Покинуть глобальный концлагерь!
Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 3 мая 2024 года
Анна Шафран: Сергей Ервандович, санкции, Украина, фронт — много всего происходит. Это очень удобная ситуация, чтобы под шумок проводить разного рода интересные предложения и инициативы. И сейчас мы находимся в моменте, когда де-факто идет работа над созданием совершенно невиданного доселе в мире диктатора. Речь идет о Всемирной организации здравоохранения. Много было сказано относительно ВОЗ и в нашей стране. Взять хотя бы легализацию третьего пола, что абсолютно антинаучно и не соответствует никаким положениям ни биологии, ни физиологии. Легализация разного рода девиаций вплоть до педофилии. И вроде бы мы понимаем, что всё это неправильно, не соответствует нашим представлениям о том, как должно быть, не соответствует нашим стратегическим доктринальным документам. А с другой стороны, мы как-то очень активно продолжаем сотрудничество со Всемирной организацией здравоохранения, которая собирается в общем-то уже в ближайшем будущем, проведя так называемое Пандемическое соглашение, установить глобальную цензуру медицины во всем мире.
То есть мы сейчас на Украине декларируем борьбу с этой глобалистской повесткой, с которой мы не согласны, а с другой стороны, участвуем в подготовке регламента Пандемического соглашения, которое является прямым продуктом этого глобализма. Более того, у нас уже сегодня начата работа по созданию цифровой медицинской карты каждого отдельно взятого гражданина, что является неотъемлемой составляющей этой глобальной цифровой медицинской матрицы. Что уж там говорить про всякого рода сбор информации на каждого гражданина и, кстати, военнослужащего в частности.
Взять, например, биометрию в условиях, когда у нас противостояние с Украиной. Это же не ЦИПсО, это МI6 и ЦРУ. Идет активный сбор информации на всех интересующих лиц. При этом у нас до сих пор остается вопрос и с программным обеспечением, и с «железом». Вопрос утечек неоднократно наш президент поднимал на коллегиях и ФСБ, и МВД, но сбор, например, биометрии относительно военнослужащих — он тоже происходит.
И дальше, возвращаясь к ВОЗ… Мы сейчас понимаем, что в 2020 году глобалисты, пользуясь этим инструментом, де-факто совершили беспрецедентные атаки и на демократию, и на гражданские права, и на личные свободы, включая выбор того, как лечиться и кем быть. Но тем не менее мы продолжаем активно участвовать во всей этой ситуации.
Сегодня хотелось бы поговорить про то самое Пандемическое соглашение. В частности, может быть, затронуть тему цифрового концлагеря. Всё это части одной картины. Странам предлагается подписать соглашение и де-факто сдать серьезную часть собственного суверенитета. Потому что, если вдруг ты не будешь справляться в тот момент, когда ВОЗ объявил какую-нибудь очередную пандемию, то будешь обязан, подписав это соглашение, обратиться за помощью к ВОЗ, к ООН и открыть дверь для вмешательства во внутренние дела. Что происходит? Давайте поговорим.
Сергей Кургинян: Это два вопроса. Первый из них — это вопрос о том, что, собственно, происходит в так называемом мегатренде, в том развитии процессов, которые идут в мире, и это очень серьезный вопрос. А второй — что происходит у нас.
Прежде всего о мегатренде. Любой мегатренд кем-то управляется, он служит чьим-то интересам. Он является, по сути, проектом, и у этого проекта есть субъект. Конечно, если вдруг прилетит астероид откуда-нибудь, то не надо спрашивать, какая именно группа капиталистов извлекла астероид из космоса и направила на Землю, чтобы увеличить свои прибыли. Это уже сумасшествие или конспирология. Но очень большая часть этих мировых процессов управляема. В частности, каждый раз, когда нам говорят про Гейтса или Шваба и других, мне кажется, что режиссеры спектакля стремятся к тому, чтобы людей, которые обладают пусть не нулевым, но относительно малым влиянием, превратить в главных героев и сосредоточить на них внимание, отвлекая от чего-то еще.
