От Поклонной до Колонного. Роль нашего движения в той политической войне, которая определяет облик современной России (продолжение — 5)

LV.

К 2015 году народ поймет, что белоленточные шоу на Болотной и Сахарова были «медведингами». То есть политическими шоу, организаторы которых пытались добиться продления президентских полномочий Д. Медведева.

К 2016 году народ поймет, что Зюганов сознательно и вопреки своим политическим интересам принимал в 2011–2012 годах участие в «медведингах». То есть в поддержке политика, с которым у президента США, если верить агентству Associated Press, складываются «очень хорошие отношения». Что же касается Путина, то про него Барак Обама сказал, что «Путин одной ногой стоит в прошлом, а другой в будущем». Итак, Путин лишь одной ногой в будущем, Медведев, надо полагать — двумя ногами. И потому считает необходимым осуществить десоветизацию на манер денацификации, то есть «Нюрнберг-2».

Обе ноги в будущем... Их обладатель, вознамерившийся осуществить десоветизацию и Нюрнберг-2... «Медвединги» во славу двух ног, стоящих в будущем, и Нюрнберга-2. И участие в этих «медведингах» — кого? КОММУНИСТОВ!

LVI.

Вопрос на засыпку: мог бы Обама порассуждать о том, кто из политиков Китая только одной ногой стоит в будущем, а кто двумя ногами, так сказать, его попирает?

Почему Обама не осмелился бы рассуждать на эту тему даже в Экваториальной Африке? Ну, хотя бы потому, что он этим страшно подставил бы того местного политика, которому бы выдал мандат на полную сопричастность будущему. Население оскорбилось бы. Мол, «какое тебе, иностранцу, дело до того, кто из наших политиков как укоренен в будущем? И почему надо считать, что тебе это самое будущее ведомо?»

Возникает два вопроса. Первый: почему Обама, прошу прощения, так раздухарился в России? И второй: почему Россия умылась?

В поисках ответа на эти вопросы признаем, что в течение всего постсоветского периода те или иные представители нашей политической элиты время от времени восклицали: «Россию разгромила и оккупировала Орда!» Под Ордой имелся в виду Запад. Лично мне это говорил Валентин Павлов, последний глава советского правительства. «Орда уже кибитки поставила в московском Кремле, — говорил он мне, — а мы бездействуем». Потом о завоевавшей нас Орде заговорил Ю. Лужков. Кстати, у этих разговоров было сразу несколько политических смыслов.

Один — на бой с Ордой русские земли подняла Москва.

Другой — раз не пришло еще время подымать на бой с Ордой русские земли, нужно получать от Орды ярлык на княжение.

Теперь на сходную тему витийствует один из депутатов «Единой России», раз за разом голосуя за законы, укрепляющие власть оккупанта...

LVII.

Но предположим, что нас действительно оккупировали. И потому Обама как новый хан Батый может рассуждать о том, кто у нас достоин ярлыка на княжение, то бишь стоит двумя ногами в будущем. А кто ярлыка на княжение не достоин, а значит обеими ногами в будущем не стоит. Подчеркиваю, предположим, что это так. Потому что я-то считаю, что это совсем не так. Но предположим, что это так — и что?

Мало ли кого когда-то кто-то побеждал и оккупировал! Это далеко не всегда приводило элиты побежденных народов в состояние экстатического поклонения победителю. Например, Эльзас и Лотарингия переходили из рук в руки — и что? Разве, когда побеждали немцы, франкофильская элита Эльзаса и Лотарингии начинала ползать на брюхе перед немцами? Лакействовать? Лихорадочно пытаться угадать, в чем состоит воля победителя? Исполнять эту волю с тем особым сладострастием, с которым Козырев и другие исполняли волю американцев? Ничуть не бывало! Сжимали зубы, затаивались, переходили на полуподпольное положение, как-то сообразуясь с реальностью. Потом Эльзас и Лотарингия переходили к французам. И что? Германофилы Эльзаса и Лотарингии срочно перекрашивались во франкофилов? Не было этого. Могу привести еще много примеров того, как хмуро и отчужденно вели себя элиты стран и народов, разгромленных завоевателями и попавшие под иго оккупационных администраций.

LVIII.

Между тем, все эти разговоры о разгроме, оккупации, Орде и так далее — всего лишь фигура речи. Или, точнее, очень и очень эксцентричная политическая гипербола.

В начале 90-х годов ХХ века газета «День» использовала гиперболу «временное оккупационное правительство Ельцина–Бурбулиса». Но ведь все понимали, что речь идет о гиперболе.

Что наши войска (покамест!) не разгромлены американцами.

Что никто не подписывал (покамест!) акта о безоговорочной капитуляции.

Что не было (покамест!) никакого нюрнбергского процесса.

Что улицы наших городов не патрулируются (покамест!) американскими патрулями.

