История Первомая в СССР — остывание Красного Огня. Часть II

Интереснейшая работа была проведена С. Якобсоном и Г. Лассуэлом по контент-анализу советских первомайских лозунгов с 1918 по 1943 г. и исследованию их эволюции. Судя по последней дате, работа была выполнена в конце войны, когда чуть ли не все социологи, антропологи и психологи США были «мобилизованы» на работы, которые должны были помочь США в борьбе с его потенциальным (тогда, уже через 5 лет — реальным) главным противником — СССР. То есть работа над первомайскими лозунгами была проведена в «военных целях» — в этом нет никакого сомнения.

Надо сказать, что один из авторов, Гарольд Лассуэл — признанный во всем мире основоположник теории пропаганды, да и вообще современной политологии, основатель Чикагской школы социологии. Лассуэл считал, что пропаганда — это «управление социальными установками людей и групп посредством манипулирования значимыми символами». Пропаганда, с его точки зрения, — «психологическая манипуляция, умышленно совершаемая лицом или группой лиц, имеющая цель изменить мнения и убеждения других людей, побудить их к действиям в определенном, нужном пропагандисту, направлении», цель пропаганды, по Лассуэлу, — насаждать политическую мифологию. Пропаганда для него — вид оружия, более «экономного», чем традиционные: это «инструмент тотальной политики вместе с дипломатией, экономическими мероприятиями и вооруженными силами. Ее цель заключается в экономии материальных затрат на мировое господство».

Во время Второй мировой войны Гарольд Дуайт Лассуэл был руководителем Отдела по изучению военных коммуникаций библиотеки Конгресса США, работу которого финансировали военное ведомство, Госдеп и Министерство юстиции, а также Фонд Рокфеллера, который выделил отделу грант в 85 тысяч долларов (что, по тем временам, очень неплохие деньги, в пересчете на нынешние — это несколько миллионов). Основное направление работы отдела — контент-анализ пропаганды противоборствующих сторон. Также проводилась подготовка технического персонала на случай того, что США примут более активное участие в пропагандистской деятельности.

Лассуэл был одним из первых, если не первым, кто массированно применял контент-анализ для исследования содержания и направленности СМИ. Им были разработаны методы, которыми пользуются до сих пор. В частности, он первым начал использовать в качестве единиц контент-анализа символы (а не персоналии или экономические показатели), так как считал, что «символические отношения организуют отношения между людьми». Выделяя в качестве основных смысловых единиц символы, возможно, по его мнению, обнаружить не только закономерности в использовании пропагандистских стереотипов, но и главные мотивы и даже скрытые намерения коммуникаторов. Так, используя символ как важнейшую аналитическую единицу контент-анализа, Г. Лассуэл во время Второй мировой войны доказал, например, что выходившая тогда в США газета «Истинный американец» является профашистской, что послужило основанием для ее запрещения.

Этот же метод Лассуэл применил и для анализа советских первомайских лозунгов.

Для классификации ключевых символов были использованы 11 категорий:

I. Революционные символы — ключевые термины, одобряющие или предвещающие революцию (например: социализм, всемирная революция, Всемирный Октябрь и т. д., коммунизм, красный, пролетарии, диктатура пролетариата, советская власть и т. д.).

II. Антиреволюционные символы, подразумевающие существование и определяющие врагов революции (например: фашизм, капитал, диктатура, империализм, контрреволюция, антисоветский, иностранная агрессия, социал-демократы, реакция, милитаризм, феодализм, интервенция, кулаки, саботажники, помещики, либералы, гражданская война и т. д.).

III. «Национальные» символы — «описывающие СССР скорее как «национальное» сообщество, нежели как государство с отдельными доктринами и институтами» (например: Родина, наша земля, патриотизм, безопасность, враг, агрессия, окружение СССР, мир, мирная политика и т. д.).

IV. Универсальные символы (например: международный, интернационализм, человечество, земной шар, коммунистический интернационал и т. д.).

V. Символы внутренней политики, зависящие от текущих проблем и поэтому часто меняющиеся (например: культура, план, планирование, пятилетний план и т. д., техника, производство, колхозы, электростанции, индустриальная нация, самокритика, бюрократия, конституция, кооперативы, фронт, тыл и т. д.).

