И всё, что значишь ты, в день Пасхи мы поймем!
Руду в Лаврионских рудниках на юге Аттики добывали с III тысячелетия до н. э. С VI в. до н. э. рудники принадлежали Афинам. В них трудилось 20–30 тысяч рабов. Вот что пишет об условиях их труда античный историк Диодор:
« Согнанные в толпы, все они закованы в цепи, и постоянно принуждаемые к работе, они не имеют передышки ни днем, ни ночью. У них нет возможности бежать, поскольку они говорят на различных языках, их стражники не могут быть подкуплены дружеским разговором или случайными благожелательными поступками. Там, где золотоносная порода достаточно твердая, ее сначала обжигают огнем, и, когда она становится достаточно мягкой, чтобы поддаваться их усилиям, тысячи и тысячи этих несчастных принимаются за дело с железными отбойными молотками в руках... <...>
Малые дети спускаются по шахтам в недра земли, старательно собирают куски, которые набросаны на землю, и вытаскивают их на открытый воздух при входе в шахту. Здесь мужчины старше тридцати лет забирают у них камни, каждый то количество, которое предписано, и разбивают их в каменных ступах железными пестами на кусочки размером с семя вики. Затем они передают их женщинам и старикам, которые кладут их на ряд жерновов, и, стоя группами по двое и по трое у жернова, они размалывают их в порошок, столь же тонкий, как и лучшая пшеничная мука.
Никто не может смотреть на нищету этих несчастных, не имеющих даже тряпки, чтобы прикрыть свою наготу, без того, чтобы не почувствовать сострадание к ним в их положении. Будь то больной или искалеченный, будь то человек в преклонном возрасте или слабая женщина — никому нет снисхождения, нет передышки. Все они одинаково вынуждены выполнять свою работу под бичом, пока, сломленные тяжелыми лишениями, они не помирают в муках. Их несчастье столь велико, что будущего они боятся даже больше, чем настоящего, наказания столь жестоки, что смерть приветствуется как нечто более желательное, чем жизнь. »
Английский ученый-марксист Томсон приводит это свидетельство Диодора Сицилийского, чтобы показать, из какой действительности берется трагизм орфической религии.
Читая и перечитывая Диодора Сицилийского, я ощущаю страшную скорбь этих людей. Скорбь тех, кто лишен самого себя и своей души. Эта скорбь, согласно Томсону, запечатлелась в представлении о Тартаре — царстве мертвых с его подземными источниками воды, грязи, огня и серы. Она же рождает в орфической религии желание вырваться из земной юдоли.
Но она же рождает и любовь, которая бросает вызов страшащемуся любви аристократизму. Она рождает Орфея, который отправляется за своей возлюбленной Эвридикой в тот самый страшный Тартар и оказывается достаточно сильным, чтобы сладить с богами подземного царства Аидом и Персефоной.
Орфизм активно распространялся и на него сделал ставку афинский тиран Писистрат, который оперся на крестьян в противовес аристократам — эвпатридам.
Свидетельство Диодора после первого же прочтения вызвало у меня в памяти известное со школы стихотворение Некрасова:
Губы бескровные, веки упавшие,
Язвы на тощих руках,
Вечно в воде по колено стоявшие
Ноги опухли; колтун в волосах;
Ямою грудь, что на заступ старательно
Изо дня в день налегала весь век...
Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно:
Трудно свой хлеб добывал человек!
Не разогнул свою спину горбатую
Он и теперь еще: тупо молчит
И механически ржавой лопатою
Мерзлую землю долбит!
Как будто Некрасов писал про Лаврионские рудники!
Однако если бы чаша терпения обездоленных время от времени не переполнялась, мир давно бы превратился в концлагерь. Она и переполнилась через 53 года после первой публикации «Железной дороги». Примеру Некрасова и русской интеллигенции XIX в. последовала некоторая часть господствующего класса, которая, говоря языком Томсона, «перешла на позиции нового, революционного класса» и «сыграла активную роль в разработке новой идеологии».
«Железную дорогу» я прочитал впервые в каком-нибудь седьмом классе. Стихотворение Луи Арагона о народе, который «всегда вагон, обшарпанный, дешевый», услышал лет через пятнадцать после этого. А сейчас я понимаю, что для меня те, о ком свидетельствует Диодор Сицилийский, о ком пишут Некрасов и Луи Арагон, — одно. Это замученные, лишенные жизни при жизни люди, чье страдание должно взывать к отмщению. Арагон писал:
Ты жизнь творишь, народ, чтоб жить могли другие!
Твоя ж водой течет меж пальцев день за днем
Но ты Христос, ты все апостолы святые
И всё, что значишь ты, в день Пасхи мы поймем!
Ходят сытые-довольные дяди и тети, смотрят на современную бедноту (а нищенскую зарплату сегодня получает что железнодорожник, что ученый) и думают: «Народ — фигня. Никогда он больше ничего не будет значить». Таким образом, дяди-тети отвергают тайну Истории. Убеждены, что скучный, вянущий потребительский мир будет длиться вечно. И не будет Пасхи. А она — приближается!