Что нет никакой прямой аналогии между постсоветской ситуацией и ситуацией Орды. Или ситуацией Германии, подписавшей в 1945 году безоговорочную (и именно безоговорочную!) капитуляцию.

Что задолго до мюнхенской речи Путина Ельцин начал дерзить американцам.

Что американская агрессия против Сербии вызвала очень резкую реакцию самых разных наших политических партий, включая так называемые демократические.

Между тем, повторяю, даже когда страны, гораздо более слабые, чем Россия, терпели буквальное поражение и подвергались буквальной оккупации, элиты этих стран умели вести себя и сдержанно, и даже разумно-конфронтационно.

И никогда президент США перед выборами созданного американцами ФРГ, государства, находившегося на момент его создания в глубочайшей зависимости от США, не осмелился бы сказать, что Аденауэр стоит двумя ногами в будущем, а его конкурент в будущем укоренен недостаточно. Потому что скажи президент США что-нибудь такое раздавленным, растоптанным немцам — они бы Аденауэра не выбрали. Сказали бы американцам: «Не валяйте дурака! Сохраняйте свою оккупационную администрацию, командуйте нами почем зря. Но если начался разговор о нашем демократическом выборе, о нашем государстве — то не хамите с такой отвязностью. А будете хамить — мы отреагируем как люди, находящиеся в наисложнейшем положении, но обладающие чувством собственного достоинства».

Так почему же Обама осмелился исполнить этот номер в России?

И почему ему этот номер сошел с рук?

Почему не вышли на улицу стотысячные толпы? Почему не возмутилась Государственная Дума?

Почему не вспомнила о национальном достоинстве наша интеллигенция?

Почему не заголосили наши СМИ?

Почему не оказались напечатаны на первых полосах газет с разной идеологической ориентацией сходные статьи на тему: «Обама — наглый хам, оскорбивший наше национальное достоинство»?

Ну хорошо, либеральная часть нашей элиты не отреагировала подобным образом потому, что наш либерализм имеет отчетливый компрадорский душок. А консервативная элита? А тот же Зюганов, наконец? Ведь не ответив солидарным негодованием на это наглое высказывание уроженца Кении, ставшего президентом США, мы послали американцам и Западу в целом некий очень опасный сигнал. Мы сообщили им об отсутствии у нас чувства собственного достоинства. Об отсутствии тех самых скреп и многого другого. То есть о том, что нас можно брать голыми руками. Ну так они и попытались взять нас голыми руками, выведя своих поклонников на Болотную и Сахарова. И чуть было не преуспели. Если бы не Поклонная. Так ведь?

LIX.

Итак, перед тем, как начались «медвединги» 2011–2012 годов с участием КПРФ, американец №1 кенийского происхождения с наглостью, достойной нового хана Батыя, заявил о том, что президент России Дмитрий Медведев не чета Путину, который лишь одной ногой в будущем. В отличие от Путина, Дмитрий Анатольевич в этом будущем, так сказать, и обеими ногами, и всем своим естеством. И потому кениец будет работать именно с ним. Это возмутительное заявление вызвало бы массовое возмущение в любой стране мира. Возмущение высказали бы политики разной ориентации. Потому что все они должны были бы отреагировать на общенародное возмущение. Почему в России произошло нечто другое? ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ? Этот вопрос задавал когда-то Василий Макарович Шукшин. Вот бы и ответить на него в те далекие времена. Не ответили. Произошла чудовищная перестройка. И что? Будем уходить от ответа и ждать перестройки-2?

Итак, сначала нацию оскорбил Обама, американец №1, и нация этого поразительным образом не заметила.

Потом — опять-таки до Болотной и Сахарова — американец №2 по фамилии Байден с наглостью, достойной нового хана Сартака (кто не помнит — старшего сына Батыя), похлопал по плечу не Медведева, а Зюганова. И сказал: «Вот ведь не думал, не гадал, что буду поддерживать коммунистов... А оказалось, что надо поддерживать. И будем поддерживать». И опять же, это не вызвало ни массовой реакции негодования, ни надлежащей реакции КПРФ. На передаче у Минаева я попытался побудить к такой реакции участвовавшего в передаче Мельникова, высокого босса КПРФ. Босс шарахнулся от моего предложения осудить Байдена, как черт от ладана. И стало, знаете ли, совсем грустно. То ли Зюганова поманили ярлыком на княжение... То ли все еще более погано и мелко. Мол, ярлычок мы выдаем Медведеву, а ты его поддержи, и мы тебя не забудем.

Потом начались «медвединги».

Потом мы дали отпор «медведингам».

Потом начались разоблачения, доказывающие, что Болотная и Сахарова были именно «медведингами». Подробно описывалось, какие именно лица из окружения Медведева какую именно помощь оказывались организаторам Болотной и Сахарова.

