Ленина ненавидят за то, что он дал низам право быть творцом истории

Целью большевиков было создание нового человека, являющегося творцом истории и культуры, — считает Людмила Алексеевна Булавка-Бузгалина, доктор философских наук, профессор философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова.

Во второй части своего интервью она рассказала, как большевики решали такую задачу в ситуации, когда массы были отчуждены от культуры (первая часть интервью).

ИА Красная Весна: Могли бы Вы подробнее рассказать о других практиках 1920-х?

— Практики были не только культурные. Хотя тоже странно: казалось бы, идет гражданская война. Зачем на эту культуру давать огромные деньги, когда вокруг голод, холод, проблемы стоят жизненно важные.

Второе. Были практики социального творчества. Они существовали одновременно. Практики социального творчества — построить узкоколейку, очистить зимой Петроград от снега, когда лежат кругом мертвые лошади, снегом все завалено, проехать невозможно. Это нужно организовать. Как? Люди на местах организовывались и решали многие вопросы. Беспризорники — что с ними делать? Государство создало отдел ЧК, который занимался беспризорниками. Но одним отделом проблему не решишь: возникло целое движение — студенты, которые занимались этими беспризорниками. Устраивали целые дома и внутреннюю жизнь, обучение в этих домах для беспризорных детей. Это сироты и Первой мировой войны, и гражданской войны. Потом — ликвидация безграмотности: это же тоже кампания, которая была сделана на основе самоуправления и самоорганизации. Обучился — обучаешь другого. Никакими одними только государственными методами эти проблемы было не решить.

У меня просто ворох фактов того, как на местах люди организовывались. Какие там директивы! Разве могли из Москвы пойти директивы, что нужно сделать в деревне Гадюкино, какую решать проблему? Просто не было информации. Люди на местах знали о проблемах. Решалось все на местах. Например, зырянские шрифты: нужно печатать газеты, а шрифтов нет. Рабочие выходят в свой единственный выходной день работать. А металл тогда был жутко дорогой. Чтобы понять это, достаточно прочитать роман «Хождение по мукам» Толстого. Так вот, выходят в выходной день, и не один раз, чтобы заработать, чтобы отлить эти шрифты. Это один пример. Другой — крестьяне в какой-то деревне работают для того, чтобы собрав урожай, обеспечить студентов в городе — картошкой, овощами какими-то для жизни.

Таких инициатив было необычайно много. Конечно, они осуществлялись в той мере, в которой люди понимали и умели. Для этого требовался уровень культуры. Понятно, что он не всегда был. Были ошибки, это было неизбежно. Даже были случаи смешные, когда люди на местах формировали собственные законы, правовую базу. Человек украл мешок зерна, и всей деревней сказали: «Мы здесь создаем революционные законы. И наше революционное заключение по этому поводу состоит в том, что он будет сидеть в тюрьме в сарае до тех пор, пока не произойдет победа мировой революции».

Я к тому, что примером творчества становились реальные конкретные проблемы. А когда люди брались за решение этих проблем, возникала потребность в культуре: «А как это делать? А как это делали раньше?». Вот, можно наладить какой-то завод, который выпускает какой-то химический продукт. Где найти химика? А вот где-то там живет профессор, в соседнем доме. Нужно идти к профессору и уже не смотреть на него как на контру, а договариваться, чтобы он проконсультировал.

Я показываю, что сама это социальная практика формировала потребность в культуре, которая включала в себя потребность и читать, и осознавать.

Не случайно у Ленина в двадцатые годы почти в каждой работе идут такие понятия, как «сознание», «самосознание» и «развитие сознания».

ИА Красная Весна: Ленин запустил эту волну в народ, или она сама как-то возникла на низовом уровне, и Ленин уже с этой волной взаимодействовал?

Здесь произошло встречное движение. С одной стороны, люди понимали что жизнь сейчас такая, что ждать, пока тебе что-то привезут или что-то сделают, невозможно — нету средств таких. Все понимали, какой кругом развал. И когда Герберт Уэллс приехал в революционную Россию, то он написал: «Меня потрясла не революция, а масштаб того развала, который был в стране». Здесь сказались и результаты Первой мировой войны: вернулись мужики-инвалиды. Кто будет все делать? Люди понимали, что ждать им некого и нечего, что нужно все делать самим.

Другой вопрос, что, конечно же, появлялись организационные структуры в виде Советов. Большевики же не составляли преимущественный состав Советов. Они там были, но они были малочисленны. И, с одной стороны, сама жизнь заставляла решать эти проблемы. А, с другой стороны, власть давала возможность — и в правовом отношении, и в организационном. Она поддерживала эту инициативу снизу. Более того, она всячески этому способствовала.

