Торговые войны — 7. От СССР — к перестройке. Часть I

Рассмотренные в предыдущей статье решения партийного и хозяйственного руководства СССР о существенном переносе акцента во внешней торговле на валютное обеспечение за счет массированного экспорта сырья (прежде всего, нефти) и вооружений — не могли не снизить «торгово-военную устойчивость» нашей страны.

В то же время, конечно, полной ложью являются рассуждения зарубежных и наших «доброжелателей» о том, что ничего качественного и современного «для народа» и экспорта советская экономика тогда не производила. Принятые в середине 1960-х годов государственные решения об инвестиционной «подпитке» сельского хозяйства и производства предметов потребления дали серьезные результат — выход на самообеспечение страны основным продовольствием и товарами первой необходимости вполне приемлемого потребительского качества.

Кроме того, на внутренний рынок страны и на экспорт — и не только в страны СЭВ — шли товары, разработанные и изготовленные с участием мощных, хорошо оснащенных и современных структур военно-промышленного комплекса страны и машиностроительных отраслей (от радиоприемников, телевизоров, холодильников и стиральных машин до современных станков и прокатных станов). Которые, редко имея особо привлекательный дизайн, были — в отличие от большинства аналогичной импортной продукции — очень надежными и долговечными. С 1970-х гг. доля машин и оборудования в советском экспорте постоянно составляла весомые 15–18 %.

Темпы роста советского ВВП в 1970-х годах оказывались выше, чем у конкурентов из «капиталистического» блока, уровень и качество жизни большинства населения СССР непрерывно росли, а внешнеторговый баланс страны (соотношение экспорта и импорта) был устойчиво положительным.

Тем не менее, ставка на сырьевой и оружейный экспорт, позволив решить главные проблемы обеспечения населения необходимой импортной потребительской продукцией, во многом затормозила технологическое развитие «неприоритетных» отраслей экономики страны (в том числе, сельского хозяйства, инфраструктуры автомобильных и железных дорог и ряда ключевых промышленных отраслей) — прежде всего, в пользу ВПК.

Это отчетливо отражалось в том, что «гонка вооружений» в СССР развивалась — далеко не всегда оправданно — одновременно по двум крайне затратным направлениям. Параллельно шли и крупномасштабное производство новых типов «традиционного» (авиационного, морского, танкового, артиллерийского, стрелкового и т. п.) оружия, и крупномасштабное производство новых типов ракетного, ядерного, противоракетного и т. д. оружия и систем их применения.

Денег на столь масштабные военные программы СССР хватало главным образом благодаря тому, что после войны Египта и Сирии с Израилем в 1973 г. арабские нефтедобывающие страны, входящие в нефтяной картель ОПЕК, фактически начали «торговую нефтяную войну» против США и стран Европы, поддержавших Израиль. Америке было объявлено нефтяное эмбарго, Европе — очень крупные нефтяные «наценки».

В результате за три месяца с ноября 1973 г. (начало эмбарго) мировые цены на нефть «взлетели» с $3/барр до $12/барр и росли далее. Некоторые «злые языки» на Западе до сих пор считают, что и эта война, развязанная против Израиля арабскими союзниками СССР, и последующий рост мировых цен на нефть — были торгово-экономической «спецоперацией» Советского Союза, который в тот момент активно выходил с экспортом своей «большой нефти» на европейские рынки.

Именно относительное «изобилие» советского внешнеторгового баланса, возникшее в результате нефтяного ценового скачка 1970-х, плюс непрерывно возрастающие в послесталинскую эпоху аппетиты «военных» властно-элитных кланов предопределили возможность финансирования столь масштабных и широких программ советского ВПК.

«Невоенные» хозяйственные отраслевые кланы также нередко «вбухивали» огромные средства в малоэффективные проекты вроде «заводов на голом месте», куда было невозможно ввиду отсутствия инфраструктуры для жизни набрать квалифицированный производственный персонал. Но ВПК становился — прежде всего, на деньги от нефтяного и оружейного экспорта — своего рода «государством в государстве». Все более изолированным — и своей особой ролью в обеспечении безопасности страны, и (часто совершенно неоправданной) секретностью — от остальной экономики. В результате все лучшие (инвестиционные, материальные, кадровые) ресурсы концентрировались в основном в ВПК, а другим отраслям доставались «по остаточному принципу».

