Марат. Часть 2

Первую свою встречу с Робеспьером Марат вспоминал, отмечая замечание Робеспьера в свой адрес, что он «сам виноват в том, что полезные мысли, изложенные в его статьях, не приносят того блага, которое они могли бы принести, и это произошло потому, что он упорно настаивал на своих чрезвычайных и резких предложениях, возбуждающих негодование не только сторонников аристократии, но и друзей свободы. Вы макаете свое перо в кровь своих врагов». На это Марат отвечал: «Узнайте, что если бы после резни на Марсовом поле я нашел две тысячи человек, воодушевленных чувствами, раздиравшими мою душу, я бы во главе их заколол кинжалом генерала посреди его батальона разбойников, сжег деспота в его дворце и посадил на кол наших отвратительных представителей». Резня на Марсовом поле — имелась ввиду резня устроенная контрреволюционерами против мирно собравшихся на сбор подписей безоружных граждан. Далее Марат отмечает реакцию своего собеседника: «Робеспьер слушал меня в ужасе, он побледнел и некоторое время молчал. Это свидание укрепило мнение, которое всегда у меня о нем было, что он соединяет знания мудрого сенатора с честью подлинно добродетельного человека и рвением настоящего патриота, но ему в равной степени не хватает дальновидности и мужества государственного деятеля».

Сестра Робеспьера, Шарлотта, описывает следующую историю в своих мемуарах: «Однажды Марат пришел к моему брату. Этот визит нас удивил, так как обыкновенно Марат и Робеспьер не имели никаких сношений. Вначале они говорили о делах вообще, потом о направлении, какое принимает революция. Наконец, Марат коснулся вопроса о мерах устрашения и жаловался на мягкость и чрезвычайную снисходительность правительства.

Марат: “Ты человек, которого я уважаю, может быть, больше всех на свете, но я уважал бы тебя еще больше, если бы ты был менее умерен по отношению к аристократам”.

Робеспьер: “Я тебе ставлю в упрек противоположное. Ты компрометируешь революцию. Ты заставляешь ненавидеть ее, требуя казней. Эшафот — ужасное средство и всегда гибельное, нужно осторожно пользоваться им и только в тех серьезных случаях, когда родине угрожает опасность”.

Марат: “Мне жаль тебя, ты не дорос до меня”.

Робеспьер: “Я был бы очень удручен, если бы сравнялся с тобой”,

Марат: “Ты меня не понимаешь, мы никогда не сможем идти вместе”.

Робеспьер: “Возможно, но это будет только к лучшему”.

Марат: “Мне очень жаль, что мы не можем сговориться, ибо ты самый безупречный человек в Конвенте”».

Призывая к террору против врагов революции, в частности громя министра Неккера, Марат писал: «Обвинение, предъявленное первому министру как виновнику голода, истощившего королевство как участнику и главе заговора, имело целью не только возбудить любопытство, но и посеять ужас и тревогу». В ответ на критику Демулена в распространении в газете «друг народа» не подтвержденной информации, Марат отвечал: «Для осведомительской газеты, как ваша, Камилл, подобное обвинение было бы, разумеется, очень серьезно, но для моей, чисто политической, оно сводится на нет. Откуда вам знать, может быть, то, что вы считаете ложными новостями, является текстом, который был мне необходим, чтобы отклонить какой-нибудь зловещий удар и достичь своей цели?» Целью друга народа было благо народа, он не стремился понравиться кому-либо политическому авторитету: «Рассчитывать, что понравишься всем, может только сумасшедший; а рассчитывать, что во время революции понравишься всем, может только предатель». Правые политики были в ужасе от Марата, левые его сторонились. «Марат — существо вредное для общества» заявлял Дантон. Марат вел борьбу в одиночестве.

Будучи избранным в конвент 9 сентября 1792 года, Жан-Поль Марат взошел на трибуну, под всеобщее неодобрительное молчание, внимательно осмотрел аудиторию, затем заявил:

• В этом зале много моих личных врагов.

Зал взорвался.

• Все здесь твои враги!.

Выдержав паузу, Марат рявкнул:

• В этом зале много моих личных врагов, позор им всем!

Вновь наступила тишина.

В марте девяносто третьего на заседании якобинского клуба, во время полемики, Марат сунул Дантону кинжал под нос, закричав, покрывая своим хриплым голосом бешеные овации: «Вот чем я буду истреблять контрреволюцию!» Пять дней спустя он стал президентом клуба.