В этом смысле рассмотрим пандемию как часть глобального мирового процесса. Сейчас уже практически ясно, какие именно из крупнейших инвестиционных фондов — BlackRock и так далее — какие именно вакцины лоббировали. Это AstraZeneca, Pfizer и так далее. Ясно уже, кто за кем стоит. И понятно, что наверху этой мировой пирамиды стоят эти самые инвестиционные фонды — BlackRock, Vanguard, State Street и так далее с совокупными капиталами в 5, 7, 10 триллионов долларов. Раньше разговор о триллионах вообще не шел. Слово «миллиард» было заоблачным пределом воображения. Теперь счет в триллионах.
Каждый из этих инвестиционных фондов размышляет очень просто. Есть отрасль, которая называется Big Pharma, то есть производство лекарств. Явная тенденция за последние 50 лет состоит в том, что если раньше фармацевтия как таковая была в существенной степени зависима от медицинской корпорации и ее представлений о том, что такое мир и как надо лечить человека, то теперь всё определяется самой этой Big Pharma, которая давно это медицинское сообщество положила под себя. Значит, вся медицина лежит под этой Big Pharma. Сама эта Big Pharma разрослась, разрастается быстрее всего, но все-таки, я думаю, ее совокупный потенциал ниже триллиона, 600–800 миллиардов долларов. А над нею стоят эти инвестиционные фонды, задача которых (без всякой конспирологии) простая: купить то, что стоит мало, а будет стоить много.
Как это делается? У Джека Лондона был такой рассказ — «Поселок Тру-ля-ля», где Смок и Малыш — два главных героя серии повестей Джека Лондона — купили место, где не было ничего, кроме уступов и обрывов, и начали имитировать работы по добыче золота. Все стали говорить, что там какая-то уникальная золотая жила. Они распространили этот слух, и все стали к ним приходить и говорить, что они обязаны распределить акции так, чтобы все остальные золотоискатели тоже имели долю. Они отказывались, чуть не отстреливались: «Нет, это всё наше!» Наконец под давлением общественности они согласились и сказали: «Ладно, пожалуйста». После чего выпустили документ, в котором было сказано, что никакого поселка Тру-ля-ля нет, что это был розыгрыш, потому что перед этим их обидели, а теперь они на эту обиду отвечают.
Так вот, если взять из всего этого понятие «поселок Тру-ля-ля», то, конечно, колоссальное трагическое событие, связанное с ковидом, это суперпоселок Тру-ля-ля. Значит, ты покупаешь Big Pharma, у тебя, предположим, в сумме трех-четырех подобного рода инвестиционных фондов — порядка 35–40 триллионов. Ну что тебе триллион? Там же не надо всё купить, там надо доли покупать, и будет твое. Ты покупаешь предприятия Big Pharma, покупаешь журналистов и политиков. Организуется «поселок Тру-ля-ля», и начинают взвинчиваться темы: а) опасности ковида (который опасен, конечно, но не настолько, как говорилось) и б) спасительности неких вакцин, которые, как теперь уже понимают все, в основном губительны. Сейчас уже нет серьезных людей, которые продолжают говорить, что нас спасли вакцины! Статистическая информация и всё прочее показывают слишком очевидно и слишком ясно, что они не спасают. Более того, довольно достоверная притча гласит, что при сборе этих глобалистов в Давосе всё время был повышенный спрос на пилотов, которые не вакцинировались. Понимаете, почему? Потому что вакцины порождают иногда мгновенную смерть прямо в полете. И было сказано: «Нам не нужны такие пилоты, которые вакцинировались». Смешно, правда?
Анна Шафран: То есть история с пилотами о чем на самом деле? Давайте по-русски объясним. Есть картина, которая предлагается вовне плебсу, а есть собственная картина мира, где совсем должно быть по-другому.