Встречное движение инициативы и снизу, и сверху — оно и произвело этот взрыв двадцатых годов. За время гражданской войны и после нее произошли очень сильные перемены. Они были связаны с тем, что выросло сознание людей. В тридцатые годы во время коллективизации в деревни уже стали приходить люди с самосознанием другого уровня, другого качества. И они уже понимали тех людей, которые приходили на стройки Магнитогорского металлургического комбината, Новокузнецкого и др. Они уже понимали этих людей, которые приходили из деревень почти необразованные.

Еще в России стали создаваться научно-исследовательские институты: идет гражданская война, а в России создается несколько десятков научно-исследовательских институтов.

Я показываю в своих работах, что этот энтузиазм государства и людей снизу — энтузиазм по преобразованию, созиданию нового мира — он дал эффект встречного движения. И он был до тех пор, пока это движение внизу было живым. А потом началась его структуризация. Стали возникать организации. Понятно, что без них нельзя. Но началась формализация этой деятельности, требования согласования разных решений. С одной стороны, это было вызвано запросом времени. Это начало рождать бюрократию, в том числе низовую: бюрократия была не только сверху. Но инициатива начала уходить в эти структуры. Как было дальше — это уже другой вопрос.

ИА Красная Весна: Как низовое движение отреагировало на этот процесс?

— Историю нельзя объяснять только тем, что были плохие руководители: это идеализм. У меня антисталинская позиция. Но антисталинизм должен заключаться не в том, любишь ты Сталина или не любишь. Я знаю людей, которые терпеть его не могут, но при этом по методологии своей деятельности они — сталинисты. Важна методология.

Нужно искать объективные причины. Нужно разбираться, где эти объективные противоречия можно было разрешить. Когда не создавались формы для разрешения существующих противоречий, эти противоречия становились проблемой, пожирающей живую энергию масс.

Я бы не стала в одном предложении делать какое-то заключение. Но Вы знаете, есть еще одна проблема. Есть задачи, которые можно было и нужно было решать исторически. Например, тема религиозности, вопрос религиозности. Ленин всегда говорил по поводу религии: «Осторожно, осторожно!». Там нельзя прийти и сказать людям: «А вы знаете, Бога нет». Только идиоты могли так делать. Так нельзя было делать. Понимаете, когда человеку говоришь: «Ты веришь, что дважды два — четыре?» — он отвечает: «Как верить, я проверить могу». Вот когда человек включался в практику преобразования: он уже начинал понимать, что завод не Бог дает, а завод ты строишь, ты и твои товарищи. Вот этим тяжелым трудом вы созидаете завод, где будет выплавляться сталь: «Так это же я создал! То есть, и я Творец!» Он, человек, пусть и не отрицает что Бог — Творец, но оказывается, что «и я Творец».

Были такие вопросы, которые нельзя было исторически форсировано решать. А чиновники на местах, для того, чтобы отчитаться, пытались быстро, форсировано решить проблему. Причем, решить формально: «У нас было сто верующих, теперь — двадцать верующих, остальные неверующие. И все это — за неделю». И вот эти бюрократы, которые ориентировались на формальные критерии отчета о своей работе, они вынуждены были эти живые процессы подминать и выдавать как бы готовый результат.

Это одна из причин. Были и другие причины, которые были связаны и с верхами, и с уровнем культуры низов, и с внешней ситуацией. Тогда фашизм уже поднимался. Маяковский съездил в Европу, приехал — и говорил об этом: фашизм уже был в 20-е годы. То есть многое, многое, многое. Это вопрос отдельный, специальный, нужный и необходимый.

ИА Красная Весна: Какую из работ Ленина Вы считаете наиболее актуальной для сегодняшнего дня?

— Любимейшая у меня и, я считаю, красивейшая работа, по которой можно кино делать — «Государство и революция». Она красива своей диалектической мощью, в которой во всей полноте проявилась методология Ленина. О Ленине не говорят как о методологе, но это был мощнейший методолог по теории и практике.

Рассматривая его политические работы, политические статьи, я бы сказала, что ценность теоретического наследия Ленина заключается в том, что три разных направления: государство; общественные практики — это живое творчество масс; и культуру — он соединил в единое. То есть у него — теория революции. Но это живое творчество масс — оно и есть революция. Живое творчество масс и есть суть революционных преобразований. Так вот, революция, государство и культура у него соединены единой основой, и эта основа — человек как творец истории и культуры. Он прямо об этом так и говорит. Но это всё связано, причем он это диалектически связал.

Например, как решить проблему отчуждения масс от культуры? Революция! Смотрите, какое мощное противоречие. Пролетариат, пройдя баррикады трех революций, заплатив тысячами жизней, завоевал политическую власть, чтобы созидать социализм. А созидать социализм — это созидать новый мир. Такой новый мир, в котором появится новый человек. Но новый мир — это вопрос культуры. Потому что социализм — это, прежде всего, вопрос культуры, это культурное явление, не политическое. Политика, экономика — это средства для развития, становления нового человека. И у Луначарского это сказано, что «в революции нас интересует, прежде всего, не вопрос политической власти, а новый человек». Вопрос политической власти — это средство, так же как и государство. Не человек для государства, а государство как инструмент, который реализует интересы человека труда.