В апреле девяносто третьего, с заседания Конвента, на котором было решено предать Марата суду, Друг народа спокойно ушел домой, обозвав депутатов дураками: арестовать его никто не осмелился. Пробыв непродолжительное время на нелегальном положении, Марат добровольно явился в полицию и был предан суду. Весь суд от начала до конца явился торжеством подсудимого: сам ужасный Фукье-Тенвиль, прокурор революционного трибунала, заявил, что не знает большего друга народа, чем обвиняемый. Марат был оправдан; из зала суда его вынесли на руках, осыпая цветами. Огромная толпа восторженно приветствовала его снаружи. Марата вновь подхватили на руки и понесли прямо в Конвент, где публика и часть депутатов устроила ему бурную овацию.

Ошибочно будет предполагать что противники Марата были менее жестоки, однако уверенно можно утверждать что будучи не менее жестокими, друзьями народа они не были, но были друзьями «богатых» и их интересов. «Париж будет разрушен, если парижские секции выступят против депутатов провинции» заявляли противники Марата, жирондисты, защищая права богатых обогащаться на продаже продуктов питания по завышенным ценам в условиях царящего в Париже голода. Большую часть Франции охватил организованный врагами революции кровавый бунт и попытка развязать гражданскую войну. Революционеры становились жертвами расправ и вероломных убийств, без всякого суда со стороны своих противников.

Вечером 13 июля 1793 года Марат принял в своей комнате своего последнего посетителя. Комната Марата была обставлена крайне бедно, представляла из себя темное помещение с кирпичным полом. В комнате Марат лежал в установленной ванной что-бы как-то смягчить боль от экземы. Марат уже почти не покидает ванны, и не выходит из своего жилища на улице Кордельеров. Симона Эврар, его тридцатилетняя гражданская жена, преданно ухаживает за ним. Поставив поперек краев ванны деревянный брусок, Марат оборудует себе своеобразный письменный стол, на котором пишет тексты для своей газеты. Друг народа едва сводит концы с концами, чтобы издавать газету. Боли причиняемые экземой ровно как и тяжелое финансовое положение только усугубляются во время его политического триумфа и всеобщей народной поддержки в это время. Часто к нему приходят делегаты различных клубов и посетители, заставая его в ванной, с пером в руке, книгами и газетами на столике возле него. Так случилось и теперь, когда он принял Шарлоту Корде.

Нарядно наряженная, надушенная 24 летняя красавица с пышной прической которую до того днем уложил парикмахер, в белом платье, Шарлота всем своим видом и теперь, и после, выказывала уверенность и честолюбие сравнимые в своей силе с бесстрашием самого Друга народа. Оба не боялись смерти. Шарлота, дворянка по происхождению, считавшая себя республиканкой и вдохновлявшаяся образом Брута, прикидывалась сторонницей Марата и революции во время их пятнадцатиминутного разговора. В конце беседы она достала припрятанный, купленный незадолго до того, большой кухонный нож и вонзила его в грудь Марата. «Ко мне, друг мой, ко мне!» всхрипнул Марат. Перед ним на стене висела карта Франции.

В дальнейшем, при Робеспьере, Французская революция и нация достигла своих величайших достижений в кратчайшие сроки: воссоздала революционную армию и прогнала интервентов, обуздала анархию и предотвратила нарождающуюся гражданскую войну, дала толчок к расцвету экономики, искусств, покончила с голодом. Но Робеспьер менее Марата, желал беспощадной борьбы против врагов народа, желая примирения богатых и бедных. Менее Марата, Робеспьера боялся буржуазный конвент, потому как не Марата и не Робеспьера на самом деле боялись, а поддержки лидеров якобинцев со стороны народа, и в этом Робеспьер оказался слабее своего предшественника. Когда конвент выступил против Робеспьера то положение последнего было не сравнимо с положением Марата в аналогичной ситуации. Со смертью Робеспьера, исторически, дело Марата было продолжено в полной мере большевиками. И это великое дело вызывало те же оценки. «Как раньше, в период падения феодализма, слово «якобинец» вызывало у аристократов всех стран ужас и омерзение, так и теперь, в период падения капитализма, слово «большевик» вызывает у буржуазии всех стран ужас и омерзение» писал Иосиф Сталин. В Советской России имя Марата увековечили в названиях улиц, названии кондитерской фабрики, вошло в распространение имя Марат. На период с 1921 года по 1943 год линкор «Петропавловск» носил его имя. Памятник Марату стоит ныне в национальном Пантеоне в Париже, а так же установлен в 2009 году в Изере, Франция.