Декабрист Кондратий Рылеев — революционер до последнего вздоха. Часть II
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
К. Рылеев, «Наливайко»
Кондратий Федорович Рылеев вступил в Северное общество декабристов в 1823 году, и этот шаг стал судьбоносным для всего революционного движения в России, ведь именно Рылееву суждено было возглавить Восстание декабристов 14 декабря 1825 года.
Восстание провалилось, и Рылеев в числе главных его зачинщиков был казнен в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга 13 июля 1826 года. Взошедший на престол император Николай I «милостиво» заменил ему и его приговоренным к смерти товарищам казнь четвертованием на повешение — «чтобы не проливать крови».
От этого казнь вовсе не сделалась гуманной: Рылеева вешали дважды — вопреки обычаю, гласившему, что если у повешенного обрывается веревка, значит, смерть его не угодна богу, и второй раз казнить нельзя.
Перед смертью один из товарищей Рылеева декабрист Сергей Муравьев-Апостол сказал палачам: «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать».
Казнь состоялась без суда, вернее суд прошел, но обвиняемые на нем не присутствовали и узнали о своем приговоре уже постфактум. Вопреки не только правовым нормам, но и морали и здравому смыслу, председателем следственной комиссии по делу о восстании был назначен член императорской семьи великий князь Михаил Романов, которого позже заменил на этой должности военный министр граф Александр Татищев.
Как пишет биограф Виктор Афанасьев, назначение великого князя в комиссию вызвало удивление в обществе: потерпевший — сам же и следователь. Поэт Петр Вяземский так прокомментировал этот поворот событий:
«Назначение великого князя председателем Следственного комитета было бы большою политическою несообразностью, если существовало бы у нас политическое соображение, политическое приличие. Дело это не могло подлежать ведомству его суда, ибо он был по званию своему, по родству — пристрастное лицо. Движение 14 декабря было устремлено столько же против него, сколько и против брата».
«Михаил Павлович!.. Он, неслыханное дело, был… судья в собственном своем деле!» — писал декабрист Александр Поджио.
Месть Николая I декабристам, как пишет Афанасьев, скрываемая им под разными масками, была изощренной и беспощадной. Император фактически стал не только следователем в деле о попытке государственного переворота, но и почтмейстером, цензором, читая и редактируя письма.
Несмотря на кажущуюся лояльность, Николай не сомневался, что Рылеева и других зачинщиков восстания надо казнить.
«С вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без жалости, без пощады. Закон изречет кару, и не для них воспользуюсь я правом помилования. Я буду непреклонен; я обязан дать этот урок России и Европе», — писал он в дни следствия.
И самодержцу российскому удалось свести счеты с бунтарями. Возможно, его руками урок российскому революционному движению преподала сама История, и за этот урок заплатили своими судьбами и жизнями декабристы, осмелившиеся свергнуть самодержавие в первой четверти XIX века.
Понимали ли они, на какую участь обрекают себя? Поэт Рылеев не был романтиком и отдавал себе полный отчет в том, что идет на верную гибель, которая, тем не менее, необходима будущим поколениям и когда-то принесет свои плоды.
Предчувствие трагической судьбы возникло у Рылеева еще в юности. Так, перед депортацией из Дрездена в 1814 году, где он, находясь в военном походе, писал эпиграммы на высокопоставленных чиновников, за что и был выслан, Рылеев «на прощание» сказал своему дяде Михаилу Николаевичу: «Кому быть повешенным, того не расстреляют!»
О том, что борьба за свободу может потребовать от него жертвы, он говорил не раз. Эти слова звучат в разных его произведениях. В думе «Смерть Ермака» (1822 г.) есть такие строки:
Своей и вражьей кровью смыв
Все преступленья буйной жизни
И за победы заслужив
Благословения отчизны, —
Нам смерть не может быть страшна;
Свое мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы — не праздно в мире жили!
Как пророчество звучат строки из поэмы «Наливайко» (1824 г.):
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, –
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной, –
Я это чувствую, я знаю...
