«Сергею было больно смотреть это видео. Но он смотрел». Рассказ

Рассказ

Летняя ночь была жаркой. Сергей проснулся в душной, липкой темноте, и некоторое время просто лежал, уставив взгляд в потолок. На душе было гадко. Опять приснилось что-то плохое, тревожное. Но что точно, он не помнил. Сон уже улетучился, и остались лишь его смутные обрывки: крики, суета, неясные лица. В груди гулко стучало сердце.

Он поднялся и прошел на кухню. В квартире было тихо, лишь мерно отстукивала в темноте секундная стрелка часов, да покапывала с крана вода. Кухонное окно выходило на огородный участок, за которым начинался дикий пустырь и развалины небольшого старого завода. Оттуда всегда, сколько Сергей себя помнил с детства, доносился отрывистый собачий лай.

Но сейчас было тихо. Темнота на пустыре стояла непроницаемая. Лишь где-то вдалеке тускло светил прожектор приближающегося состава.

Беспокойство не оставляло его. Он открыл окно, надеясь, что ночной воздух освежит, но на улице была такая же духота. Стоя в тишине погруженного в сон дома, Сергей смотрел в черноту южной летней ночи и думал.

Он жил обычной жизнью. Жизнью тысяч и тысяч таких же парней, как он. Дворовое детство, школа, потом институт. Теперь работа. Время стремительно неслось вперед, оставляя годы позади. Было всякое: дружба и ненависть, драки, любовь. Семейные радости и горести. Лихие студенческие авантюры и бессонные ночи над чертежами.

Да, многое вспыхивало яркими пятнами в памяти. Но странно — неизменным фоном всегда была странная безликая серость. Жизнь полнилась воспоминаниями, но все они тонули в вязком, словно топь, тягостном постоянстве. И это было, наверное, главным воспоминанием. Да не воспоминанием даже, а чувством. Длящимся из прошлого в настоящее ощущением.

И вот юность прошла. Сергей сам не заметил, как переступил порог ветреных лет и вступил во взрослую жизнь.

Она едва началась, эта взрослая жизнь, но уже успела лечь на плечи нелегким грузом установленного порядка вещей. Всё было как бы предопределено. В знакомых постарше он видел свое будущее. Работа, свадьба, дети. И постоянная погоня за деньгами. Их всегда всем не хватало.

Сергей часто видел вокруг себя этих молодых мужчин с уставшими и какими-то потухшими глазами. Наблюдал их на свадьбах и юбилеях, куда съезжались многочисленные родственники и знакомые. Молодые мужчины с потухшими глазами, сильно набравшись, вдруг взрывались неугомонным буйством. Или напротив — молча сидели, растерянно наблюдая царящее вокруг странное веселье.

Это была одна дорога — впрячься в скрипящую телегу жизни и тянуть ее, как уставший мерин. Другим известным ему путем было бесконечное и какое-то отчаянное продление молодости, точнее, лишь ее немногих лихих атрибутов. Были у него и такие знакомые, не вылезавшие из кабаков, саун и уличных передряг. «Долгая молодость» обычно как-то сразу переходила затем в старость, и гуляка, если дожил и не угодил на зону, пополнял ряды квартальных маргиналов, кучковавшихся с раннего утра у пивных ларьков.

И сколько ни думал Сергей, не выходило никакого третьего пути. А эти два будто смеялись над его юношескими мечтами. Они казались теперь какой-то наивной глупостью. Вот же она, настоящая жизнь. Такая как есть, принимай.

И он смирился. Стал жить, как все живут. Нашел работу, которая не вызывала в нем ничего, кроме скуки, но платили неплохо, и он свыкся. На выходных вместе с друзьями убивал время в развлечениях и выпивке. Встречался с девушками. Расставался с ними как-то даже без драм. Сходился потом с другими, и опять как-то легко, между прочим. Про любовь, горячую и нежную, «книжную», уже не думалось. Она казалась теперь такой же наивной глупостью, как и юношеские мечты.

В свободное время его куда-нибудь тащили друзья: пивные, бильярд, клубы. Если никакой вылазки не планировалось, он затыкал дыры в жизни просто: блуждал по лабиринтам интернета или щелкал каналы ТВ, перескакивая с модных шоуменов на передачи «кому за 30», а с них на горячие новости.

Впрочем, он всё больше отдавал предпочтение именно новостям — по телевизору в то время грохотала война. Она ворвалась в унылую обыденность кровью, огнем и канонадами, проникла всюду. Война захватила всеобщее внимание. А затем сама стала превращаться в обыденность.

