Конец легкого чтения
Лето закончилось совсем, даже бабье: в большинстве регионов России выпал снег, а кое-где уже и морозы. Пора и нам, наконец, закончить с нашим «легким летним чтением» (см. №83 и №84 нашей газеты) детской книжки про Джельсомино и переходить к более серьезным и фундаментальным темам. Однако и бросать разбор «Джельсомино в стране лжецов» без окончания — тоже неверно, да и жалко. Поэтому мы решили еще немного, на одну статью, продлить наше легкое летнее чтение, хотя за окном снег, а в перспективе холодная зима.
В предыдущей части мы обсуждали «фильтр им. Джельсомино» — способ восприятия реальности через призму понимания всеобщей «превращенности» капиталистического и постмодернистского мира, в котором мы все живем. И даже призывали читателей пользоваться этим фильтром постоянно — чтобы не быть замороченным этим «лучшим из миров». Однако — хотя бы из соображений порядочности — мы должны предупредить читателей о том, что перманентное применение «фильтра им. Джельсомино» совсем не безопасно. Даже более того — оно опасно, и, начиная применять этот фильтр, необходимо это четко понимать.
А в чем опасность? — спросит читатель. Для ответа на этот вопрос давайте внимательно присмотримся ко второму главному герою сказки Джанни Родари — Кошке-хромоножке. Сразу отметим, что Кошка-хромоножка — это, если можно так выразиться, заведомо «идеалистический» персонаж: как мы помним, она была нарисована на стене дома школьным мелом, и отделиться от этой стены смогла только в результате волшебных свойств голоса Джельсомино. Кошка-хромоножка — это, как явствует из ее имени, кошкоподобный зверь и — единственная кошка в стране, позволяющая себе мяукать (остальные кошки лают). То есть этот героический результат детского хулиганства хоть и является очевиднейшим порождением отравленного превращенностью форм мира, тем не менее, отказывается подчиняться его извращенным законам. И неслучайно, конечно, что Кошка-хромоножка — объект в некотором смысле не материальный, а идеальный, символический. Потому что только в рамках искусства или отвлеченного умствования позволено в современном мире даже рассуждать о равенстве или несправедливости, а любая попытка убеждения других людей или, не дай бог, преобразования реальности даже при помощи того же искусства выглядит как минимум более чем странно. А как максимум — страшно.
Публично мяукающая (то есть говорящая правду и называющая вещи своими именами) Кошка-хромоножка, да еще и призывающая мяукать других, вызывает у окружающих ее обывателей (как кошек, так и людей) именно что недоумение и страх. А поддавшиеся на ее призывы и начавшие мяукать (то есть говорить правду) кошки и котята, а также поддерживающие это мяукание люди, оказываются в... сумасшедшем доме. Причем не только и не столько в результате «тоталитарного» надзора властей, а в результате жалоб обывателей, у которых мяукающие коты вызывают дикий страх и которые требуют их защитить от ужасных «мяукающих собак».