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю!
Зачем же Рылеев шел на погибель и вел за собой товарищей? Об этом он сказал 12 декабря — за два дня до восстания.
«Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собою жертву для будущей свободы отечества!» — приводит слова Рылеева его товарищ декабрист Николай Бестужев.
Среди своих соратников по Северному обществу Рылеев был наиболее всех убежден в необходимости свержения самодержавия. И готов был, не из личной мести к царской семье, а ради освобождения сограждан из-под ига несправедливой власти, идти до конца.
Декабрист Евгений Оболенский рассказывал о своей беседе с Рылеевым. Оболенский сомневался, правильно ли поступают они с товарищами, планируя государственный переворот.
«Я спрашивал себя, имеем ли мы право, как частные люди, составляющие едва заметную единицу в огромном большинстве, составляющем наше Отечество, предпринимать государственный переворот и свой образ воззрения на государственное устройство налагать почти насильственно на тех, которые, может быть, довольствуясь настоящим, не ищут лучшего, если же ищут и стремятся к лучшему, то ищут и стремятся к нему путем исторического развития?» — пишет он.
Оболенский признается, что сомнения долго мучили его, Рылеев же стремился сохранить в товарище решимость к действию и огонь.
«Он [Рылеев] говорил, что идеи не подлежат законам большинства или меньшинства, что они свободно рождаются и свободно развиваются в каждом мыслящем существе; далее, что они сообщительны, и если клонятся к пользе общей, если они не порождение чувства себялюбивого или своекорыстного, то суть только выражения несколькими лицами того, что большинство чувствует, но не может еще выразить. Вот почему он полагал себя вправе говорить и действовать в смысле цели союза как выражения идеи общей, еще не выраженной большинством, в полной уверенности, что едва идеи сообщатся большинству, оно их примет и утвердит полным своим одобрением», — писал Оболенский.
Сам Рылеев пишет о своем предназначении матери Анастасии Андреевне. Он успокаивает матушку, говоря о том, что «намерение наше страшно» только для тех, кто не видит его истинной цели. Мать, верит он, сможет понять сына.
«Ежели вы отдали меня в военную службу на жертву всем ее трудностям, опасностям, самой смерти, могшей меня постичь на каждом шагу, — для чего вы жертвовали мной? Вы хотели, чтобы я служил Отечеству, чтоб я исполнил долг мой, а между тем материнское сердце, разделяясь между страхом и надеждой, втайне желало, чтобы я отличался, возвышался между другими, — мог ли я искать того и другого, не встречая беспрестанно смерти?» — пишет Рылеев.
Рылеев обращает внимание матери на то, что «тогда» она так не боялась, как теперь, когда готовится восстание. Далее он пишет:
«Я служил Отечеству, пока оно нуждалось в службе своих граждан, и не хотел продолжать ее, когда увидел, что буду служить только для прихотей самовластного деспота; я желал лучше служить человечеству, избрал звание судьи… Ныне наступил век гражданского мужества, я чувствую, что мое призвание выше, — я буду лить кровь свою, но за свободу Отечества, за счастье соотчичей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения законных прав угнетенному человечеству — вот будут мои дела. Если я успею, вы не можете сомневаться в награде за них: счастие россиян будет лучшим для меня отличием. Если же паду в борьбе законного права со властью, ежели современники не будут уметь понять и оценить меня — вы будете знать чистоту и святость моих намерений; может быть, потомство отдаст мне справедливость, а история запишет имя мое вместе е именами великих людей, погибших за человечество».
Отметим, что освобождение народа от тирании не предполагало в представлении Рылеева «встать выше добра и зла». Для него подобным образом, как пишет биограф Магдалина Дальцева, действовал французский император Наполеон.
