Постмодернизм на службе «лавочной глобализации» и его враги

Продолжаем публикацию беседы с профессором Центра современных марксистских исследований философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова Людмилой Алексеевной Булавкой-Бузгалиной, автором многих научных работ о советской культуре.

Наш разговор состоялся в Московском театре «На досках» после спектакля Сергея Кургиняна «Стенограмма» — мистериальной реконструкции дискуссии о построении социализма в отдельно взятой стране.

Первая часть: «Лавочная глобализация» сделала человека лишним. Что спасет его?

Корр.: Архаизация и регресс, шествующие по континентам, помогают мутировавшему капитализму завоевывать мир. Постмодернизм только радуется архаизации и регрессу…

Л.Б.: Постмодернизм — это философская легитимация законов глобального капитала. Вот некоторые из них:

Первый — утверждение господства частного принципа как основы мироздания: имеет право быть только то, что реализует мой частный интерес.

Второй — утверждение отчуждения как субстанции бытия: пусть будут все, но эти все мне равно безразличны.

Третий — постмодернизм отрицает сам принцип субъектности как в истории (и потому история, согласно его позиции, закончилась), так и в культуре (и потому в ней нет ни автора, ни героя).

Четвертый — постмодернизм редуцирует/сводит разные формы сознания (научного, художественного, философского, религиозного и т. д.) к одному общему понятию — «тексту».

Пятый — хронотоп постмодернизма тождественен хронотопу капитализма: время — деньги, пространство — рынок.

Вот почему для постмодернизма вся культурная классика со всей определенностью ее художественных стилей, направлений, жанров, исторических особенностей, мировоззренческих принципов, общественных идеалов — допотопная архаика.

Но «заслуга» постмодернизма состоит в том, что он, выражая свою суть, причем, что особенно важно, на языке своих понятий, тем самым выразил антигуманистическую сущность культурной парадигмы глобальной гегемонии: человек — лишний.

Корр.: Кто в российском обществе может стать базой социальной трансформации?

Л.Б.: Надеюсь, что еще не совсем разрушен научно-технический и преподавательский потенциал советской школы. Вот почему важна такая культурная политика, в том числе и театральная, которая ставила бы в искусстве серьезные вопросы о том, что беспокоит и что ищет современный человек, и прежде всего — человек труда. И здесь инженеры, программисты, ученые, учителя, студенты являются важнейшим адресатом культурной политики, которые при соответствующих условиях могут стать основным двигателем общественных преобразований. И, конечно, особой проблемой является то, как и в какой мере возможно снятие отчуждения от культуры той группы наемных работников, которые связаны с низкоквалифицированным трудом. Это очень больная и сложная проблема, которая при капитализме является практически нерешаемой.

Но надо сказать, что еще задолго до всех трех революций большевики готовили субъект будущих революционных преобразований. И эта подготовка выражалась не только в организационной помощи рабочим при проведении забастовок и стачек, но и в создании системы их культурно-политического образования. Прежде всего это касалось металлистов, ибо сам уровень их производственной деятельности был связан с более сложными технологиями, чем, например, в той же ткацкой отрасли.

А кто у нас сегодня работает с самыми новыми технологиями? Программисты, специалисты высоких технологий. Но тут встает вопрос, что может быть основой их консолидации с другими социальными группами, кроме того, что все они находятся в положении наемных работников?

Корр.: Классовой борьбы как реальности не существует, поэтому возникает вопрос о том, как же могут победить работники интеллектуального труда.

Л.Б.: В какой мере эти работники готовы и смогут отстаивать те же всеобщие интересы человека труда уже в социальной сфере, солидаризируясь при этом с другими группами работников наемного труда, для меня открытый вопрос. Понятно, что основой этой солидаризации является классовое самосознание наемных работников. Но при этом надо понимать, что понятие «класс» сегодня объективно имеет несколько иную природу, впрочем, как и понятие «революция», чем то, как они трактовались в начале XX века.

Но в любом случае понятие «класс» и «классовое сознание» сохраняют свою силу и сегодня, учитывая, что диктатура глобальной гегемонии капитала делает все возможное для этого. Достаточно посмотреть на тех, кто представляет интересы капитала, чтобы убедиться в решительности их классового самосознания: как быстро посредством махинаций они прибрали к своим грязным рукам природные ресурсы, тысячи государственных предприятий, которые были построены советским обществом за многие и многие десятилетия. Как показала постсоветская Россия, в «верхах» классовое самосознание работает, да еще как. А вот в обществе его в достаточной степени нет, каждый надеется выплыть в одиночку по принципу: как-нибудь пристроюсь, устроюсь, а там гляди и повезет. Но практические попытки общественной солидаризации в деле отстаивания интересов человека труда, экологии и культуры все же есть. Другой вопрос, что сегодня требуется серьезное теоретическое понимание законов уже современной реальности, чтобы не загонять ее в те или иные догматические клише.

Корр: Сегодня нередко можно услышать такое утверждение, что борьба против капитала важнее, чем идея сохранения национального государства. Что Вы думаете об этом?