VI. Символы внешней политики, в которых описываются или одобряются официальные действия СССР в отношении иностранных держав. В них дублируется большинство «национальных» символов. Кроме того, добавляются названия всех стран и регионов, которые фигурируют в лозунгах.

VII. Символы социальных групп — слова-идентификаторы, использующиеся в обращении к социальным группам, (например: беднота, пролетариат, рабочие, крестьяне (кроме кулаков), Красная Армия, шахтеры и др. профессии, колхозники, интеллигенция, беспартийные, стахановцы, чекисты, помещики, нэпманы и т. д.).

VIII. Имена (например: Ленин, Маркс, Энгельс, Люксембург, Сталин, Колчак, Деникин, Тельман, Урицкий, Чан Кай-ши и пр.)

IX. «Либеральные» символы «из прошлых времен, зафиксированные в предпролетарской идеологии свободы» (например: сыны, братья, братство, свобода, гражданин, идеал, честь, героический, ответственность, демократия кровь, смерть и т. д.)

X. Символы «морали» (например: солидарность, дисциплина, оппортунизм, лояльность, честность, обязанность, мораль, правосудие и др.).

XI. Символы «действия» — «глаголы и выражения, требующие участия аудитории» (например: Победа, победный, Успех, Да здравствует..! Долой..! и др.)

Кроме того, было выделено шесть стилевых категорий:

А. Описание: «1 Мая — праздник трудящихся».

B. Одобрение: «Да здравствует коммунистическая партия России!».

C. Обвинение: «Долой армии империализма!».

D. Призыв: «Внимательно следите за заговорами наших врагов».

E. Адресация: «Рабочие, крестьяне, красноармейцы...».

F. Самоидентификация: «...Коммунистическая партия России — партия рабочего класса, партия Ленина».

На рисунках 1–6 приведены некоторые результаты исследования Якобсона и Лассуэлла. Рисунки сделаны по данным, приведенным в той же статье.

Закономерности, которые можно видеть на рисунках, вполне показательны и сами по себе достаточно много говорят тому, кто хоть немного знает историю СССР и для кого, например, «год 1920-й» или «год 1932-й» — не пустые звуки, а более-менее представимые времена, ситуации, контексты (см. Рис. 1-6 ).

К сожалению, у нас нет данных о том, откуда авторы исследования брали лозунги для анализа: из каких именно газет, достаточно ли репрезентативная у них была выборка и газет, и самих лозунгов. Но поскольку в советское время решение о лозунгах к 1 мая принималось на самом высшем уровне, а советские газеты в смысле лозунгов повторяли друг друга, то мы можем, в общем, надеяться, что результаты авторов исследования отражают реальность, а не ошибку исследователей.

Далее авторы подробно описывают данные, соотнося их с внутри- и внешнеполитической обстановкой, характерной для каждого из лет, которые взяты для анализа (при этом, естественно, их представления о политической обстановке в СССР не всегда верны и точны: исследователи — американцы).

Вот некоторые, наиболее интересные выводы самих авторов (с нашими комментариями).

1. Зафиксировано заметное уменьшение «универсально-революционных» символов: более чем 12 % в 1919 году — менее чем 1 % в 1943 году. Если в первые годы Советской власти революционные символы преобладали, то потом они пошли на убыль. Авторы статьи объясняют это тем, что советская элита постепенно «поняла», что наладить отношения с внешним миром можно, только убрав явные претензии на революцию. Кроме того, они отмечают и роль внутрипартийной полемики на тему мировой революции и резкое изменение лозунгов после победы точки зрения Сталина над точкой зрения Троцкого: «После поражения Троцкого и принятия теории «Социализма в отдельной стране», сформулированной Сталиным, такой значительный и серьезный термин, как «всемирная революция» исчез из первомайских лозунгов 1926 года и был заменен двусмысленными терминами — такими, как «мировой союз пролетариата», «объединенный фронт трудящихся всех стран», а также такими старыми лозунгами «всемирное профсоюзное движение» или «союз европейского и американского пролетариата с порабощенными народами Востока».