Так, в беседе с главой Южного общества декабристом Павлом Пестелем, восхищавшимся Наполеоном, а также конституционной монархией в Великобритании, Рылеев говорит, что «лондонская беднота пребывает в самой страшной нищете» и что «другой такой нищеты нет во всей Европе», а хорошо в Британии только лордам. Что касается французского императора, Рылеев не менее категоричен:
«Сохрани нас бог от Наполеонов, Александров Македонских, Чингисханов. Нынче любой честолюбец, если он хоть сколько-нибудь благоразумен, скорее пожелает быть Вашингтоном, чем Наполеоном. Нет ничего страшнее, чем представить, что на смену императору из династии Романовых придет император Наполеон. Вся наша деятельность оказалась бы бесплодной. Это крах».
Примечательно, что в ходе этого разговора Рылеева с Пестелем биограф Дальцева вносит некий драматический элемент — сцену за окном. Вид марширующих солдат с их белыми лосинами, напоминающих белобоких стерлядей в тесном искусственном водоеме, привнес в словесную дуэль двух декабристов присутствие третьего субъекта — народа. Во время этой сцены Пестель, глядя на солдат, тихо произносит то, ради кого декабристы идет на плаху: «Землепашцы».
Итак, восстание на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года провалилось. Рылеев, Пестель, Петр Каховский, Михаил Бестужев-Рюмин и Сергей Муравьев-Апостол были приговорены к казни. Из признанных виновным 287 человек 120 были сосланы на каторгу в Сибирь или на поселение.
В тюрьме во время следствия Рылеев написал такие строки:
Тюрьма мне в честь, не в укоризну,
За дело правое я в ней,
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за отчизну.
Рылеев на следствии просил, чтобы наказали только его как «главнейшего виновника происшествия 14 декабря».
"Открыв откровенно и решительно, что мне известно, я прошу одной милости: пощадить молодых людей, вовлеченных в общество, и вспомнить, что дух времени — такая сила, пред которою они не в состоянии были устоять", — писал декабрист в показаниях.
Когда Рылееву объявили смертный приговор, он, как говорят очевидцы, выслушал его спокойно, без малейшего признака смущения на лице. Он вел себя мужественно не только во время следствия, но и все то недолгое время, что осталось у него перед казнью.
Казнь Рылеева и четырех его ближайших соратников стала завершением той мести, которую им устроил Николай I. Утром в «день отмщения» выяснилось, что на виселице слишком короткие веревки, и их пришлось поменять.
Духовник декабристов, протоиерей Казанского собора Петр Мысловский перед казнью подошел к Рылееву. Приговоренный взял его руку и приложил к своей груди:
«Слышишь, отец, оно не бьется сильнее прежнего», — сказал он.
Когда был объявлен приказ привести приговор в исполнение, двое закачались на эшафоте, а трое из пяти повешенных упали в яму, потому что у них оборвались веревки. Бестужев-Рюмин от удара о доски потерял сознание, а Рылеев при падении разбил себе голову — кровь заливала ему лицо. «Знать, бог не хочет их смерти», — сказал кто-то из солдат.
Лично руководивший казнью петербургский военный генерал-губернатор Павел Голенищев-Кутузов крикнул: «Вешать, вешать их скорее!»
Рылеев поднялся на ноги и, поглядев Кутузову в глаза, произнес:
«Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, что его желание исполняется: вы видите — мы умираем в мучениях».
Когда начальник снова приказал «вешать скорее», Рылеев крикнул ему: «Подлый опричник тирана! Дай же палачу твои аксельбанты, чтоб нам не умирать в третий раз!»
Священник Мысловский не вынес этой сцены. Подняв крест и крикнув «Прощаю и разрешаю», он упал без чувств.
Кем остался для нас в памяти Кондратий Рылеев? Кто он — справедливый судья, поэт, воин, Гражданин? Все эти слова — о нем. Но главное, что он, погибнув, передал другим огонь своего пылающего сердца. Он вынул это сердце из груди и отдал революционному движению, которое, взяв этот огонь, продолжило Историю. Так что декабрист Рылеев — революционер — от первого и до последнего вздоха.
