Инклюзия — иллюстрация болезни русского западничества
Очень впечатлил материал, который описывает, как именно ведется у нас пропаганда «инклюзивного общества». И даже не сам, вполне уже набивший оскомину, высокомерный и менторский тон, который выдерживает эта охамевшая «элита»; даже не само это пренебрежительное отношение к ценностям нашего народа; не это отвратительно размашистое «менять коренные устои и культуру у всего общества». Впечатлило то, что они, как мне показалось, в самом деле верят в то, что проповедуют, что для них говоримое и в самом деле воспринимается как безусловное благо, которое нужно нести непросвещенным темным русским массам. Это удивило и вызвало желание понять внутреннюю природу этого феномена, ведь раньше я полагал этих «просветителей» людьми исключительно лицемерными и циничными. Отдельно хочется отметить то, с какой скоростью наши «либералы-западники» переходят, когда некого стесняться, к проповеди своей пресловутой идеи изменения «ядра русской цивилизации». При чем — стремительно приходят к этому утверждению с любой темы. Особо возмущает и поражает, конечно, весь их посыл про «равенство», за которое они якобы борются и которое внедряют! Вот этим омерзительно высокомерным и хамским тоном они рассказывают про равенство!?
Наиболее активно продвигаемые идеологемы: толерантность, вариативность, уважение к индивидуальным отличиям, изменение социума под индивидуальные особенности — это ведь просто программные вещи для борцов с разного рода «тоталитаризмами». А наше общество, в этой концепции, насквозь больно этим «тоталитаризмом», все время к нему тянется. Все-то этим русским хочется, чтобы было «тотально»... Возникает вопрос: в чем же разность понимания человека и общества на Западе и в России? Этот давний вопрос побуждал многих исследователей посвящать годы жизни и тысячи страниц рукописей поискам ответов. У русских писателей эти поиски вызывали творческие прозрения, выливались в сильнейшие произведения русской литературы. Многим известны строки из глубочайшего стихотворения Ф.И. Тютчева «Два единства», очень концентрированно выражающие один из ярчайших аспектов различия русского и европейского пути: «Единство, — возвестил оракул наших дней, — Быть может спаяно железом лишь и кровью...» Но мы попробуем спаять его любовью, — А там увидим, что прочней...
Так вот, удивившее меня наличие искренности в словах наших проводников «западных ценностей» вызывает потребность разобраться и ответить на эту странность. Сам я много раз, как по личному опыту, так и по изучению этого вопроса в разной литературе, убеждался, что на Западе царит другое понимание природы человека и его сути — трудноуловимое, но фундаментальное отличие. Наиболее яркое столкновение с этой проблемой возникло у меня во время Евромайдана в Киеве 2013-2014 гг. До переворота на Украине, я работал в крупной фирме в Киеве. Основная масса клерков в компании были типичными представителями так называемого среднего класса, со всеми присущими атрибутами. Я даже считаю, что тут уместно было бы их назвать представителями класса «глобиков». Соответственно, с началом майдана, большая часть сотрудников фирмы стала симпатизировать происходившему, а некоторые боссы даже помогали деньгами. На фоне этого моя позиция оказалась в абсолютном меньшинстве и вызывала поначалу много вопросов, которые достаточно быстро перерастали в споры. Наиболее принципиальные и длительные споры возникали у меня с сотрудником из соседнего отдела. Это был серьезный профессионал в своей области, высокообразованный, сорока с небольшим лет, юрист, зарабатывающий достаточно, чтобы несколько раз в год возить семью в путешествия по Европе. Главное же то, что он упорно не отчаивался в попытках доказать мне благость европейского выбора для Украины. Стоит отметить, что мой оппонент был активным участником еще первого майдана 2004-2005 годов, который, по его словам, «был предан Ющенко». Кстати сказать, достаточно общая позиция всех участников «оранжевой революции» — «нас обманули и мы не виноваты». Мне же очень хотелось понять причины, которые заставляли людей искренне желать вступления Украины в Европу. Хотелось найти те рациональные, как меня повсеместно убеждали, мотивы, которые побуждали людей пускаться в самоубийственные пляски