2. Также всё меньше внимания в лозунгах уделяется ссылкам на врагов революции («антиреволюционные» символы). Вообще, если посмотреть на рисунок 1, то мы увидим, что не только революционных намерений поубавилось, но и врагов тоже. То есть, в сумме, наверное, можно говорить о том, что потихоньку исчез (или почти исчез) мотив борьбы, войны. В первые годы после революции он постоянно присутствовал и соответственно оформлялся в некоторой «военизированной» лексике. «Международный пролетариат назывался всемирной «армией» рабочих. Был создан единый «фронт» мирового пролетариата против капитализма. Советский Союз был объявлен «авангардом» мирового коммунизма. Международная коммунистическая партия называлась «штабом», организующим «передовые войска» мирового пролетариата. Также была и другая лексика военной тематики». Но постепенно этот мотив борьбы начал слабеть, хилеть и почти исчез. Если формулировать прямолинейно (только для большей логики изложения), то можно сказать, что от Борьбы — в высоком значении — отказались.

3. Тенденция к употреблению «национальных» символов в лозунгах, наоборот, усилилась: менее чем 1 % в 1920 году — и более чем 7 % в 1940 и 1942 годах.

4. Также усилилась, несмотря на явные взлеты и падения, тенденция к включению в лозунги символов «внутренней политики» в противовес с «внешнеполитическими». То есть «любовная революционная лодка разбилась о быт»: внутренние (в большинстве так или иначе хозяйственные) вопросы поглощали всё внимание и руководства, и масс. Конечно, скорее всего, это было связано с гигантской сложностью, почти что неразрешимостью стоявших перед СССР задач, которые должны были быть, тем не менее, решены, а совсем не принятым кем-то «решением» переключиться на внутренние дела в ущерб внешней политике. Однако очень показательно, что это заметно даже по исследованию первомайских лозунгов.

5. Частотность символов «обвинения» снижается с 1918 года: наивысший пик активности — 3 %. Естественно: если нет (или почти нет) врагов, то кого обвинять?

6. Аналогичная тенденция прослеживается при анализе символов «ожидания» (пик активности — более чем 12 % в 1920 году). То есть «ожидания», надо полагать, не подтвердились или не вполне подтвердились. В первую очередь это касается надежд на мировую революцию. Зато частотность терминов «самоидентификации» растет и достигает высшей точки — приблизительно 9 % — к войне. И, конечно, это тоже очень показательно.

7. Специальный анализ употребления выражений «Коммунистическая партия (Советского Союза)» и «Советская власть» показывает, что после 1926 года явно уменьшается частотность упоминаний о «Коммунистической партии» и увеличивается процент использования сочетания «Советская власть». Тоже ведь исключительно показательный вывод. Как минимум это означает, что роль партии как генератора смыслов и идеологии в головах самого руководства партии (которое и генерировало первомайские лозунги) постепенно стала менее важной, чем роль партии как «вдохновителя и организатора» производственных и прочих хозяйственных побед.

Характерно, что в работе Якобсона и Лассуэла фактически отсутствуют выводы. Точнее, за выводы в 30-страничной статье выдано вот это: «В целом, первомайские лозунги, в конечном счете, представляют собой различные вариации на одну и ту же тему. Их лейтмотивом является безопасность советского режима. Это касается даже тех случаев, когда Москва предпринимает или делает вид, что предпринимает, революционную деятельность за границей. Смешение внешне- и внутриполитических лозунгов, а также многолетние изменения, происходящие в их взаимоотношениях между собой, также можно объяснить борьбой советского режима за выживание».

Видимо, господа исследователи выводы отрезали и сдали заказчикам — в Госдеп, например, а в открытой публикации от выводов воздержались.

Однако данных, приведенных в статье, вполне достаточно для хотя бы некоторых выводов. Главным из которых представляется то, что остывание Красного Огня в СССР было настолько явным процессом, что проявилось даже в первомайских лозунгах, в которых, казалось бы, должно было скрываться. Однако нельзя скрывать то, что не понимаешь. А есть большие сомнения в том, что советское руководство вполне отдавало себе отчет в происходящем.

В любом случае, исследование Якобсона и Лассуэла — прекрасный пример того, как социологические методы, честно примененные даже врагами, позволяют выявить процессы, совсем не очевидные даже исполнителям главных ролей в них.