Сергей Кургинян: Мир для себя и мир для других. Это и есть основа того, что пандемия со временем неуклонно всё больше и больше обнажает, — действительное содержание «поселка Тру-ля-ля». Не говорю при этом, что не было болезни, что от этой болезни не гибли люди, что не было достаточно тревожной и тяжелой ситуации, что с этой ситуацией не надо было разбираться. Но пандемия как реальность и пандемия как «поселок Тру-ля-ля» — это разные вещи. Поселок Тру-ля-ля состоял из информационной истерии, запрета на альтернативную точку зрения. Этот запрет породил катастрофические последствия.
Самым главным последствием является то, что оказалось утеряно доверие к последнему институту, который имел фокусированное доверие разных групп населения, — к науке. Стало ясно, что это тоже всё ангажемент, что соврут — недорого возьмут, что говорят то, что нужно хозяевам жизни, что готовы впаривать нечто разрушительное и так далее. И внутри этого, конечно, запрет на дискуссию. Я много раз говорил в ходе этой истерии вокруг вакцинации, что я не являюсь антиваксером. Я только прошу, чтобы по главному каналу телевидения в прайм-тайм дискутировали сторонники вакцин, ученые типа академика Гинцбурга, и противники, сдержанные противники всего этого типа академика Зверева. А все остальные пропагандисты чтобы отошли в сторону, чтобы они сопровождали дискуссию профессионалов, в том числе лауреатов Нобелевской премии. Но ничего же подобного не было. Людей, получивших Нобелевские премии, забили ногами.
Почему-то в России использовалась оскорбительная лексика именно по отношению к тому большинству, которое, во-первых, поддерживало президента и, во-вторых, которое сейчас и является патриотическим большинством — на нем держится устойчивость нашего общества в условиях СВО. Именно его надо было назвать дурачьем, невежественными чудовищами и так далее и тому подобное. Такие оскорбления вообще контрпродуктивны, когда речь идет об информационной кампании. Если вы хотите людей на что-то уговорить, вы должны доказывать, как вы их уважаете и любите, даже в случае, если вы их ненавидите. Но тут эта ненависть выхлестнулась напрямую. Она вызвала отторжение, она резко снизила — спасибо ей — эффект этой самой вакцинации, потому что люди сказали: «Нет-нет, если вы с нами так разговариваете — спасибо».
Зачем это всё делалось? Это же еще имело некоторую, прошу прощения, этническую окраску. Это со временем выглядело уже так, как будто представители уважаемых мною этнических меньшинств хотят сказать, что идиотизм — это свойство русского народа. Уже дошло до этого, уже разжигалась межэтническая рознь внутри этой яростной пропаганды. Зачем всё это происходило? Потому что нужно было любой ценой преувеличить опасность пандемии с единицы до ста и повысить спасительность вакцин с одной тысячной, не знаю… до тысячи. Это было сделано, вакцины были изготовлены, куплены, «поселок Тру-ля-ля» выпустил акции под названием «вакцины», заработал примерно два триллиона долларов (в сумме). И после этого в какой-то степени самораспустился, сказал: «Всё, всё кончено».
Значит, эти самые инвестиционные фонды купили относительно дешево фарму, политиков и информационщиков, заставили поднять акции того, что производит фарма, в 10–20 раз, продали на пике стоимости, получили прибыль и отошли в сторону. Поселок Тру-ля-ля! В виде дополнительного слагаемого к прибыли возникла репетиция того, что еще можно сделать: что можно сделать с населением, как можно купить политиков, какое барахло вся эта демократия, чего стоят национальные суверенитеты, как именно можно репрессировать население под видом забот о его здоровье, как можно, когда нужно, провести некую разминку полной диктатуры… Чьей?