на майдане. Я не мог просто согласиться с мыслью, что все либо идиоты, либо циники, готовые пожертвовать своей страной, благом своего народа, ради удовлетворения своего потребительского вожделения. Очевидно, что к этому все не сводилось, и для многих путь в Европу на самом деле представлялся все оправдывающей целью. Обычно апологеты европейского выбора Украины достаточно быстро опускались до аргументов уровня «ты ничего не понимаешь, потому что ты не жил там». После чего ретировались. Потому я особенно радовался тому, что нашелся такой стойкий и конструктивный оппонент. В ходе споров я пытался вывести рассуждение в интересующую меня плоскость: в чем же зерно убежденности в том, что, несмотря на все издержки, только вхождение в Европу является спасительным? По мере долгих обсуждений всяких за и против, плюсов и минусов, попыток договориться о некоторых объективных параметрах, мне становилось все сложнее и сложнее справляться с желанием бросить это все. Мы уже договорились, что дело не в деньгах и не в рынках (очевидно было, что мы очень много потеряем). Также дело не сводилось к тому, чтобы получить от Европы какие-то особые технологии построения жизни «по-европейски», все было достаточно понятно, и тут мог быть лишь вопрос вкуса (кому-то так нравится, кому-то нет). Но понимания истинных мотивов этого западничества никак не появлялось. Однажды, обсуждая очередной раз отличия бытия «как тут» и «как там», мой оппонент решил продемонстрировать мне эту разницу визуально. Одной рукой перед собой он показал условный уровень на котором мы находимся вне ЕС, а второй рукой выше показал тот уровень, на котором мы окажемся после вхождения в ЕС. Я искренне поинтересовался, за счет чего после вхождения в ЕС возникнет этот скачок уровня бытия. На что получил ответ: - Этого нельзя объяснить, это нужно увидеть. — После, немного задумавшись, уверенно сказал: — В это нужно поверить! И тут меня осенило. Я вдруг увидел стоящего передо мной русского человека. В том смысле, что все его представления о благости насквозь были русскими, просто натягивались, с граничащей с безумием настойчивостью, на условного европейского «немца» и на Европу в целом. В устах моего собеседника, этот «немец» становился человеком преисполненным сочувствия, человеколюбия, желания помочь ближнему, научить его жить правильно, поделить последний кусок хлеба и снять с себя последнюю рубаху. Ну, просто такой елейный идеал русского святого. И все-то у них там, в воображаемой Европе, по совести, и везде-то у них там любовь к ближнему, жертвенность и милосердие! Я вдруг отчетливо ощутил, что весь мой спор с ним был странным занятием. Ведь я, в его глазах, выглядел исключительным циником, пытающимся разобрать на выгоды и издержки то, что является абсолютной ценностью — веру в возможность существования идеального Мира и идеального Человека. Просто на место этого Человека с большой буквы, идеала, был, волею страшного эксперимента под названием «Перестройка» и всей постперестроечной действительностью, поставлен этот вот условный «немец». Конечно же, идеал этот, в устах моего знакомого, был сильно омещанен, превращен в такое рабское восхваление прекрасного барина, который, мол, де, по всеблагой мудрости своей, не забудет своих холопов и одарит их благами, просто от любви, потому что он такой добрый. А иногда и пожурит, для вразумления. И моя критика воспринималась как нападение на вот этот идеальный образ, на мудрого барина-отца. Несмотря на очевидный внутренний протест, который возникал против этой порочной патерналистской установки, для меня стал отчетливо виден контраст между реальным западным европейцем и этими представлениями, пусть и искаженными, но русскими. Ведь сказать немцу, описать ему эти представления о нем моего украинского друга, которые тот немцу искренне в позитивные записывает, немец был бы сильно обескуражен, а, вполне возможно, и просто оскорблен. В глазах немца то, что ему было бы предъявлено как сочувствие, человеколюбие и желание помочь слабому — это потакание самым низким качествам и слабостям в другом, по сути, страшный грех. Ты так ему, этому самому слабому, поможешь как-то, возьмешь на себя грех, так он после этого еще больше отпадет от блага, а того и гляди, и тебя за собой потянет в эту безблагодатную