Потом к этим расследованиям добавились другие, еще более шоковые и совершенно неопровержимые. Были предоставлены неоспоримые доказательства того, что благородные организаторы протеста против злодеяний путинизма лакействовали перед иноземцами самого низшего пошиба. Ну кто такой Таргамадзе, перед которым холуйствовали Удальцов сотоварищи? Это не Батый и не Сартак... Это в лучшем случае жалкий ордынский сотник. Да и на это Таргамадзе не тянет. И на тебе…

Но и эти расследования не оказали должного воздействия на общественное сознание. И прежде всего, на сознание нашей элиты, надрывно рекламирующей себя в качестве сообщества подлинно свободных людей. Возникает вопрос: свободных от кого? Нет, я даже не спрашиваю «для чего». Я спрашиваю — от кого? Ведь никакой свободы от Обамы, Байдена, Таргамадзе у Медведева, Зюганова, Касьянова, Удальцова, как мы видим, нет и в помине.

Итак, через пару лет все будут говорить, что Болотная и Сахарова — это «медвединги» и даже фыркать: «Эка, открытие, понимаешь. Ежу понятно, что это так».

Но дорого яичко к Христову дню! Надо было фыркать в тот момент, когда героический протестант Удальцов (по совместительству — холуй, заискивавший перед ничтожеством по фамилии Таргамадзе) сказал Медведеву, оказавшись на встрече президента с лидерами белоленточного протеста: «Дмитрий Анатольевич, отмените выборы, продлите Ваши драгоценные полномочия и избавьте нас от ужасного Путина».

С этого момента ни у кого не должно было остаться никаких сомнений в том, что Болотная и Сахарова — это именно «медвединги». Причем, «медвединги» с участием Зюганова, буйно восхищавшегося тогда организатором «медведингов» Удальцовым. Общество ткнули лицом в грязь этой несомненности. А оно... Почему оно не отреагировало? Почему не возмутились хотя бы сторонники этого самого Удальцова, верившие в... Стоп. Верившие? Если бы они во что-нибудь верили, они бы возмутились. А значит... Значит, не возмутились они именно потому, что ни во что не верили.

И свободолюбивые либералы-дельфины не возмутились обнаружению «медвединговой» подоплеки действий своих кумиров именно потому, что ни во что и ни в кого не верили ни на грош. Когда в кого-то верят, и этот «кто-то» веру обманывает, обманутые обязательно возмущаются. И потому «кто-то» соблюдает хотя бы элементарные приличия и правила.

Ведь произойди это — не в Греции даже и не во Франции, а в африканской стране — возмущение было бы очень бурным и массовым. И потому африканскому «удальцову» не пришло бы в голову так публично лебезить перед африканским «медведевым».

Ну и каков же вывод? Стоп. Не будем торопиться с выводом. Попытаемся ответить на вопрос Шукшина — ЧТО ЖЕ С НАМИ ПРОИСХОДИТ? И осознаем, что лимит времени, отпущенный на поиск ответа, фактически на исходе.

LX.

Отвечать надо было, повторяю, в начале 80-х годов XX века. А лучше бы в начале 70-х. Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Если мы хотя бы сейчас не ответим себе на этот вопрос, страна будет унизительно умирать.

Итак, вначале надо понять, что именно происходит. А уже поняв — действовать, преодолевая ТО, ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ.

Все мои модели: зона «Ч», архаизация, регресс, геттизация и так далее — нужны для того, чтобы проделать путь от понимания к преодолению.

Сначала — понимание. То есть ответ на вопрос о том, что же именно с нами происходит. Ответ полноценный, глубокий, предельно честный.

Повторяю, без ответа на этот вопрос страна погибнет еще до 2020 года.

Подчеркиваю — нужны не размытые рассуждения вокруг да около, а по-настоящему честный и глубокий ответ. Тут нужно дойти до самой сути. Обязательно нужно!

Причем не ради посрамления одних и восхваления других. А ради спасения Отечества и народа. Как говаривал русский былинный герой Илья Муромец: «А не ради ведь мы князя да Владимира, а не ради мы княгини да Апраксии... ради матушки свято Русь-земли... Да для-ради вдов, сирот, людей бедных…»

Для-ради всего этого я продолжаю заниматься очень неблагодарным делом. И сообщаю читателю, что через несколько лет констатация того, что Болотная и Сахарова были «медведингами», станет общим местом. Но ни в конце 2011 года, ни в течение 2012 года, ни к настоящему моменту это еще не стало общим местом. Не стало даже общепризнанной гипотезой, требующей детального обсуждения (а ну как и вправду это так?).

Ну, не стало и не стало... По этому поводу те, у кого я учился политике, говаривали: «В политике то, что дважды два четыре, надо доказывать долго, терпеливо, ломая голову над наиболее убедительными доказательствами и, главное, не сетуя на то, что народ сходу не понимает столь очевидных вещей».