В России начинают говорить о том, что такое ВОЗ, надо ли в нее входить или не надо. Мы там, говорят, обладаем своими возможностями, мы там боремся за свой суверенитет. Это часть определенной философии, которая гласит, что мегатренд есть, противостояли ему мы, как идиоты, когда противопоставили коммунизм капитализму, с этим надо распроститься, войти в этот тренд и там отстаивать свои возможности и величие русского народа, национального государства, которое, как все, входит в этот мегатренд, но обладает такими-то возможностями. Это философия, лежавшая в основе демонтажа Советского Союза.
Возникает два вопроса. Первый: все-таки мы потерпели поражение в холодной войне? Да или нет? Все говорят «идеология, идеология»… Я завтра напишу пять идеологий за пять дней, и ни одна из них не будет воспринята обществом, потому что это бумага… Есть простые вопросы, на которые надо ответить. Отдельно это вопрос о том, как все-таки примиряются красные советисты и те, кто против них, как они договариваются, как осуществляется консолидация общества.
И второй вопрос: что произошло с холодной войной? Мы ее проиграли, мы потеряли Украину, Белоруссию, Кавказ, Среднюю Азию? Или мы что-то выиграли? Что? Говорилось, что мы выиграем такое государство, которое войдет в мегатренд. Это называется «вхожденчество». Мы войдем в него, там, глядишь, еще что-то выиграем… В любом случае, мы лишимся нескольких «идиотизмов»:
1. «Мы не будем участвовать в гонке вооружений, потому что мы не будем воевать с капиталистами». Фигу, гонка вооружений идет и будет идти, а воюем мы с Западом так, как не воевали ни в какую брежневскую эпоху.
2. «Мы не будем всё производить, это советский идиотизм, автаркия — производить всё самим. Мы произведем газ и нефть. Мы великая энергетическая держава, всё купим». Купили, да?
3. «У нас будет общество, в котором власть будет меняться то ли раз в четыре года, то ли раз в восемь лет». Я лично вообще не считаю, что должно быть так. Я не считаю, что это должно быть так, я всё время спрашиваю: когда японская Либерально-демократическая партия правила тридцать лет — это что, была не демократия? Людей избирают, слава богу. Но говорилось-то о том, что главный наш идиотизм в том, что слишком редко меняется всё.
Дальше говорилось: «Все будем ездить на Запад, потому что нас там будут любить». Ездило всегда не более пяти процентов. Ну и как теперь?
И так далее и тому подобное.
Значит, говорилось, что мы получим такие-то великие возможности (я-то этого не говорил), что мы обязательно войдем в первый мир, шведская у нас будет модель или американская — неважно (я спрашиваю: почему не африканская? есть же и четвертый мир), и так далее и тому подобное.
Под это дело демонтировалось представление о том, что мы являемся носителями своего мегатренда, а империализм навязывает миру другой, губительный мегатренд. Эта концепция двух мегатрендов была уничтожена, мы вошли в тот мегатренд, который теперь время от времени называют сатанизмом, но из которого мы никак выходить не хотим. Мы начали — и я это приветствую — СВО, которая является на самом деле очень крупной, чуть ли не мировой войной по сути своей. Мы это начали. В таких условиях наше расхождение с Западом приобрело чудовищный, неслыханный характер.
Говорилось еще, что когда мы демонтируем коммунизм и Советский Союз, то угроза ядерной войны будет меньше… Так она велика как никогда! И говорится об этом чаще, чем когда бы то ни было, и милитаризация растет на Западе, и говорят, что мы обязательно будем воевать с Западом.
Значит, мы отказались от этих двух мегатрендов в пользу одного, и этот единственный мегатренд мы сейчас и лицезреем. Это он и есть — этот цифровой и прочий концлагерь. У него есть своя тенденция. Его главная задача — тотальная дегуманизация.
Анна Шафран: Итак, Сергей Ервандович, о мегатренде, в котором мы продолжаем оставаться.
