. Но меня всегда поражает, что для русских региональная идентичность находится ниже общегосударственной!
Мой коллега из Шотландии удивлялся этому обстоятельству. Говорит, что у них до сих пор сохраняются ярко выраженные диалектные особенности, которые порой мешают взаимному пониманию, но от которых люди не хотят отказываться. А ведь это небольшая, густо населенная страна!
А как было 100–200 лет назад? Чувствовали ли себя жители Архангельской губернии чужими в России?
Связь с «большой землей» была слабее, чем сейчас. Слабее было влияние власти, в том числе и культурное. Но население все равно ощущало себя русскими людьми.
Сейчас часто можно слышать о поморах. Боюсь, что это попытка так называемого «конструирования этничности». Примеров этому немало. Например, различные этнические группы, известные как «поволжские татары», отличались по хозяйственной деятельности, по языку, по культуре, даже внешне. Считается, что только в конце 19 века с помощью в какой-то степени «сконструированного» литературного языка была постепенно создана и общенациональная идентичность татарского народа. Не будем здесь говорить об украинцах — сейчас этот вопрос достаточно широко дискутируется. Безусловно, были особенности психологического склада жителей в разных районах Русского Севера: Лешуконском, Пинежском, Поморском, Онежском. Но идентичности или идентичностей особых не было. Общая историческая судьба, одна вера со всем русским народом. Особенности — если говорить о нашем, северном регионе Европейской России — были связаны с историей заселения и хозяйственного освоения края, со спецификой занятий. Но ощущение своего единства со всем народом, со всей страной — оно, я думаю, присутствовало. Несмотря на часто упоминавшиеся путешественниками утверждения местного населения, что они живут в «Поморье», а там — «Россия». Возможно, это было лишь территориальным определением. Но осознание общего исторического прошлого и общей судьбы присутствовало, и это видно хотя бы по зафиксированным преданиям.
Спасибо большое за интересное интервью!