Наши либералы наговорили сорок бочек арестантов о том, что одного этого остаточного принципа было достаточно, чтобы неминуемо разрушить советскую экономику. Но это, безусловно, не так.

Я вовсе не хочу сказать, что модель остаточного принципа была наиболее эффективна. Однако главное было не в этом. Если бы эта модель обеспечивала передачу новых технологий, создаваемых в советском ВПК, в гражданский сектор, мы бы жили сейчас при развитом социализме.

Возможно, были и более эффективные решения. Я не хочу здесь это обсуждать. Пока же никто из тех, кто исследовал эту очень сложную тему, убедительных доказательств преимущества других решений не предъявил.

Для нас же очевидно другое, что если бы остаточный принцип обеспечения гражданских отраслей дополнялся передачей в эти отрасли разработанных в ВПК новых технологий, — все было бы в порядке. Однако кто-то зачем-то этот канал перекрыл. Ссылаясь на секретность, разумеется.

Причем тут секретность? Разве американцы не передавали свои технологии из ВПК в гражданскую сферу? Разве это мешало им охранять военные секреты? Нет, дело было в чем-то другом. И приходится признать, как это ни печально, что кому-то захотелось перекрыть технологический кровоток между ВПК и гражданским сектором для ослабления советской экономики.

Да, если бы гражданский сектор развивали не по остаточному принципу, такое перекрытие не было бы столь опасным. Но если для него была выбрана «остаточная» модель — как можно было перекрывать последний спасительный канал перетока технологий? Приходится признать, что это могло произойти только в одном случае — если очень умные разрушители, ссылаясь на секретность, подхлестывали раж дураков и параноиков.

Именно коварное объединение двух моделей: модели обеспечения гражданского сектора по остаточному принципу и модели перекрытия перетока технологий в этот сектор из ВПК — породило страшную, тупиковую ситуацию. Не имея достаточных ресурсов для собственного технологического развития (в том числе, для инвестиций в передовые НИР и НИОКР), гражданские отрасли были вынуждены в очень большой мере ориентироваться на фактическое копирование технологий, созданных на Западе, или просто на закупки западного оборудования.

Однако чаще всего получить такое оборудование и технологии наиболее современного уровня оказывалось трудно или просто невозможно.

Еще в 1949 г., в момент развертывания холодной войны против СССР и «советского блока», «клуб» западных стран по инициативе США учредил «Координационный комитет по экспортному контролю» (КОКОМ), призванный ограничивать торговлю с «Советами». Это была открытая торговая война. КОКОМ, куда вошли практически все страны НАТО, регулярно составлял и уточнял списки «стратегических» технологий и продукции, запрещенных к экспорту в страны «восточного блока», и контролировал соблюдение этих запретов.

В 1970-х годах, на фоне роста экономической и военной мощи СССР (и, добавим, кризиса на Западе, в том числе связанного с резким ростом цен на нефть), списки КОКОМ последовательно расширялись, а соблюдение запретов ужесточалось. И в результате «невоенные» отрасли советской экономики могли получать с Запада только оборудование и технологии, так сказать, второй свежести. Что консервировало или даже усугубляло технологическое отставание «мирных» отраслей нашей промышленности. И отчетливо отражалось в снижении важнейшего показателя глобальной (в том числе, экспортной) конкурентоспособности — темпов роста производительности труда.

Так, по данным опубликованных на рубеже 1990 г. анализов развития советской экономики (сопоставление данных официальной советской статистики с западными оценками), среднегодовые темпы роста производительности труда в СССР (в %) менялись следующим образом:

Из этого графика — даже если ориентироваться на официальную советскую статистику — видно, что темпы роста производительности труда в СССР начиная с 1970-х годов были не выше, чем у наших основных «западных» конкурентов (там — в среднем 3–4 %), и существенно ниже, чем у быстро набиравших силу в этот период Японии и азиатских «тигров» (там — в среднем более 6 %).