За обедом Сергей с увлечением смотрел горячие сводки, как необычно реалистичный блокбастер. Закончив есть, он брал пульт, и телевизионная война кончалась. И начиналась жизнь.

Так всё и продолжалось до последнего времени. Когда привычный порядок вещей вдруг нарушился.

Из раздумий его вырвал резкий звук. Ночь пронзил прожектор локомотива, и всё наполнилось стуком стальных колес. Бесконечная цепь товарных вагонов и цистерн с грохотом проносилась по железной дороге слева от дома.

Сергей и не заметил, как прошли полчаса. А всего через четыре нужно уже было идти на работу. Но сон всё так же не шел. Он выпил воды, хотел было уже ложиться, но открытое окно снова манило. Вглядевшись в бездонную черноту, он заметил едва уловимую светлую полосу приближающегося рассвета. Сергей так и не лег спать. Ему было над чем поразмыслить.

* * *

Месяц назад ему позвонила женщина, оказавшаяся матерью его бывшего однокурсника, и дрожащим голосом сообщила о том, что умер Слава. Пригласила на похороны.

Эта новость огорошила Сергея. Он хорошо помнил жизнерадостного и бойкого Славку. Это был один из тех студенческих приятелей, связь с которыми ослабевает после окончания учебы, но остаются случайные теплые встречи. От таких не хочется скорее убежать прочь, как от некоторых жалобщиков или хвастунов. Стоите, болтаете о былом. Может, и договоритесь еще раз встретиться и обменяетесь телефонами. Но увлекут потом каждого свои дела — и забудете о встрече, и былая дружба так и останется воспоминанием.

Звонили бывшие сокурсники, сообщали ту же плохую весть. Мгновенно по знакомым разнеслось: Слава погиб на войне, в Донбассе. Уехал добровольцем в начале лета, и теперь его привезли в Ростов угрюмые мужчины с непривычным говором. Ему было всего 26 лет.

Похороны назначили на середину недели. А накануне в скромной квартирке Славиной матери состоялось прощание с погибшим. Сергей, конечно же, пришел.

По традиции, гроб с покойником поставили в зале. Зеркала занавесили простынями. Людей было много, но стояла тягостная тишина. Все говорили мало, а если говорили, то шепотом. Мать в черном платке прильнула к сыновьей груди и застыла так, изредка лишь вздрагивая плечами.

Слава лежал в гробу бледный и красивый. Сергей сперва даже не узнал в похудевшем, остроносом парне своего приятеля. Он долго смотрел ему прямо в лицо, словно пытаясь разглядеть в нем то, что снимет появившуюся после нежданной вести ноющую боль в груди. Но это было просто лицо будто крепко спящего молодого парня.

В заполненной людьми зале было душно. Кто-то проходил на кухню, смочить горло холодной водой. Выходили и на лестничную клетку, курили. Сергей тоже вышел в подъезд и спросил сигарету. Какая-то девушка собирала деньги в помощь Славиной матери, другие просто молча стояли. Смутно знакомый парень попытался завести разговор, произнес что-то, но это прозвучало так неуместно и чуждо, что он сам, почувствовав неловкость, тут же замолчал.

Возвращался домой Сергей один. Шагая по темным улицам, он не то чтобы думал о чем-то конкретном, но в голове его беспрерывно крутились и вспыхивали мысли. Славка, школа, его нынешняя скучная жизнь… война.

Придя домой, он сел ужинать и по привычке включил телевизор. Снова передавали новости с Донецка. Какой-то парень в пыльной горке рассказывал про прошедший бой. Сергей вдруг отчетливо представил на месте этого паренька Славу. Отставил тарелку — в горле встал ком. Все эти знакомые сюжеты смотрелись теперь совсем иначе.

После была первая в череде многих беспокойная ночь. Со смутными отрывистыми снами, в которых мешалось многое: его унылый быт, школьные воспоминания, военные сводки и маленькая квартирка с занавешенными зеркалами.

На похоронах народу было еще больше. Невыспавшийся Сергей молча наблюдал все траурные ритуалы. После отпевания тело вынесли из квартиры, и вся процессия, погрузившись в автобусы, направилась на кладбище.

Церемонию вел молодой мужчина из похоронной службы. Перед прощанием с покойным он произнес долгую и торжественную, но лишенную толики искренности речь. Сергей зло смотрел на него красными сухими глазами.