Сергей Кургинян: Возникла ситуация, при которой страну построили полностью под вхождение в этот мегатренд. Там всё выстроено под это. А теперь выяснилось, что этот мегатренд не дает России возможности хоть как-то жить. И тогда представители прозападной части, или «мегатрендовые» представители нашей элиты говорят: «Да мы поборемся за место, да мы подискутируем!» Ну конечно, они подискутируют в ВОЗ, и в МВФ они подискутируют, и в ВТО они подискутируют, и везде они подискутируют! Это уже происходит на уровне невроза ребенка: «Дайте нам хоть как-то поиграть в этой песочнице, мы сейчас совочек тоже возьмем, начнем копать песочек. По голове дали другим совком, но это нехорошие люди, а мы всё-таки как-то покопаем».
Главное, чего наша элита не может признать, это то, что идея ухода от двух мегатрендов — нашего и чужого — которая казалась невероятно прагматичной, очень рациональной, удивительно убедительной и освобождающей от маразмов — она оказалась губительной. И теперь надо от этой идеи вхождения в мегатренд отказываться, и частью этого отказа является выход из ВОЗ, из всяких образовательных систем, из всяких международных финансовых систем, торговых — из всего. Потому что либо ты сам выйдешь и успеешь выйти так, чтобы твоя страна стала правильной, жизнеспособной, либо тебя выведут в ускоренные сроки.
И ни о каком суверенитете в рамках этого мегатренда говорить нельзя. Этот мегатренд есть мегатренд ликвидации суверенитетов как таковых. И все, кто в него войдет, будут терять суверенитеты. Потому что суверенитет — это часть мира модерна, который отменяется. Нет места национальному государству и суверенитету в постмодернистской концепции, которая разворачивается либо в виде ультраглобализма, когда вообще государства не нужны, либо в виде глобализма, при котором главным государством будут Соединенные Штаты и их вассалы. Нам в этом места нет. И главное, нет и не может в этом быть добра. Ведь мы же не хотим отказаться от каких-то основополагающих вещей — надежды, будущего, открытой перспективы, свободы слова и свободы вообще.
Анна Шафран: Долг, честь, справедливость…
Сергей Кургинян: Долг, честь и так далее. Всему этому нет места. Мы говорим о том, куда всё идет, между прочим, с точки зрения швабовского капитализма. Вы знаете, что это такое? Это советский социализм, но в основе предприятия не директор, а хозяин. Социальная сфера — медицина, образование (вузы), рекреация (профилактории) и так далее — подчинена заводу, образует с ним и c его жилым фондом единство. Просто раньше сидел директор, которого назначал Совмин или министерство, а теперь будет сидеть хозяин.
И ты черта с два от этого уйдешь, потому что, во-первых, куда ты уйдешь? В джунгли? Во-вторых, у тебя будет в социальном паспорте отметка, что ты ушел, и тебя в другое место не примут. А в-третьих, если ты уйдешь в другое место, тебе снизу надо будет начинать. Это уже не технофеодализм, это рабовладение. Если внутри этого рабовладения будет распространена медицинско-биологическо-антропологическая диктатура — не диктатура денег, а диктатура жизни и смерти, — то это будет покруче любых рабовладений.
Это и многое другое говорит мне о том, что в основе идеи нового мира лежит плата сроком жизни. Чем дальше будет развиваться наука в условиях этого мегатренда, тем более враждебной человечеству силой она будет становиться. И тем быстрее будет происходить расслоение на элиту, которая живет абсолютно по-другому и считает себя новым рабовладельческим слоем, представляющим собой единственно полноценное человечество, и на все эти массы, которые будут низведены до уровня хиликов, или скотов. Эти массы можно будет уничтожать сколько угодно, ими можно будет беспредельно управлять. Внутри этого будет соответствующая религия и философия.