пропасть, сядет тебе на шею. Немецкое представление о благе состоит в том, что нужно вкалывать, не жалея себя день и ночь, все копить и складывать, считать и пересчитывать скрупулезно, надеясь таки прорваться к благодатному источнику утешения. В том ощущении, что возможно ты спасешься, если еще чуть-чуть больше приложишь усилий и усердия в своем труде. А главное, это путь твоего индивидуального спасения, а зачастую даже за счет других, так как всем спастись все равно не удастся. Конечно, современный немец уж совсем не тот, но глубоко внутри — там все еще эта протестантская этика. А значит, нет ничего оскорбительнее для немца, чем предполагать, что он будет помогать вороватой, хамоватой и бесстыжей современной Украине, каковой она себя непрерывно всему миру являет, по доброте душевной. И если мой горемычный оппонент, мечтающий о европейских хозяевах, несмотря на явленное отвратительное рабское омещанивание, тем не менее, внутри оставался все же русским… То вот эти «либералы-западники», продвигающие такое, от смрада чего у русского сводит внутренности, остаются в каком-то смысле загадкой. Насколько то, что они пытаются внедрять и осуществлять, является циничным отрабатыванием некого «заказа», а в какой степени это уже что-то идейное? Причем, как это неоднократно отмечалось многими, то, что они преподносят и внедряют здесь как истинно западные ценности, на том самом Западе воспринимается, мягко говоря, неоднозначно. Конечно, в целом, Запад тоже движется настойчиво в самоубийственное дегуманизированное будущее. Но там это идет, если можно так сказать, согласуясь с древними чертежами путей, хоть эти пути и пришлось сильно искривить, многое переделать и начать активно подталкивать поезд западного человечества в сторону этой пропасти, но полотно при этом не меняли по сути. Поэтому все эти толерантность, инклюзивность, гей-парады и даже ювенальная юстиция ложатся там в некоторую созвучную этому колею. У нас же вся эта западная античеловеческая идеология вбивается с каким-то особым остервенение и даже злорадством. Вопреки всякой логике, вопреки тотальному неприятию этого обществом, вопреки всякой политической целесообразности, вопреки, наконец, всем ЗАПАДНЫМ же ценностям. Парадоксально, но у нас «либералы-западники» внедряют в общество западные ценности демократии, прав личности, свободы слова — диктаторскими, антидемократическими методами, попирая права личности и затыкая рот несогласным! Мне же видится, как бы ни звучало это странно, что и здесь мы имеем дело именно с явлением русским по сути. В том смысле, что эти «Алехины», проталкивающие западные инклюзивные программы, и даже, как мне показалось, верующие в них, на самом-то деле так и не стали носителями западного духа, каковыми они себя, возможно, даже считают, а остаются русскими. Просто такими странными, превращенными русскими. Вспоминается монолог князя Мышкина из романа «Идиот» Достоевского: И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление? Неужто не знаете? Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел и бросился ее целовать! Не из одного ведь тщеславия, не всё ведь от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче чем всем остальным во всем мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда!
Не хочется всех грести под одну гребенку. Конечно же, достаточно много просто прожженных циников, а может, даже просто исполнительных бюрократов, которые, выполняя некоторый «заказ», давят и давят все эти расчеловечивающие западные «передовые наработки» в народ. А народ, находясь в дезориентированном и оглушенном состоянии, в ответ лишь вяло отмахивается. Но то, что за всеми простыми исполнителями стоят именно вот эти, испытывающие жажду духовную, «тоскующие по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда ее и не знали!», идеально заряженные люди — для меня это абсолютно бесспорно. Это еще раз остро ставит нас перед извечный вопросом — вопросом о природе загадочной и сложной русской души. Враг, вознамерившись уничтожить русское вообще, давно подбирает ключи к этой тайне, ясно понимая, что в ней и наше воскрешение, и наша смерть. Для нас же решение этой загадки является жизненно необходимым, в нем заключено наше спасение, а возможно и спасение всего мира.
До встречи в СССР!