В результате конкурентоспособность многих советских экспортных товаров (за исключением сырьевого и военного экспорта, а также части продукции высокотехнологичного машиностроения и станкостроения) снижалась не только на «капиталистических» рынках, но и на рынках «дружественных» стран СЭВ. То есть, поздний СССР постепенно проигрывал соревнование с капиталистическим миром в глобальной торговой конкуренции.

А на рубеже 1970–80-х гг. Запад решил развязать против СССР системную войну на всех фронтах.

Началась эта война на мироустроительном фронте. Как сейчас уже описано в многочисленных публикациях, в этот момент и в США, и в Европе была сделана серьезная ставка на идею Збигнева Бжезинского о давлении на СССР через создание «исламской дуги нестабильности» на южных границах (то, что Бжезинский называл «советским южным подбрюшьем»).

В январе–апреле 1979 г. в Иране вполне лояльный к СССР шахский режим сменился радикально-исламистским режимом Хомейни, сразу объявившим СССР «вторым» (после США) «шайтаном» (то есть, дьяволом), и начавшим политические и военные провокации не только на советской границе, но и в республиках Средней Азии.

В Афганистане с осени 1978 г. развернулся острый конфликт между этноплеменными фракциями правящей Народно-демократической партии Афганистана: преимущественно пуштунской «Хальк» («Народ») и преимущественно таджикской «Парчам» («Знамя»). Причем в начале 1979 г. США (как позже признал сам Бжезинский, по его инициативе) и Саудовская Аравия начали через Пакистан массированные поставки в Афганистан оружия. В стране разгоралась ожесточенная гражданская война с отчетливым исламистским «запахом».

Советское руководство сразу поняло как связь событий в Иране и Афганистане, так и то, что они представляют для СССР одновременно идеологическую, политическую и военную угрозу. И в декабре 1979 г. приняло решение о вводе советских войск в Афганистан.

В 1980 г. в Польше, к этому моменту охваченной глубоким экономическим кризисом и влезшей в крупные долги перед западными кредиторами, возникли (вначале на Гданьской судоверфи, а затем и в других отраслях, в том числе угольной и металлургической) крупные забастовки. Которые сразу получили политическую поддержку Ватикана (благодаря недавно избранному Папой польскому кардиналу Каролю Войтыле) и США. Эти забастовки быстро переросли в массовое антивластное профсоюзное движение «Солидарность», дополнившее экономический кризис кризисом политическим.

В результате с начала 1980-х годов советские валютные поступления от экспорта пришлось в нарастающих масштабах тратить и на укрепление границы с Ираном в Туркмении и Узбекистане, и на ведение войны в Афганистане, и на валютную подпитку Польши, оказавшейся на грани социально-политического взрыва. По имеющимся оценкам, с 1981 г. СССР тратил на афганскую войну от 3,5 до 5 млрд долларов в год, а на экономическую помощь Польше (а затем Чехословакии и другим кризисным странам СЭВ) — от 2 до 4 млрд долларов в год.

А в начале 1981 г. на президентский пост в США вступил Рональд Рейган, истово ненавидевший Советский Союз и прямо называвший его «империей зла». В команду Рейгана вице-президентом вошел бывший глава ЦРУ Джордж Буш-старший, министерство обороны возглавил Каспар Уайнбергер, а ЦРУ — Уильям Кейси.

Эта команда поставила своей прямой и приоритетной целью уничтожение СССР преимущественно экономическими методами. Кейси, который стал чуть ли не основным идеологом и «мотором» данного проекта, сформулировал задачу так: «Большая тайная война, чтобы разорить Советы».

Сейчас основные этапы и направления этой тайной американской войны против СССР уже достаточно детально раскрыли многие исследователи. В том числе американские, которые сделали это с явной гордостью за ошеломляющий успех своей страны. Одно из наиболее полных описаний этой войны принадлежит Петеру Швейцеру (книга «Victory. Роль тайной стратегии администрации США в распаде Советского Союза и социалистического лагеря»).

О том, как разворачивалась эта война, и к чему привела — в следующей статье.