Так я и не сетую. Я, напротив, делаю отправной точкой анализа констатацию того, что зимой 2011–2012 гг. НЕЛЬЗЯ БЫЛО доказать перевозбужденным и не слишком компетентным людям, что Болотная, Сахарова и так далее были «медведингами».

Что в тот период правила бал идиотская, вопиюще непрофессиональная болтовня: «Мол, поскольку борются Путин и Зюганов... (на самом деле борются Путин и Медведев, но об этом — молчок). Поскольку на Болотной и Сахарова собираются митинги ПРОТИВ Путина... (на самом деле собирается митинг за Медведева, но и об этом — молчок). То это, знаете ли, митинги ЗА Зюганова... А поскольку на Поклонной собирается митинг против Болотной и Сахарова, то это, знаете ли, митинг ЗА Путина (на самом деле, я на Поклонной прямо сказал, что являюсь противником политики Путина, но и об этом — молчок)». Но главное не в том, что я сказал. А в том, что если на Болотной и Сахарова собирался «антипутинг», то он в каком-то смысле был «зюганингом». А если на Болотной и Сахарова собирался «медвединг», то он был «антизюганингом» в той же мере, как и «антипутингом».

Так вот, о том, что Болотная и Сахарова были «медведингами», тогда молчали в тряпочку. Тогда этого не понимали обманутые люди. Теперь это часть из них понимает. Вскоре это поймут все. Но тогда этого не понимали очень и очень многие простые и ни в чем не повинные люди.

Да, ни в чем не повинные, если только... Если только не считать, что простота в условиях катастрофы — это в каком-то смысле уже почти вина (простота хуже воровства).

Итак, наглый, тупой, не желающий признать очевидное псевдоэксперт начинает дурить простым людям голову и внушать им, что Болотная и Сахарова — это не «медвединг», а «антипутинг». То есть «зюганинг». Простые люди верят. Псевдоэксперт воет. Простые люди подвывают. Не то чтобы очень истово, между прочим. Много раз беседовал с подвывающими. И свидетельствую — если не обижаться, а спокойно доносить правду, подвывающие быстро успокаиваются. Очень быстро! Между прочим, в перестроечные времена это было совсем не так. Потому что видеть на трибуне Шендеровича, Касьянова, Немцова и прочих и верить, что происходит «зюганинг», очень трудно. А кто-то (и их было никак не меньше десяти процентов электората), почесав репу, говорит: «Если это называется «зюганинг», то я лучше пойду на «путинг».

Очередной разговор о Поклонной нужен мне совсем не для того, чтобы опровергнуть обвинения, выдвинутые в наш адрес провокаторами и идиотами. Это я сделал год назад в других статьях и телевизионных передачах. Сейчас же этот разговор мне нужен для того, чтобы читатель в полной мере осознал, чем Поклонная отличается от Колонного. Чтобы он осознал — в феврале 2012 для негативной оценки Поклонной сбитыми с толку «зюгановцами» (а также прозюгановским электоратом и примыкающими к нему группами) БЫЛИ ХОТЬ КАКИЕ-ТО ОСНОВАНИЯ.

А в феврале 2013 для негативной оценки съезда в Колонном зале ни у каких даже самых тупых «зюгановцев» и ни у каких примыкающих к ним сколь угодно замшелых патриотических групп НЕТ НИКАКИХ ОСНОВАНИЙ, В ТОМ ЧИСЛЕ И НАИТУПЕЙШИХ.

В феврале 2012 еще можно было вопить, адресуясь к непонятливым и податливым, что «общество должно выбирать между Путиным и Зюгановым»... Что «хотя и очень нехорошие Шендеровичи выступают против Путина, но этих Шендеровичей надо все-таки поддержать ради победы Зюганова»... Что «Шендеровичи поддерживают Зюганова»... Что «кургиняновский удар по Шендеровичам есть удар по Зюганову. То есть поддержка Путина».

Да, эти вопли были очень комичны, безграмотны, неадекватны реальности. Но они были хотя бы в минимальной степени правомочны. И опять же, в минимальной степени обладали хоть каким-то политическим содержанием — пусть наитупейшим, лживым, беспомощным, но все-таки СОДЕРЖАНИЕМ.

LXI.

А теперь приглядимся, причем предельно внимательно, чем все это СОДЕРЖАНИЕ отличается от содержания того, что происходило в Колонном зале.

И убедимся, что отличие сокрушительное. Да-да, именно сокрушительное! Ведь именно для выявления такого сокрушительного, фантастического, шокового отличия мы и занялись сопоставлением двух событий, не правда ли? И только сейчас мы выходим на такое сопоставление, которое позволяет обнаружить нечто загадочное и удивительно пакостное, сокрушительное, шоковое и так далее.

