Новые варвары. Что знают леваки о театре Станиславского?
Недавно леваки обвинили «Суть времени» во всех смертных грехах. В качестве аргументации использовались в том числе отсылки к циклу статей Сергея Кургиняна «Четвертый этаж». В связи с этим захотелось разобрать эту тему еще глубже. В частности, показать, что обсуждаемая тематика не является мистическим новоделом XXI века. А истошные вопли леваков связаны не только с заказом, но и с их культурной безграмотностью.
Для этого мы обратимся к русскому театру и Станиславскому (кстати, 17 января исполнится 156 лет со дня его рождения). Что же имел в виду великий актер и режиссер, говоря о «жизни человеческого духа» и «сверхсознательном»? Советский театровед, доктор искусствоведения, научный сотрудник Института истории искусств Марианна Николаевна Строева в своей книге о режиссерских исканиях Константина Станиславского утверждает, что он стремился обнаружить за житейской маской «жизнь человеческого духа». Исследовательница уверена, что в этом состояла в «конечном счете, философская сверх-сверхзадача его творчества».
Можно сказать, что Станиславский истово верил в искусство. Он считал, что искусство может подарить человеку то, чего нельзя получить, занимаясь только социальной проблематикой. При этом ни в коем случае мы не можем сказать, что Станиславский был совершенно чужд исследованию реальных человеческих проблем. Просто он заходил с другого ракурса, изучал не материю, а дух. После опуса леваков в стиле звенящего вульгарного материализма возникает ощущение, что, если бы они жили в начале 20 века, то непременно потребовали бы запретить Станиславского.
Обратимся к другому театральному авторитету. Анатолий Миронович Смелянский — советский театральный критик и историк театра. В предисловии к 7 тому собрания сочинений Станиславского он сравнивает отношение к театру у Немировича-Данченко и Станиславского: «Для Немировича-Данченко результат и успех — вещь первостепенная, для Станиславского — первостепенен и самоценен исключительно поиск („театр исканий“ — так до революции часто именовали МХТ). Для одного театр — инструмент для выражения автора, который объединяет все разнонаправленные воли, участвующие в коллективном творчестве. Для другого душа сцены и ее жрец — актер, транслирующий через себя некую высшую силу».
Здесь сказано много. Во-первых, что актер — транслирует некую высшую силу, то есть творит мистерию. Не это ли приписывают оппоненты театру «На досках», как что-то ужасающее и порочащее честное имя? Из уст какого-нибудь крупного театроведа — это был бы комплимент высшей пробы. Но, увы, едва ли они вообще знакомы с миром театра.
Во-вторых, Смелянский обращает внимание на то, что Станиславский занимается поиском, и весь театр его построен по этому принципу. И это имеет непосредственное отношение к «четвертому этажу», несмотря на то, что Константин Сергеевич использовал для этого собственные образы и метафоры. Напомним, в цикле статей Сергея Кургиняна утверждается, что четвертый этаж отвечает за некое особое схватывание истины: «Четвертый этаж содержит всё то, что позволяет человеку подобным образом схватывать нечто, вопреки отчуждению от очень многого из того, что нужно, чтобы это нечто освоить».
Способность прорваться к чему-то сквозь недосказанность, неполноту рационального понимания — всё это исключительно важно, как для театра, так и для любого человека, не имеющего никакого отношения к театру. Человек, который хоть раз в жизни чувствовал, что он делает, стремится к чему-то фундаментально правильному, но никак не может это рационально объяснить — знает, о чем речь.
Приведем также достаточно большую, но ценную цитату из работы «Станиславский о „Человеческом духе роли“» российского искусствоведа Коптева Льва Николаевича: «Идеальным театром видится Станиславскому «театр-мистерия», в основе которого — искусство «проникновенного переживания» актера. Движущей силой такого актера является идея «искания и подвига… служения высокой задаче». От актера-человека требуется выработать чувство, что «сцена — это место священное». Переход через её «порог», как вступление в алтарь, должен вызывать в актере ощущение торжественности, необходимое для артистического вдохновения.
Артистическое творчество воспринимается Станиславским как непрерывно длящаяся мистерия духа актера. Момент неожиданного перевоплощения он воспринимает как таинство души, ради которого стоит приносить всевозможные жертвы, терпеть, страдать и работать в нашем искусстве <…> театр, по мнению Станиславского, и должен возвыситься до храма. Такой артист-священнослужитель должен стремиться «очистить душу» и дать ей жить эстетическими чувствами, приближающими к Небу».
Упомянутый выше жанр театра-мистерии занимает особое место во всем театральном искусстве. Считается, что именно с мистерий начал формироваться древнейший театр. Жрецы должны были систематически и на высоком уровне выполнять особые религиозные ритуалы. История эта достаточно обширная, включающая в себя Древнюю Грецию с Элевсинскими мистериями, христианские мистерии средневековья и многое другое. Совсем не чужд этому направлению был и Константин Станиславский, который изучал даже (о ужас!) йогу в своих творческих поисках.
Казалось бы, левакам давно пора делать разгромный ролик на Youtube под названием «МХТ — секта имени Станиславского». Тут и жертва, и алтарь, и священное место, и перевоплощение. Однако же никогда они такого ролика не сделают. Потому как, во-первых, страшно далеки от подобных интеллектуальных тем, а во-вторых, никто им за это грязных денег не даст.