Наступили минуты прощания. Люди выстроились в длинную линию по левую сторону от гроба и по очереди подходили к покойнику. Кто-то просто касался руки, кто-то целовал в холодный белый лоб и крестился.

Подошел к гробу и Сергей. Он коснулся сложенных на груди холодных рук и в последний раз взглянул на Славу так близко. В глазах защипало, и он отошел, уступив место следующему.

Долго лежала на груди сына мать. Она уже не рыдала. Только без конца повторяла причитания и гладила своей худой рукой обострившееся бледное лицо сына.

Когда все прошли, возникла небольшая пауза. «Ведущий» уже распорядился заколачивать крышку, но из толпы вдруг протиснулся невысокий угрюмый мужчина, стоявший до того в стороне. Он, немного помешкав, подошел к гробу, наклонился и что-то тихо сказал Славе. Потом поцеловал его в лоб и, перекрестившись, отошел. Среди людей пронесся шепоток. Это был один из тех мужчин, что привезли Славку домой. Ополченец.

Гроб заколотили, и на тугих, скрипящих ремнях стали опускать в свежую яму. Люди тихо подходили и бросали вниз горсти сырой земли. Комья глины гулко бились о деревянную крышку. Но вот заработали лопатами могильщики и стук прекратился. Скоро совсем закопали яму. Поставили крест и насыпали невысокий холм. Люди, осторожно ступая, будто боясь нарушить повисшую в воздухе тишину, медленно потянулись к дороге. Лишь двое остались чуть дольше у свежей могилы. Завернутая в черный траурный платок мать, и немного поодаль ополченец. Вдруг он подошел к матери и, сказав ей что-то, низко, прямо в ноги, поклонился. Казалось, этот поклон длился вечность. Всё вокруг замерло в этой немой сцене. Оборачивающиеся люди у автобусов, мать, и склонившийся перед ней в поклоне мужчина. Застыло в летнем полуденном зное кладбище.

На поминках в скромной столовой Сергей подошел к матери Славы. Она сидела за столом, у стены, и была уже очень непохожа на ту убитую горем женщину, что совсем недавно, причитая, прижималась к мертвому сыну. Произошла сильная перемена. Она была серьезна и задумчива. Взгляд ее устремился на гостей, но в то же время как будто сквозь них.

Он подсел к ней и поздоровался. Мать посмотрела на него, словно только заметила, и, неожиданно тепло улыбнувшись, произнесла:

— Сережа… Ты совсем не изменился. Спасибо, что пришел проводить Славу.

Они немного поговорили о разном: как живет Сергей, как она. Наконец Сергей задал главный мучивший его вопрос:

— Скажите, почему он поехал туда? Почему?

Он особо не рассчитывал услышать правду, просто этот вопрос рвался изнутри, душил его. Но она рассказала всё.

Оказалось, что еще в начале войны, когда в южных городах начали появляться первые беженцы, Слава занялся сбором гуманитарной помощи — сначала для них, а после и для отправки через границу. Его привлек какой-то университетский знакомый, который, правда, вскоре охладел к этому занятию. А Славка остался. Он не умел бросать свои дела на половине.

Слава загорелся новым занятием не на шутку. Он носился по городу, яростно раскручивая сбор помощи, ища помощников в снабжении, оформлении документов, транспорте. В итоге он собрал не слишком большую, но и не малую партию одежды, медикаментов и еды. В интернете установил контакт с теми, кто мог принять его груз с той стороны границы, и хотел уже было отправлять его, но… В последний момент решил сам сопровождать машину — он не хотел отпускать свое детище. Слава взял небольшой отпуск и отправился на войну.

Он пробыл там недолго, чуть больше чем через неделю уже снова был дома. Но за этот короткий срок словно кто-то подменил его. Мать не узнавала сына. Что-то произошло с веселым смешливым парнем. Он приехал угрюмым и серьезным. Мало говорил и почти не шутил. Тут же он взялся за сбор новой партии.

Мать не хотела снова отпускать его. И в первый раз она сопротивлялась, как могла, но теперь встала стеной. Ее пугала война — она разгоралась всё сильнее, сводки о потерях с каждым днем прибавлялись в нулях. Но еще больше ее пугал сын. Не то, куда он уезжал, а то, как.