Таким образом, мы подходим одной из фундаментальных идей сказки Джанни Родари: «В мире повсеместной лжи тот, кто говорит правду, — сумасшедший». Герои сказки буквально оказываются в сумасшедшем доме просто в силу того, что осмеливаются публично противопоставлять повсеместной откровенной и очевидной всем лжи свою правду (подчеркнем, что «очевидность» и «откровенность» лжи — это как раз самое «сказочное» в этой сказке, потому что в жизни всё обычно совсем не очевидно). Например, позволять котятам мяукать. Или признать, что у лошади не 13 ног, как учат в школе, а всего 4 — на этом построен еще один прекрасный эпизод в сказке Родари, в котором гениальный художник Бананито пытается «исправить» свои полотна (на которых как раз изображены «идеологически правильные» лошади с тринадцатью ногами, верблюды с бесчисленными горбами, напоминающими барханы в пустыне и люди с тремя носами), которые ему чем-то не нравятся, добавив в них немного зеленого или желтого цвета, но ничего у него не выходит. Он уже решается уничтожить картины, как появляются Джельсомино и Кошка-хромоножка, которые убеждают его просто соскоблить с картин лишние конечности и горбы. И — надо же! — идеологически недостоверные картины оживают: лошадь и верблюд сходят с полотен и отправляются восвояси (а чиновник с тремя носами так с ними и остается, так как друзья опасаются, что он тоже оживет). То есть в сказке дается «намек, добрым молодцам урок»: настоящее творчество (и вообще всякая работа) в том и состоит, чтобы преобразовывать навязанную извне искаженную картину мира, делать ее в какой-то степени своей — истинной. И никакими красками (читай — мелкими улучшениями) в этой ситуации ни сделать, ни поправить ничего нельзя. Зато борьба с навязанной обществом картиной мира дает фантастический эффект: небывалый приток творческих сил, истинное раскрепощение, приводящее к незаурядным достижениям и гениальным творениям. Легко догадаться, что художник Бананито, который решается продемонстрировать свой талант публике, тоже оказывается в сумасшедшем доме.
Представляется, что членам движения «Суть времени» все эти сюжеты должны быть особенно интересны, так как слишком часто нас всех объявляют сумасшедшими, а саму организацию — сектой, что то же самое, ведь секта — это, так сказать, сумасшедшая организация. И, конечно, объявление нас сумасшедшими — не только и не столько полемический прием, используемый нашими оппонентами с целью снизить доверие к тому, что мы говорим (кто же будет слушать сумасшедших?!). Проблема в том, что С. Е. Кургинян (и, соответственно, сутевцы) воспринимается в современном мире именно как сумасшедший — не потому, что зрители, слушатели или читатели — хулители С. Е. Кургиняна — все поголовно трусы и пошляки, а потому, что они продукты соответствующей превращенной культуры. Картина мира, которая задается этой культурой — так же превращенная. А всё, что говорит и пишет С. Е. Кургинян, этой картине строго перпендикулярно. Важно понять, что при таких обстоятельствах нас не просто обзывают сумасшедшими или безумцами — с целью оскорбить или принизить значение наших слов (хотя и это тоже важно), а мы реально и являемся для большинства таковыми, то есть сумасшедшими и безумцами. Точно так же, как если бы мы всех уверяли, что живем в Древнем Вавилоне или что Солнце сделано из папье-маше.
«Как?» — замашут руками читатели. «Почему так? — закричат они. — Мы же не говорим, что Солнце из папье-маше! Мы же говорим совершенно очевидные, каждому понятные вещи! Да и вообще, мы совершенно нормальные!» Вот то-то и оно! Это нам наша правда совершенно очевидна, а для многих — чистое безумие и, соответственно, мы с вами — сумасшедшие. Как писал Джанни Родари, «В Стране лжецов даже самая небольшая правда производит больше шума, чем взрыв атомной бомбы». А какая у нас страна? И разве наша правда — небольшая? Мы ведь действительно... того. Не находите?
Когда людей называют сумасшедшими (безумными, маньяками, дебилами, сектантами, зомбированными и т. п.), многие... скажем так, расстраиваются. И начинают доказывать — хотя бы себе самим, что они не сумасшедшие, а, наоборот, нормальные. На что, собственно, и рассчитывают те, кто таким называет своих противников. Ведь, по сути, объявление человека сумасшедшим — это сильнейший аргумент ad hominem (то есть «аргумент к человеку»), а в строгом смысле слова — аргумент ad personam (то есть «переход на личности»), который не был бы таковым, если бы обвинение в безумии не воспринималось большинством людей как прямое оскорбление.