Ибо по отношению к тому, что происходило в Колонном зале, невозможны даже те беспомощные тупые обвинения, которые были выдвинуты по отношению к тому, что происходило на Поклонной горе. Я имею в виду обвинения, выдвигаемые зюгановцами. Антинародные «дельфины» — те в своем праве. Им мы мешали и на Поклонной, и в Колонном зале. Но зюгановцы-то ТЕПЕРЬ в чем нас обвинить могут?

В связи с особой важностью ответа на этот вопрос, я, дабы графически подчеркнуть ключевой характер этого ответа, обвожу его в некую траурную рамку.

Почему общество не возмущается, когда Байден, аки новый Сартак, похлопывает по плечу Зюганова и Ко, причем с ухмылкой, крайним пренебрежением?

Почему не возмущается сам Зюганов?

Почему общество не возмущается, когда революционер Удальцов начинает лебезить перед Медведевым и Таргамадзе?

И почему удальцовцы не возмущаются?

Почему, наконец, может произойти то, что обведено мною в рамочку?

ЧТО С НАМИ ПРОИСХОДИТ, ЕСЛИ ВСЕ ЭТО ВОЗМОЖНО, ЕСЛИ НА ВСЕ ЭТО НЕТ АДЕКВАТНОЙ РЕАКЦИИ?

Являемся ли мы обществом?

А если мы им не являемся, то почему мы им не являемся?

И чем тогда мы являемся?

И... И все-таки, читатель, ЧТО ЖЕ С НАМИ ПРОИСХОДИТ?

Да с нами, с нами! Я ведь даже не пытаюсь сделать «ход конем» и сформулировать вопрос по-другому: мол, что же с НИМИ происходит?

Потому что я не Латынина и не Быков. Потому что я понимаю, что происходящее, увы, происходит именно С НАМИ.

«Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду, / Безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — И ЭТИМ УНИЖЕН Я САМ» (Уолт Уитмен).

Мы унижены этим. Мы, постоянно борющиеся с коллективным унизительным умопомешательством. Мы — а не те, кто подвержены этому умопомешательству. Потому что подверженные умопомешательству — тоже часть нашего народа. Если только... Если только есть народ... Пусть даже претерпевающий некое унизительное умопомешательство. Или же пребывающий в не менее унизительном безразличии, которое сродни умопомешательству. Согласно которому болтуны болтают невесть что, а слушатели в полусне внимают болтунам, не реагируя ни на что из того, что болтуны сообщают. Потому что болтуны — они и есть болтуны.

Верят ли подверженные умопомешательству болтунам...

Пребывают ли в прострации, не понимая, что нельзя не реагировать на то, что болтуны говорят, а сказав, еще и сопровождают определенной политической пантомимой... В любом случае, с нами что-то происходит. И происходящее происходит с нами.

То, что я обвел в рамочку, — часть происходящего. То бишь часть национального унижения. Прострация унизительна... Умопомешательство тоже... И слабоумие... И безразличие... И...

Короче, любя страну, нельзя очерчивать вокруг себя магический круг и говорить, что тебя ее унижение не касается. Унизившие страну, унизили не себя, а нас. Ибо мы часть страны. И мы можем ответить на произошедшее только раскрытием тайны происходящего. Скверной, примитивной, зловещей, смердящей тайны.

LXII.

Ничего сейчас так не хочет недобитая часть нашего общества, как раскрытия этой тайны. Когда человек страстно хочет разгадать невероятно важную для него тайну, он не сидит, сложа руки. И не сводит свои попытки разгадать тайну к прочтению чужих, сколько угодно для него интересных исследований. Он сам проводит свои исследования, варьируя их жанр. И очень важно понять, как именно варьируется жанр. И какое именно знание пытаются добыть люди, проводящие исследования в разных жанрах, включая жанр эссе, жанр аналитической лирики. Я сейчас предложу читателю ознакомиться с одним присланным мне исследованием, относящимся именно к жанру аналитической лирики, жанру «рефлексивных эссе». Ведь и впрямь тайна сия велика есть. И вполне допустимо использовать для ее раскрытия и разножанровость, и включение в повествование очень развернутых размышлений, которые принадлежат не тебе, а другим.

Предположим, что я пишу аналитический роман. И включаю в этот роман большое написанное мне письмо. Правомочен ли такой прием? Конечно, правомочен. И он не раз использовался при написании подобных романов.

Итак, я предлагаю читателю ознакомиться с аналитическим эссе «Тутошние и тамошние», присланным мне из Санкт-Петербурга. Автор эссе — Марина Юрьевна Александрова.