А поскольку дальше производительные силы будут расти, а для этого мегатренда единственной целью их роста является не спасение человека, не возвышение и так далее, а его деградация и использование в качестве экономического субъекта, то кончится это тем, что уже не нужно будет и 90% людей. А почему нет?
Внутри всего, что говорится про зеленую экономику, столько бреда, столько чудовищных фальсификаций! Возможно ли сельское хозяйство при уничтожении CO₂? Вообще это же не вопрос о том, сколько коровы пукают. Вопрос о качестве атмосферы. Вы говорите, что там слишком много углекислого газа. А когда станет слишком мало, что это будет? Там очень много вещей, которые не выдерживают никакой критики. Я геофизик по первой профессии, кандидат наук в советскую эпоху. Я говорю, что глобальное потепление — это очень страшная вещь, очень. Но только беда заключается в том, что поскольку это большая система, то глобальное потепление, как любой плавный процесс, начинается глобальным похолоданием. Сначала идет вниз депрессия холода, а потом наверх — начинается ужасная жара. Так вот, эта депрессия холода — она очень короткая по отношению к глобальной жаре. Она примерно 10 тысяч лет. А нам говорят, что мы умрем от потепления следующим летом.
Это же всё такая наглая фальсификация! И если прислушиваться не к каким-то банальным источникам типа озвучивателей Всемирного экономического форума, Бильдербергов, бог знает еще кого, кто занимается этим «бла-бла», а кого-то более серьезного… В институте Санта-Фе, например, было сказано, что глобальное разделение на элиту и маргиналов — это вопрос ближайшего десятилетия. И что средний класс при этом должен быть уничтожен полностью. А нам говорили — «нашей опорой станет средний класс». Помните, когда ГКО был уничтожен, было сказано «мидл зарублен», «мидл ликвидирован». А говорилось же, что силой станет средний класс. Так где этот средний класс? Происходит совсем другое.
И есть еще процессы концентрации. Мои ближайшие друзья, которым я верю, посчитали уровень концентрации глобальных операторов средств массовой информации. Вы, конечно, можете говорить что угодно у себя в блоге, но вы не выйдете в глобальный оператор. Или вас там в такое положение поставят, что дальше некуда. Поэтому эта имитация свободы внизу — это гигантская концентрация наверху. Это концентрация взрывная. На сегодняшний момент информационная власть верхнего уровня — это максимум 20 субъектов. Недавно их было 200. Если их количество уже сократилось с 200 до 20, то когда их станет 2 или 3 наверху?
Анна Шафран: Здесь неизбежно вспоминаются эпизоды из известных антиутопий. Вот Вы только что приводили примеры того, что может быть в перспективе относительно человечества, как оно поделится. И тут вспоминается как раз сегодня, по следам одной из новостей… Покопалась в Евгении Замятине. Смотрите, какая замечательная цитата: «Но в 35-м году — до основания Единого Государства — была изобретена наша теперешняя, нефтяная пища. Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. Но зато — очищенное от тысячелетней грязи — каким сияющим стало лицо земли. И зато эти ноль целых и две десятых — вкусили блаженство в чертогах Единого Государства».
Сергей Кургинян: Да, это во-первых. А во-вторых, когда говорят: «Хаксли… Подумаешь, что сказано в антиутопиях!» — я спрашиваю, кто такой Хаксли? И в какую семью входил автор этой книги «О дивный новый мир»? А он входил в семью элитарных и мощных биологов, занимавшихся построением этого нового мира. Он описывал то, про что ему поэтапно ближайшие родственники рассказывали на five o’clock. Он ничего не выдумывал. Он знал, что власть имущие это сделают.