Если, например, в качестве аргумента ad hominem в споре скажут, что некто не может судить о чем-то, потому что у него еще молоко на губах не обсохло, а констатация молодости для этого «некто» не будет иметь обидного или тем более оскорбительного значения, то этот аргумент не подействует. Значит, нам необходимо понять, почему действует обвинение в сумасшествии, которое практически так же широко распространено, как и «обвинение» в молодости и неопытности, однако значительно более эффективно.
Вообще, признание человека безумным (в том числе, постановка соответствующего диагноза) — вещь непростая, по-разному трактовавшаяся и использовавшаяся в разные исторические эпохи. Жаждущие подробностей могут почитать книги М. Фуко или К. Ясперса, но здесь мы не будем слишком сильно погружаться в теорию вопроса, чтобы уж совсем не выпасть из жанра «легкого чтения», поскольку проблема безумия безумно исключительно сложна и неправильно относиться к ней с залихватским легкомыслием — шапками ее не закидаешь.
Объявление человека сумасшедшим — это, прежде всего, признание того, что его способ восприятия, думания, реагирования, его картина мира, по меньшей мере, не соответствует некоторой «норме». Однако что есть норма в восприятии мира и его осмыслении? Может быть, норма — это такое восприятие, мышление, реагирование, которое демонстрирует (статистическое) большинство? Согласно принципу «миллионы мух не могут ошибаться»? Или норма — такое восприятие, мышление, реагирование, которое кем-то назначено нормальным? Например, примем решение, что белый цвет имеет семь оттенков, а всех, кто, как северные народы вроде чукчей, видят 30 оттенков белого, будем считать сумасшедшими. Или как?
Существуют десятки теорий, пытающихся задать четкие и недвусмысленные критерии, отделяющие человека «нормального» от «ненормального». Однако все эти критерии, да и теории, весьма сомнительны. Прежде всего потому, что понятие нормы (как и понятие болезни, то есть ненормальности) имеет характер ценности и функционирует как ценность. «Все случаи употребления понятия «болезнь» роднит оценочный момент, — пишет К. Ясперс в своей знаменитой книге «Общая психопатология», — болезнь — это всегда нечто вредное, нежеланное и неполноценное». Ценности же, во-первых, — это социальные регуляторы, которые устанавливают некие правила, по которым живет общество, а, во-вторых, ценности конкретного общества — это такие социальные регуляторы, которые выгодны господствующему классу этого общества (именно поэтому во многих обществах сумасшедших как минимум изолировали — они представляли опасность для господствующих). Соответственно, в результате социального прогресса, при смене господствующего класса, при появлениях новых вызовов, стоящих перед обществом, меняются и представления о норме — нормальном и ненормальном в поведении и мышлении человека. И то, что ранее было нормальным, может превратиться в ненормальное и наоборот.
То же может происходить и в отдельных группах, микросообществах, которые по тем или иным причинам не признают господствующую систему ценностей и придерживаются своей собственной (всем известный пример — сообщества ранних христиан). Внутри таких групп представления о норме или ненормальности тоже собственные, не соответствующие общепринятым. Естественно, что члены подобных групп воспринимаются обществом как сумасшедшие, сами же они обоснованно считают, что сумасшедшими являются все остальные.
Так почему мы расстраиваемся, когда нас обзывают сумасшедшими? Ведь если у нас есть своя система ценностей (а она есть!), то с точки зрения общества мы и есть сумасшедшие, а со своей точки зрения — именно мы правильно воспринимаем реальность, а остальные ошибаются. В сущности, обвинения в ненормальности должны восприниматься нами с гордостью — они являются доказательствами коренного отличия наших ценностей от тех, которыми живет современное общество, которые нам отвратительны и которые мы хотели бы заменить на свои. Такое обвинение — как медаль за службу своим идеалам. Так почему мы расстраиваемся?
Думается, что это может быть только при одном сочетании условий: когда сознательно принятые и декларируемые ценности «Сути времени» не становятся основой восприятия и мышления, каковые по-прежнему определяются общепринятой системой ценностей.
Но эта тема — уже совсем не для легкого чтения.