Тутошние и тамошние

«Дворцовая площадь привлекала нас не только как место для игр, но и по серьезному поводу — там всегда было полно иностранцев, которых называли фирмачами, то есть это те, кто живет в «фирменных» странах. Как-то, провожая глазами уходящий автобус с иностранными туристами, кто-то из ребят с завистью сказал:

– Люди поехали!

...Иногда на большой перемене мы успевали сбегать на Дворцуху и приобрести вожделенное изделие. Когда не у кого было взять, отскабливали от мостовой. Для этого использовался металлический колпачок от поршневой ручки. У него были острые края, которые прекрасно отковыривали придавленную многими ногами резинку. Попадались очень жирные и почти нежеваные экземпляры. Помоешь под краном и еще несколько дней жуешь».

Эти вызывающие приступ тошноты откровения — из книги воспоминаний Максима Леонидова, лидера очень популярной в свое время и даже, в общем-то, неплохой, хотя и весьма вторичной питерской группы «Секрет». Они, на мой взгляд, прекрасно отражают самую суть мировоззрения тех, кого Сергей Ервандович Кургинян очень метко назвал «тамошними», — мировоззрения не только маленьких, но очень даже взрослых. Разница только в том, что взрослых привлекает уже не пропитанная химической эссенцией резина, а мусор посолиднее и подороже.

Что же это значит — быть «тамошним» или «тутошним»? Здесь важно избежать упрощения, не свести «тамошность» к несколько одиозной формулировке «низкопоклонство перед Западом», а «тутошность» — к не менее расплывчатому слову «патриотизм». За «низкопоклонство» вполне можно принять — и порой принимали! — модную прическу, «не наш» покрой штанов или музыкальные пристрастия. «Патриотизм» же у кого-то бывает показным, сводится к трескучим фразам и разрыванию рубахи на груди, или же и вовсе скатывается к шовинизму, огульному восхвалению своего и очернению чужого.

Хотя, если задуматься, то да, никуда не денешься: действительно «низкопоклонство» и действительно «патриотизм». Но вот какие?

Плоха ли сама по себе заинтересованность западной жизнью, признание того, что «за бугром» есть такое, чему можно поучиться? Вовсе нет!

Такая заинтересованность, даже очарованность, была в свое время у молодого Петра. Но если бы Петр I вошел в историю только борьбой с бородами и долгополыми кафтанами, если бы он лишь внедрял в русский быт кофе с табаком и устраивал шумные ассамблеи, то был бы он, пожалуй, ничем не лучше Лжедмитрия. Но его истинной целью было другое — набравшись по заграницам чужого ума и толково применив эту науку, жить дальше своим умом и своей многократно возросшей силой. Чтобы потом, под Полтавой, поднять заздравный кубок за порядком сконфуженных (военное поражение тогда называли конфузией) «учителей». Россия, ее величие и благо, а вовсе не диковинки из иноземных кунсткамер были истинной страстью Петра.

Не так у «тамошних». Они не просто видят на Западе хорошее, что стоило бы перенять, для них Запад — некая ослепительно сияющая вершина, светило без единого пятнышка, нравственный эталон и средоточие благ. Западничество для таких людей — своего рода религия. Если уловить эти религиозные нотки, тогда можно легко понять пристрастие будущих либералов к пережеванной иноземными челюстями жвачке. И суть не в том, что жвачка вкусная (помню, как учившийся в мореходке двоюродный брат привез несколько пластинок американской апельсиновой резинки; мне очень быстро надоело — не понравилось, не было никакого кайфа в том, чтобы жевать несъедобное... пластинки так и валялись в шкафу, пока не высохли). Суть в том, что она «оттуда», что такое жуют «люди». Пожуешь — и сам станешь немножечко «человеком», а не убогим «совком», «причастишься благодати». Любой голос, исходящий от западных элит, для «тамошнего» — что-то вроде гласа из неопалимой купины. Повинуясь ему, ты легко и радостно порвешь любой партбилет, изменишь любой присяге, отдашь на заклание ребенка (особенно, если это не твой драгоценный «дельфинчик», на чью учебу в Гарварде давно отложены средства, а безвестный сирота, «малёк анчоуса»).

Нет, это не банальная пятая колонна, не проплаченные «агенты влияния» — это хуже и трагичнее. Если на вершине этой пирамиды — «норковые революционеры» с айфонами и айпадами, соблазненные физическим комфортом и материальными благами, то ее основание составляют обычные люди, даже не мечтающие о куршевелях, яхтах и фуа-гра. Они просто с унылым фанатизмом убеждены в том, что в «сраной рашке» никогда не было и не будет ничего хорошего, что само существование России — какая-то грустная ошибка, а потому единственное спасение для убогих — слушаться дядю и не бунтовать, иначе будет только хуже. «Дяденьку мы слушались, хорошо накушались...» Основная масса «тамошних» — вовсе не злодеи, а несчастные крысы, завороженные дудочкой пестрого флейтиста и коленцами тех, кто ему подыгрывает, подпевает и подтанцовывает. Но известно ведь, что не клир делает церковь (или антицерковь), ее делает паства... Мотыльковая тяга к чужим огням и беспросветная «опущенность», вера в то, что родной дом — это «темное царство», — две стороны одной медали.

