Русский героизм. Час решимости
Почти все ключевые даты, события и фигуры русской истории в современной историографии сознательно или бессознательно ставятся под сомнение. Мы уже сталкивались с этим и при описании деяний князя Святослава, и в случае с битвой на Чудском озере, и в оценке фигуры Александра Невского.
Часто это происходит от недостатка или противоречивости исторических источников — и тогда сомнение можно принять как результат стремления к научной достоверности. Часто свидетельства источников не удается подтвердить археологическими или иными материальными находками — и тогда добросовестность ученых вновь заставляет их сомневаться в существовании события или личности. Но очень часто бывает, что исследователи намеренно и без явных оснований ставят под вопрос некий исторический факт — либо для того, чтобы выдвинуть альтернативную концепцию, либо для того, чтобы дискредитировать официально принятую.
В отношении Куликовской битвы имеют место все названные причины и, возможно, еще многие другие. Загадок эта крупнейшая со времен Батыева нашествия битва и в самом деле загадала множество.
Например, многократно разнятся данные о численности того и другого войска. На основании одних источников, русских воинов набирается чуть ли не 400 тысяч, но историческая объективность заставляет считать эти цифры большим преувеличением — вряд ли московский князь мог собрать в общей сложности больше 100–120 тысяч воинов. Причем летописи отмечают, что такой огромной силы давно не видела Русская земля.
Точных цифр, естественно, нет и в отношении Мамаева войска. Известно только, что Мамай готовился не к одному-единственному сражению, а намеревался повторить путь Батыя, то есть пройти огнем и мечом по всем русским землям. Это означает, что монгольский темник провел тотальную мобилизацию и степных орд, и подвластных ему аланов, ясов, касогов, других кавказских племен и государств, включая армянское. Наконец, была мобилизована и знаменитая на весь мир тяжеловооруженная фаланга генуэзской пехоты. И главное — войско Мамая почти полностью состояло из конницы — решающей силы в средневековых войнах, тогда как русская рать в основном состояла из пехотинцев — обычных крестьян-ополченцев. Княжеские дружинники составляли хорошо если одну пятую от всего войска.
При таком соотношении сил русские войска были фактически обречены — и, тем не менее, они одержали безусловную победу. Как и за счет чего? Несомненно, за счет выдержки и силы духа, но огромную роль сыграла и верная стратегия. Как и откуда она взялась, кто был ее творцом? В этом тоже одна из загадок битвы.
Вообще, в организации битвы так много тактических и стратегических новшеств, так выстроена картина сражения, так продуман каждый оперативный маневр, что нет сомнений, что всё было предусмотрено заранее с единственной целью — втянуть в бой все монгольские силы и затем уничтожить их одним ударом.
Существуют споры, кто реально руководил русским войском — достаточно молодой и неопытный князь Дмитрий Иванович или виднейший полководец того времени Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, командовавший Засадным полком вместе с вернейшим сподвижником и двоюродным братом Дмитрия Донского серпуховским князем Владимиром Андреевичем, прозванным Храбрым?
Но есть историческая загадка и совсем другого порядка, касающаяся психологии русского народа. В историографии она формулируется примерно так: а зачем русским вообще понадобилось вызывать гнев ордынцев, переставать платить им дань, провоцировать излишним стремлением к самостоятельности или, говоря современным языком, к субъектности? Почему они не продолжили вполне приемлемое существование под почти уже номинальной властью монголов, а вдруг решились сбросить их ненавистное иго? Иначе говоря, как вышло, что в русских неожиданно проснулось самосознание и неукротимое стремление к свободе, приведшее к военному столкновению с непобедимым монгольским войском?
На этот вопрос в свое время пытались ответить многие российские историки.
Мнение историка С. М. Соловьева, надо сказать, несколько романтическое, состояло в том, что Куликовская битва была «знаком торжества Европы над Азиею» и должна была «решить великий в истории человечества вопрос — которой из этих частей света восторжествовать над другою».
Вряд ли русские — что князья, что простые землепашцы — задумывались тогда, отправляясь на битву, что они представляют собой передний край геополитической борьбы Европы и Азии. В этом наш знаменитый историк, похоже, судил события XIV века меркой гораздо более позднего времени.
Другой не менее известный русский историк В. О. Ключевский отвечал на вопрос более конкретно: «В эти спокойные годы (с 1328 по 1368) — писал он, — успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле».
Иначе говоря, Ключевский полагал, что предыдущие поколения (отцы и деды) испытывали нервический ужас перед татарами и никогда ничем не противились своей рабской доле ордынских данников. Однако так ли это?
Да, страшный Батыев погром в 40-е годы и затем нашествие «неврюевой рати», карательные походы Куремсы и Бурундая в 50-е годы XIII века имели целью надолго отбить у русских охоту сопротивляться захватчикам. Но цели своей не достигли. Уже в 60-е годы один за другим следуют восстания русских городов против монголов, в которых принимало участие не только следующее поколение (сыновья), но также отцы и деды, сражавшиеся еще против Батыя. Так, в 1259 году жители Новгорода расправились с наглыми ордынскими баскаками, а в 1262 против угнетателей поднялись жители Ростова Великого, Владимира, Суздаля и многих других русских городов.
Еще один показательный пример. В 1283 году липецкий князь Святослав разгромил отряд ордынского баскака Ахмата, а затем, не ожидая мести татар, собрал свою дружину и увел ее в воронежские леса. Оттуда, из непроходимых дебрей, русские воины раз за разом нападали на монгольские отряды и уничтожали их. Два года князь-партизан сражался с захватчиками, пока не был предан родным братом.