И тогда у меня возникает много вопросов к тому, как именно демонтировался Советский Союз. Потому что сказать, что это делал американский империализм, ЦРУ… Конечно, делал! Только он и должен был это делать, и тут только один вопрос — почему КГБ не развалил США? Второй вопрос. Говорится, что якобы сама коммунистическая система была идиотская. А в Китае? Ладно, Китай. А во Вьетнаме? А в Лаосе? Понятно же, что нет. Мы теперь видим, что мы возвращаемся назад по сумме параметров. И что, конечно, были идиотизмы. И надо было их отменять, но их нужно было отменять, не уничтожая страну, не принося горе десяткам миллионов людей и не придавая всему одномегатрендовый характер. Это же главная катастрофа.
Анна Шафран: А выход тогда какой?
Сергей Кургинян: Вот для того, чтобы был выход, надо все-таки ответить на вопрос, кто был элитным актором разрушения Советского Союза? Нашим элитным актором. Не ЦРУ, которое должно было это делать, и не капризный обыватель, и не кто-то там еще. Кто был актором?
Актором, конечно, была определенная часть элиты Комитета государственной безопасности. У нее к этому были все основания. Партия впадала в маразм. Суслов уже находился в доле с Андроповым. Уже было непонятно, кто-нибудь из членов Политбюро верит в коммунизм или нет. Бормотали бог знает что, шла какая-то коммунистическая архаика. Всё главное, что было в коммунизме, было принесено в жертву на алтарь потребления. Эрих Фромм сказал, что коммунисты после Хрущёва начали строить «гуляш-социализм», они плохо кончат. Хрущёв говорил, что к 1980 году будет построен коммунизм. А Маркс, на которого они молились, говорил, что коммунизм будет построен только при ликвидации отчуждения от родовой сущности, а эта ликвидация может произойти только при уничтожении всяческого разделения труда и возвращения человечества к ренессансному человеку. Прямо так и говорил бородатый философ, портреты которого они вешали на стенки. Хрущев хотел к 1980 году разделение труда уничтожить?!
То есть было много причин для элиты КГБ (определенной части этой элиты, читавшей определенную литературу, понимавшей этот маразм и чующей, что этот маразм чем-то плохим обернется) выдвинуть на повестку дня некую рациональность, прагматику и так далее. Это был не весь КГБ. Это был реальный проект, который мои соратники называют проектом Куусинена — Андропова. Это в значительной части было связано с Пятым управлением КГБ.
Были силы, которые этому противостояли, а главное — была огромная часть людей, носивших погоны, которая просто честно служила стране и ничего плохого не подразумевала. Но эта часть элиты КГБ продавила то, что ей было нужно. Вместе с Вилли Брандтом и другими, вместе с началом строительства трубопроводов в Германию, вместе с мечтой об объединении с Германией она продавила это. Она отбросила не только идеологию, которую назвала бредовой, но и все эти «подбрюшья», среднеазиатские и всё прочее, сказав, «зачем столько представителей иноконфессий, иноэтносов? Они быстро размножаются!» (всё это сейчас, между прочим, повторяется).
Она это всё сделала, принеся гигантские жертвы на алтарь одного — объединения с Германией, вхождения в Европу, движения в едином мегатренде, создания общеевропейского дома, построения обыкновенного человека взамен «совка», который всё время своей необыкновенностью кичится и куда-то там прет не в ту сторону, в какую все остальные. На это были принесены огромные жертвы.
И вот выяснилось, что этот проект с его преимуществами и недостатками, с его сомнительностью и его рациональной страстью, с его патриотизмом и с его космополитизмом, он весь навернулся. Всё! Мы видим его обломки. И это надо признать — с далеко идущими последствиями. Вот мы говорим о каких-то там семьях… Им же говорили, что нужны средства производства на Западе и родственники на Западе — мужья, жены, смешанные семьи. Ну, что им теперь надо сказать? Перед ними надо извиниться! Сказать: «Да, было это, и это несло в себе некие надежды, возможности, потенциал. А теперь всё — это рухнуло».
В этом мегатренде нам места нет, и мы убедились в том, насколько он злокачественный. Он не модерн капиталистический, в который мы хотели попасть, он вот этот мир антиутопии, и он развивается ВОЗ, чертом-дьяволом, какими-то компьютерными валютами, цифровыми методами, искусственным интеллектом. Он весь развивается в античеловеческую сторону.