А что же «тутошние»? Неужто они (мы) — это те, кто, как изображают оппоненты, считают Россию «родиной слонов»? Ни в коей мере. Напротив, истеричный шовинизм — это порождение неуверенности, уязвленности, страха. Шовинист в глубине души — почти «тамошний», он уже почти поверил в то, что его Родина «отстала навсегда», и боится поверить полностью. Он закрикивает свой страх и цепляется за «особый путь» не потому, что действительно считает его правильным и спасительным, а потому, что на других путях его и страну ждет, как он думает, судьба «лузера». Это такое же нерассуждающее, псевдорелигиозное мироощущение, как и то, отражением которого является. Но с завязанными глазами можно найти только гибель.

Быть «тутошним», как мне представляется, — это значит, прежде всего, страстно любить свою Родину, любить горячо, всем сердцем, — и при этом зрячей, подлинной любовью, любовью знающей. Странно выглядел бы человек, жадно рассматривающий и целующий портрет возлюбленной — и игнорирующий ее саму, со всеми ее достоинствами, недостатками, привычками и особенностями характера, потребностями и страстями. Такой человек не сможет никого сделать счастливым и очень скоро останется в одиночестве, с мертвым портретом в руках. «Тутошние» потому и тутошние, что не подменяют живую жизнь мифами, а дело — красивыми словами. Это те, кто живет здесь и сейчас, не витая ни в каких облаках, кто готов «настоящим образом» изучать жизнь своей страны и законы жизни вообще, чтобы применять понятое на деле, работая на благо своего Отечества. Кто готов терпеть при этом любые лишения — но не из мазохизма, не от недостатка любви к себе, а потому что все познается в сравнении, и по сравнению с судьбой Родины личный комфорт представляется чем-то пренебрежимо малым, какой-нибудь забавной, но не очень нужной цацкой вроде яркого брелока на телефон, а то и брошенным фантиком или пожеванной жвачкой на асфальте.

В свое время поющий сочинитель Булат Окуджава (много, много среди «тамошних» разнообразных певцов, музыкантов и сочинителей) выдал фразу, которую «тамошние» времен перестройки немедленно занесли на свои скрижали: «Патриотизм — чувство не сложное, оно есть даже у кошки». Маститый бард сам не понял, что сказал и как невольно припечатал себя и своих единомышленников. Существо, у которого отсутствует чувство, присущее даже кошке, — к какому семейству, классу и виду его отнести? Насколько жалко «рукопожатный» завсегдатай модных тусовок, готовый в любой момент, подобно инфузории туфельке на предметном стекле, перетечь из той части питательного бульона, где вдруг стало невкусно, в соседнюю, выглядит по сравнению с заурядным усатым-полосатым котярой! Который, потерявшись в чужом городе, месяцами пробирается домой через множество преград и опасностей, не соблазняясь сердобольным «кис-кис» бабушек-кошатниц и чужими дверями, где могли бы пожалеть, пригреть и накормить, и, наконец, объявляется у родного порога — тощий, в колтунах и с рваным ухом, но бесконечно счастливый! Этому четвероногому Одиссею, вновь обретшему свою Итаку, можно сопереживать, им можно восхищаться и даже уважать, его история, которая, увы, никогда не будет рассказана, трогает сердце. А чем пытаются тронуть наши сердца вполне двуногие и весьма речистые «тамошние»? Бесконечным плачем о перенесенных притеснениях и страданиях, о том, как им не позволили, не пустили и не пропустили, не «залитовали» гениальный текст, как лезли с кирзовыми сапогами в тонкую и нежную душу.

Кстати, о кирзовых сапогах. В той же книге воспоминаний Максима Леонидова немало страниц отведено службе в армии. Эти годы музыкант однозначно считает потерянными, а армейскую жизнь описывает в стиле анекдота с элементами ужастика и недвусмысленно намекает на то, что непременно пропал бы, не окажись он в Ансамбле песни и пляски, где существование было хотя бы сносным. Чувствуется, что человек до сих пор как вспомнит — так вздрогнет, хоть и пытается скрыть ужас и отвращение за иронией. Мой отец, отдавший Советской армии всю свою трудовую жизнь до пенсии и немало лет после, в молодости кочевавший по забайкальским гарнизонам, рассказывает о своей службе разное. Далеко не все было лучезарно в окружавшей его реальности и в людях. В его голосе, когда он говорит о темных сторонах военной жизни — карьеризме, показухе, воровстве и пьянстве, — звучит негодование хозяина, в чьем доме обнаружился непорядок. Но сколько же теплых слов находится у него для честно служивших товарищей — неважно, подчиненных или начальников! Когда же о своей службе в армии говорит «тамошний», то это выглядит как мемуары белого туриста, угодившего в руки людоедов с экзотического острова и умудрившегося выжить до возвращения парохода.