Л.Б.: Политический истеблишмент США, утверждая свою имперскую гегемонию через процессы глобализации, в том числе через усиление своего влияния на ее основные институты, видимо, решил, что у него как у хозяина мира есть право решать судьбы других стран. Как показал XXI век, в действительности за этим стоит принцип вторжения на волюнтаристской основе в любую «неблагополучную», с точки зрения западной демократии, страну, одновременно являющуюся благополучной с точки зрения наличия в ней нефти или газа. Понятно, что это объективно ставит под угрозу безопасность этих стран. Что еще важно: имперское сознание уж совсем не может смириться с тем обстоятельством, что та или иная страна заявляет себя как субъект международной политики. Это уже само по себе преступно, ибо подрывает положение США как планетарного гегемона. И здесь основным методом расправы с субъектностью, как показывает внешняя политика США, являются разного рода экономические санкции или что еще страшнее — военная «зачистка» государства, а вместе с ним и всех основных институтов жизнедеятельности страны, выбранной либеральным Западом в качестве очередной мишени.

Одним словом, если страну нельзя завоевать, то тогда пусть на ее месте будут руины, мертвое пространство. А беженцы? Пусть бегут в Европу, которая уж точно не посмеет выразить свой протест, на это у нее субъектности не хватит. И примеры такой расправы всем хорошо известны: Ирак, Сирия, Ливия, Йемен и другие.

Поэтому протест против колонизации как изнанки капиталистической глобализации объективно будет носить характер национально-освободительного движения, за которым в действительности стоит борьба народов за право самим определять законы и правила жизни своей страны. Но этого недостаточно для обеспечения суверенитета. Здесь принципиально важным является то, на какие интересы работает власть этого государства. Если доминируют власть капитала, то это всегда оплачивается ценой ущемления национальных интересов. И это особенно закономерно для капиталистической глобализации.

Попятная реставрация национальных идей в тех странах, которые в прошлом развивались на социалистической основе, а это значит, что на основе социально-созидательной идеи («Мы наш, мы новый мир построим…»), является очень и очень опасной. Это связано с тем, что попытка реставрации исторически уже снятых форм развития, например, той же национальной идеи, да еще к тому же поставленной на службу капитала, как это сегодня происходит на Украине, трансформирует эту национальную идею сначала в национализм, а затем в фашизм с национальной спецификой, т. е. в бандеровщину. Развитие ситуации на Украине как раз и демонстрирует во всей полноте опасность и трагичность этого самоубийственного для страны процесса, который оплачивается тысячами и тысячами жизней.

Поэтому национальная идея сегодня в условиях диктатуры капитала и рыночного тоталитаризма, которые привнесла с собой глобализация, уже не является гарантией сохранения национального суверенитета. Более того, капитал, трансформируя национальную идею в идею межнациональных войн, тем самым заставляет работать ее на свои интересы. Война для капитала — дело прибыльное.

Как показала история XX-го века, только социализм, выступая альтернативой власти капитала, способен решать национальный вопрос, да так, что капитализму даже и не снилось, имея в виду создание союза народов как исторической реальности. Только этот великий союз народов — советский народ смог победить фашизм и создать всемирную культуру.

Вот большевики сумели найти ту идею, которая объединила разные народы и нации, людей разных религий и культур в единый союз. И эта идея была связана с практическим созиданием нового мира — «Мы наш, мы новый мир построим…» При социализме человек оценивался по тому, насколько продуктивно, умно, талантливо он служил своим делом интересам всего общества. Именно эта совместная созидательная деятельность как раз и была основой социалистического интернационализма. И в этом созидании кто ты — татарин, белорус, еврей, армянин, русский, абхаз, таджик, литовец — это вопрос культуры, которая лишь процветала от этого национального многоцветья. Именно в этом как раз и состоял гуманизм советской культуры, да и всей красной линии социализма.

Но говоря о социализме СССР, нельзя забывать о том, что наряду с ним развивался еще и сталинизм как патриархально-теологическая форма социализма, для которого власть стала рычагом подавления не только морального, но и физического уничтожения тех самых строителей новой жизни. Сталинизм мог смириться даже с индифферентным отношением к социализму, как это было в случае с поэтом Борисом Пастернаком, но он плохо переносил, когда человек заявлял себя как субъект истории со своей самостоятельной позицией. Вот субъектом культуры ты можешь быть, но субъектом истории… это мы еще посмотрим. Маяковский, который был одновременно и субъектом культуры и субъектом истории, понимал, что разорвать диалектическое единство этих двух ипостасей означает перестать быть Маяковским. Это хуже, чем смерть. Роковой выстрел 14 апреля 1930 года подтвердил последний выбор поэта.

Объективные противоречия социализма, являющиеся неизбежными в деле гигантского созидания нового мира и становления Нового человека как его главного субъекта — все это бросает вызов и науке, и искусству, и нашей современности.

Советское кино эпохи «оттепели» пронзительно и художественно правдиво показало сложный путь становления социализма в СССР. Достаточно вспомнить фильмы этого времени: «Коммунист», «Сорок первый», «Чистое небо», «Тишина», «Живые и мертвые» и другие.

Так что, можно сказать, социализм на вопрос, поставленный молодым российским либерализмом XIX–го века о лишнем человеке, дал свой ответ: «Даешь Нового человека!»