Так вот, пролетариат завоевал власть созидать новую жизнь. А как он будет созидать, если он до этого в царском режиме был отчужден всегда от культуры? Пролетариат созидает, строит консерватории, библиотеки. Но в библиотеках он не сидит, в консерваториях музыку не слушает, в школах он не учится. Пролетариат построил материальное тело культуры. Но от содержания культуры он был отчужден. Возникает вопрос — как он может созидать социализм как новый мир, мир культуры? Потому что социализм — это мир культуры, прежде всего: где справедливость, равноправие, интернационализм становятся опорами этого нового мира. Как вы можете созидать его?

Богданов говорит: «Нельзя, чтобы пролетариат сделал революцию прежде, чем он станет образованным и культурным». «Нет!», — сказал Ленин. В этом состоял его гений, что он сказал: «Народ будет решать свои собственные проблемы. Да, будет решать эти вопросы с проблемами, с ошибками, но он их будет решать. Потому что только созидая и решая эти проблемы практически, он начинает включаться в эту культуру. У него появляется потребность в культуре». Вот эта диалектика. А что значит решение этих вопросов? Это и есть управление государством.

Видите, как он диалектически завязал проблему государства, проблему революции и проблему культуры в единое диалектическое отношение. Поэтому был такой огромный результат, которого никогда бы не было, если вопросы бы решались по отдельности. Вот давайте дадим образование, а потом будет революция. Нет, так бы не получилось.

ИА Красная Весна: Как, по-вашему, соотносятся Маркс и Ленин?

— Конечно, Ленин вырос на вот этом теоретическом освоении наследия Маркса, Гегеля, без этого никак нельзя. Причем, самое потрясающее, — гражданская война, а Ленин садится за Гегеля, не первый раз, конечно. Но он сидит. Какой Гегель?! Какие абстракции?! Это, казалось бы, лишнее. Он садится за диалектику Гегеля. И конечно, он марксист, потому что он взял на вооружение эту методологию, марксистскую методологию.

Другой вопрос, что применять ее пришлось уже в другом историческом контексте: контексте революционного подъема широких масс, как говорил Ленин. Политика — это не тысячи, это когда поднимаются миллионы. Практика подъема этих миллионов, применение методологии к практике этих миллионов — она, конечно, порождала и развивала теорию уже на другом уровне. Это не значит лучше Маркса, это — развитие Маркса. Поэтому здесь разорвать эту красную линию науки, то есть марксистскую линию, невозможно.

Как сказал Жижек: «Когда я писал о Марксе, мне говорили: „Ну ладно, Маркс — это ладно“. Но когда я стал говорить о Ленине, говорят: „Ну, это ты уже чересчур“». Так вот, либеральные марксисты еще как-то приемлют Маркса. Но Ленина — слышать не хотят, не приемлют. Потому что он сделал то, что стало вызовом для либеральных марксистов. А это, как правило, интеллигенты.

Первое — что Ленин стал практиком, революционным практиком. «Ну что вы, ну марксист должен сидеть только в книгах, это же понятно! И мудрствовать над всеми марксистскими абстракциями», — говорят либеральные марксисты. А Ленин окунулся в эту практику. И более того, императив ленинской методологии — теория и практика диалектически должны быть связаны.

И второй момент. Ленин позволил себе ну совсем уже негодную (для либеральных марксистов — прим. ИА Красная Весна) вещь: объявил низы суть творцами истории. «Какие творцы?! Вот эти, в вонючих портянках? Необразованные, которые не то что там Гегеля от Гоголя отличить не могут, которые вообще читать не умеют! И вдруг объявляются творцами».

Ленин начинает рассматривать ситуацию через призму того, что эти люди должны стать творцами истории. Это невозможно.

Поэтому Ленин, с моей точки зрения, ведет эту красную линию уже в XX веке, продолжив марксизм XIX века настолько сильно и обозначив перспективы не только своих теоретических положений, но и самого Маркса.

Маркс вообще рассматривает человека как ансамбль всех общественных отношений. Конечно, он рассматривает человека как субъекта общественных отношений, который и созидает эту реальность, создает предпосылки для саморазвития. Диалектика человека и системы, конечно, у Маркса проговаривается. И проговаривается, и разрабатывается. И не случайно Маркс делал исследования по культуре. Это не случайно, понимаете? Так же как не случайно то, что Ленин обращается к анализу наследия Толстого. Кстати, то же самое — с Розой Люксембург. Если посмотреть крупных марксистов, они все, помимо теоретических и политических вопросов и, само собой, практики, они все обращались к тому или иному направлению в культуре. И, кстати, Киров переводил очень много работ, много перерабатывал в культурном наследии чеченского народа.

Это все говорит о том, что диалектика революции, государства и культуры у Ленина обрела всю полноту, задав перспективу и практике, и теории этого подхода.

Продолжение последует