В этом, пожалуй, основная, коренная разница между «тамошними» и «тутошними». «Тамошний» — это вечный турист или в лучшем случае — дачник-квартирант. У него нет своего дома, а есть номер в отеле или съемное жилье, за неполадки в котором он готов выставить массу претензий соседям и хозяевам, но не себе. Потому что турист и дачник — это не тот, кто трудится и служит, а тот, кого обслуживают. Он тут проездом и временно, и хочет, чтобы это мимоезжее существование среди чужих людей было для него легким или, по крайней мере, не слишком напрягающим. Турист-дачник не вникает в жизнь чужой для него страны глубоко, не пытается по-настоящему понять «аборигенов», не привязывается ни к кому и ни к чему надолго, для него окружающее — всего лишь череда приятных или страшных впечатлений, которые можно занести в блокнот или сфотографировать. Недаром фотоаппарат и блокнот-молескин для заметок и зарисовок — непременные атрибуты субкультуры хипстеров — тех, кто составлял изрядную долю «болотных протестантов». Существенный минус в жизни туриста по призванию — ощущение себя «голым среди волков». Окружающее — экзотические джунгли, населенные чудовищами и дикарями, которые норовят или съесть тебя, или вовлечь в свои странные и опасные для здоровья обряды. Ты не субъект происходящего, ты объект внешних непредсказуемых воздействий, а потому тебе частенько бывает очень страшно жить.

«Тутошний» — хозяин в своем доме. Он четко представляет себе, зачем он здесь. Для него вокруг все родное, близкое и понятное, а если что-то ему непонятно, то он приложит все усилия, чтобы понять — ведь без отчетливых знаний о том, как и что в твоем доме работает, ты не сможешь содержать дом в порядке и тем более не починишь сломанное. Если «тутошний» протестует, то не только и не столько потому, что борется за свои ущемленные кем-то права, а потому что ему больно видеть разруху и страшно видеть, что поезд несется по рельсам к разобранному мосту. В отличие от «тамошнего», он не тешит себя надеждой вовремя соскочить, потому что он не пассажир, он член поездной бригады, он в ответе за поезд и его маршрут, даже если никто не выдал ему форменной фуражки. Он имеет мужество и желание взять на себя ответственность за то, что творится в его стране, которая никогда не будет для него «этой страной». «Тутошний» — активно действующий субъект реальности. Ему тоже бывает не по себе, но его страх не имеет ничего общего со страхом потерпевшего кораблекрушение, которого волны швыряют, словно щепку, в ночном океане. Ему приходится бояться не только за себя и свою семью, а потому даже страх не парализует его, а придает энергии. Он не ждет никаких спасателей извне, не апеллирует ни к загранице, ни к городовому, он сам — спасатель, у него есть его долг и его работа.

Быть «тутошним» — значит ясно видеть истинный смысл и истинную цену вещей. Быть хозяином, тружеником, воином и строителем. Быть своим в своей стране, деревом, а не сухим листком, несущимся по ветру. И в этом — трудное, но высокое счастье.

Тутошние

В предутренний хмурый час
Все ближе раскаты грома...
Мы — тутошние, для нас
Нет в мире иного дома.

Дорога судьбы легла
Под русским суровым небом.
Нас Родина родила,
Мы вскормлены отчим хлебом.

Вам, тамошним, он колом
Стоит в говорливой глотке.
Вы нашу страну на слом
Пустили за харч и шмотки.

Болтаете про мораль,
Вопя о «слезе младенца»...
Вам здесь ничего не жаль,
«Прогрессорам» Экселенца.

Мы, тутошние, стране
Без пафоса присягнули.
Жить в вашем паскудном сне
Нам злей, чем идти под пули.

Нам к корму свиных корыт,
Блаженствуя, не приткнуться.
Предательства путь закрыт,
Дорога одна — проснуться

И, с душ отрясая прах,
Стремиться к своим пределам.
Вам, тамошним, — липкий страх
Пред нашим словом и делом.

У нас отобрать родство
Пытаетесь вы напрасно.
Цирцеино колдовство
Над нами уже не властно.

Мы хрюкать в срамном хлеву
Не станем уже вовеки,
Сумеем жить наяву,
Не пипл мы — человеки!

Всю скверну и погань враз
Сметут ветра грозовые.
Мы — тутошние. За нас
И мертвые, и живые!

Обсуждать это эссе, вписывая его в свой аналитический эпос, я буду в следующем номере.