В последнюю ночь она устроила ему страшный скандал. Усадив его на кухне, она не стеснялась в выражениях. Она говорила ему, что он бросает ее, как когда-то их бросил отец — а это было страшным для него оскорблением. Он ничего не отвечал, просто смотрел на нее спокойным взглядом. А когда она, обессилев, опустилась на стул, подошел к ней и, обняв за плечи, тихо произнес: «Мама, всё будет хорошо. Так надо». И нежно поцеловал ее в морщинистую щеку.

Утром он уехал. Через пять дней от него пришло сообщение, что он останется здесь дольше, для того, чтобы помогать местным развозить помощь. Но она знала, что это ложь. Что он остается воевать. Мать чувствовала это.

Последнее сообщение, полное успокоительных слов, пришло спустя месяц после его отъезда. А еще через две недели ей позвонил незнакомый мужчина и сухим донецким говором сообщил ей тяжкую весть.

Мать закончила рассказ. В ее зеленых глазах стояли слезы. Она вытерла их краем траурного платка и достала из висевшей на стуле сумочки небольшую фотографию. На ней стоял загорелый Слава и скромно улыбался. Рукава запыленной рубашки засучены, повязка на голове темна от пота. Снимок был сделан в каком-то поселке на заходе солнца. За приземистыми крышами раскинулись кронами плодовые деревья, и пылало лиловое зарево заката. Войну выдавал лишь край фотографии. На нем на фоне багрового неба был хорошо различим покореженный остов сгоревшего дома.

Передавая Сергею снимок, женщина произнесла: «Смотри, как он улыбается. Наверное, там он был счастлив».

Что-то странное, происходившее с Сергеем после тех похорон, только усилилось. Он почти перестал спать, а если спал, то снились кошмары. В них часто приходили Славка и тот ополченец. Это была дикая смесь его унылых офисных впечатлений, военных сводок и всплывающих из темноты воспоминаний. Он просыпался ночами и подолгу лежал в кровати, мучимый какими-то неясными ему самому, невысказанными переживаниями. Что-то постоянно ныло и саднило в груди. Он словно был перед кем-то виноват, и чувство стыда преследовало его день и ночь.

Мучимый бессонницей, он включал компьютер и часами блуждал по интернету. Он не заходил на смешные и пошлые сайты, как прежде — теперь его интересовала только война. Он выискивал видео с мест, читал переписки в бурлящих группах, часто натыкаясь на фото добровольцев, простых ребят, так похожих на Славку на той фотографии. «Может быть, кого-то из них уже нет в живых», — думал Сергей.

Однажды он набрел на одно видео, которое надолго выбило его из колеи. Какой-то очевидец снял на телефон последствия обстрела городской улицы. В кадре была женщина: ее трясло, она водила окровавленными ладонями по лицу, пыталась сказать что-то. У женщины не было ног — только мокрое красное месиво на их месте. Сергею было больно смотреть это видео. Но он смотрел. Он никак не мог поверить в его реальность — всё хотелось обнаружить, что это фейк, что в конце кто-нибудь объявит, что это подстава. Но никто не объявлял. В трясущемся кадре были только дым, огонь и кровь.

В офисе он сидел невыспавшийся и угрюмый. Сергей и в обычное время не был разговорчив, но теперь ушел в себя настолько, что одетые в аккуратные белые рубашечки коллеги постоянно спрашивали, что у него стряслось. Сергей отвечал что-то односложное, и, борясь со сном, окунался в нудную работу.

На выходных он по привычке ходил с друзьями в заведение: выпить и развлечься. Но былой охоты до пьяного дурмана и безудержного веселья не было. Вместо них внутри поселилось отвращение. Его буквально тошнило от ярких огней, бьющей в уши ритмичной музыки, глупых шуток и смеха. Как-то раз, посидев с каменным лицом и ловя на себе удивленные взгляды, он встал, собираясь уходить. Просили остаться, но он даже с каким-то удовольствием наблюдал вытянувшиеся лица хмельных друзей, и, пожав всем руки, вышел.

Он не стал вызывать такси и пошел домой пешком. Завернул сильно влево и оказался на набережной. С темной речной глади дул свежий ночной ветер. Сергей брел по набережной, и ему казалось, что этот ветер смывает с него что-то, очищает. На берегу реки ему было легче. Тяжесть в груди спала и думалось яснее. В душе у него зрело что-то. И тут, в темноте, у уходящих в воду бетонных спусков, он был откровенней с собой. Он жаждал, чтоб это скорее созрело. Чтоб прорвалось. Чтобы что-то наконец изменилось.

(Продолжение следует.)

Волгоград (2014–2017)