Сейчас многие, вслед за Львом Гумилевым, утверждают, что татарского ига на Руси практически не было: ведь татары не держали в русских городах гарнизонов, а лишь ограничивались карательными экспедициями против восставших городов. Да, действительно, гарнизонов в городах не было, но не было и покорности русского народа татарской власти. Возможно, именно потому татары могли устраивать лишь карательные экспедиции — гарнизоны в русских городах оставлять было опасно, ибо вырезали бы. И потому-то задача сбора и выплаты дани была поручена русским князьям.
Иначе говоря, идея освобождения от татаро-монгольского ига пользовалась всеобщей популярностью и должна была лишь появиться достойная фигура, которая смогла бы сконцентрировать на себе эти всенародные чаяния. Более того, у московского князя Дмитрия Ивановича даже появился конкурент на этом поприще — литовский князь Ольгерд Гедиминович (женатый на дочери тверского князя), который объявил себя освободителем русских земель от татарского ига.
Ольгерд имел русские корни, схожий с русскими внешний облик и православное вероисповедание, но именно обаяние идеи, а не прочие факторы привлекло к нему множество сердец. Ольгерд сумел в короткий срок овладеть Брянском, Киевом, Смоленском и всей Волынью, в союзе с тверскими князьями начал поход на Москву, но взять ее ему оказалось не по силам.
В самый разгар противостояния, в 1377 году, Ольгерд умер, и тут же одно русское княжество за другим стали отпадать от Литвы. Между тем, молодой московский князь Дмитрий Иванович раз за разом не на словах, а на деле доказывал, что именно он является носителем объединяющей освободительной идеи. Наследник же Ольгерда князь Ягайло окончательно раскрыл свои замыслы, вступив в союз с Мамаем, чтобы разделить Русь между Литвой и Ордой. Однако именно идея сопротивления игу привела на Куликово поле двух православных литовских князей: Андрея Ольгердовича Полоцкого и Дмитрия Ольгердовича Брянского-Трубецкого (родоначальника российской княжеской династии Трубецких).
Наконец, идею сопротивления татаро-монгольскому игу поддержала Русская Православная Церковь в лице знаменитого на Руси отшельника Сергия Радонежского. Сергий благословил князя Дмитрия на борьбу с Ордой — это произошло впервые со времен начала татарщины — и послал на битву двух могучих воинов-монахов: Александра Пересвета и Родиона Ослябю.
Таким образом, к 1380 году окончательно обозначились политическая, идеологическая и психологическая позиции противоборствующих сторон: Русь была готова рискнуть всем ради того, чтобы сбросить иго, а Орда во что бы то ни стало должна была привести строптивого вассала к повиновениию.
Чисто военная диспозиция перед решающей битвой была следующей. Летом 1380 года русские полки, собранные со всей страны, под командованием князя Дмитрия и князя Боброк-Волынского, двинулись навстречу войску Мамая, остановившемуся недалеко от впадения реки Воронеж в реку Дон. Там Мамай ожидал соединения с полками литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега.
Князь Дмитрий Иванович и его соратники, видимо, заранее обсудили и приняли единый стратегический план, который заключался, прежде всего, в том, чтобы бить противников раздельно, не дожидаясь их соединения. Причем главным и первостепенным противником было, конечно, ордынское войско. Ибо русские князья не без оснований полагали, что ни Ягайло, ни Олег не будут вступать в битву, если татары окажутся разгромлены.
Следующим важнейшим пунктом стратегического плана был выбор места будущей битвы. Это было Куликово поле, с трех сторон ограниченное реками Доном и Непрядвой, изрезанное оврагами и мелкими речушками. Оно давало в основном пешим русским полкам единственный шанс удержаться против ордынской конницы, поскольку та в узком пространстве не могла развернуться широкой лавой и ударить во фланги. Впрочем, и сами русские не имели возможности отступить — за их спиной был высокий берег реки. Так что выбор был только между победой и смертью.
Наконец, венцом стратегии русских стала идея отвести практически всю тяжелую конницу — цвет и ядро русского войска — в засаду — в находившуюся неподалеку дубраву. Риск был огромный: если бы пехота не выдержала удара ордынцев и побежала, Засадный полк оказался бы уже абсолютно бесполезен. Но зато в случае, если бы легкая конница Мамая завязла в пеших порядках русских полков, удар тяжелой русской конницы ей в тыл решал бы всё дело.
Дмитрий Иванович, конечно, хорошо понимал слабость своего огромного, но плохо вооруженного пешего ополчения. Но сражаясь в обороне против подвижных конных татарских масс, оно вообще не имело шансов. Ополчение представляло собой силу лишь в том случае, если стояло насмерть, не сдвигаясь с места. Более того, Дмитрий сделал всё для того, чтобы спровоцировать татар на удар по ополчению, как бы предлагая Мамаю битву на выгоднейших для того условиях: стоящий в открытом поле Большой полк не был прикрыт даже минимальными оборонительными сооружениями, а Сторожевой полк, первым начавший битву, специально завлек татарское войско к Большому полку, что вынуждало Мамая сразу же бросить в бой все резервы.
Всё висело на волоске, но монгольский полководец, доселе крайне осторожный, не выдержал искушения одним ударом разгромить ненавистных русских.
Утром 8 сентября началась Куликовская битва, результатом которой стал полный разгром татарского войска и последовавшая вскоре смерть Мамая, битва, принесшая князю Дмитрию великую славу и прозвище Донского.