Так давайте мы скажем, что у нас другой мегатренд. Этот мегатренд Иоанн Павел Второй, очень мудрый, хотя и очень антисоветский и антирусский папа римский (кардинал Войтыла, поляки не бывают прорусскими), назвал построением цивилизации смерти на обломках коммунизма. Мы хотим цивилизацию смерти — с ее религией, со всем остальным?! Значит, если речь идет о том, что наша цивилизация — цивилизация любви и живой жизни, так об этом надо сказать. У нас другой мегатренд.
А дальше возникает главный вопрос — о человеке. Если вы строите человека как потребителя, как машину для переноски ящиков, как человека, плохо управляемого его ущербным неокортексом, так робот очень быстро его заменит. Человек деградирует, робот совершенствуется, и вы очень быстро уничтожите человечество вообще.
Значит, только восхождение человека, только целостность человеческая, только резервные возможности человека, только перевод всех этих систем управления (Кант их называл «чистое Я», их по-разному называют) на управление более глубокое и более интенсивное, создающее мышленье в 10 тысяч, 100 тысяч раз более целостное, глубокое и ускоренное, только оно сделает человека недосягаемым для искусственного интеллекта и роботов.
Этим еще занимался Советский Союз — по остаточному принципу — в последние десятилетия своего существования. Моя мать, известный литературовед, еще участвовала в написании коллективной монографии «Литература и новый человек». Этот новый человек был еще, была какая-то надежда на него.
У меня есть знакомые, чьи родственники работали с Луначарским. И эти родственники рассказывали, что Луначарский, выступая перед деятелями культуры — кинематографистами, художниками, — говорил: «Деятели культуры, пользуйтесь последними 10–15 годами, когда вы будете наверху, потому что когда мы создадим своими образовательными и культурными системами нового человека, то самый низкий из них будет по интеллекту и духовному уровню выше Гёте». Глаза горели, мечта была.
Даже в поздних советских песнях говорилось: «Знамя страны своей мы пронесем… — через что? — через миры и века». Значит, еще какой-то замах на миссию, без которой русский народ жить не может и которую он объективно выполняет — целостность, любовь, человеческое развитие и всё прочее, — еще можно было пробудить внутри умирающей коммунистической системы.
Мы потратили 30 лет на то, чтобы войти в цивилизацию смерти. Если из нее надо выходить, это будет намного труднее, намного мучительнее. И я хорошо понимаю людей, которые говорят: «Ну мы же уже в нем, в этом мегатренде. Вы нас сейчас дернете, мы начнем всё перефигачивать, против нас возбухнут те, кто на самом деле прекрасно себя чувствуют в этом мегатренде, и всё рухнет».
Правильно, дорогие, всё правильно! Мы должны использовать все возможности того, что построили, как бы двусмысленны они ни были, и одновременно тихо, спокойно разворачивать всё альтернативное, что потом создаст другой контур. Но для этого существующая элита должна через свои программы создавать какую-то новую элиту из тех, кто воюет и так далее… Наблюдение за этим процессом вызывает какое-то ощущение…
Это вроде как машина
Скорой помощи идет:
Сама режет, сама давит,
Сама помощь подает.
Не может быть, что сама элита начала строить своего могильщика, это было бы как-то странно. Это нужно делать иначе, очень собранно, концентрированно и с большим пониманием, что если этого не сделать, то русских не будет вообще. А на Земле с их исчезновением будет установлен настоящий ад, преодолеть который могут только русские. Такова история с 1917 года, как бы русских тогда ни называли. Такова будет история человечества после 2040 года, если у человечества будет история.
Анна Шафран: Сергей Ервандович, огромное Вам спасибо за эту, как всегда, очень интересную, глубокую беседу.
