Право на жизнь

Тема эвтаназии, поднятая в статье В. Н. Сорокиной «Право на легкую смерть», является одной из тех на сегодняшний день тем, общественное отношение к которым, подобно лакмусовой бумажке, позволяет быстро обнаружить следы не всегда очевидных, на первый взгляд, но весьма глубоких социальных заболеваний.

По мере размышлений над проблемой мне невольно вспомнилось имя великого австрийского психолога, основоположника Третьей Венской школы психотерапии Виктора Франкла. В одной из своих работ, переведенных на русский язык и вышедших в нашей стране в виде сборника «Человек в поисках смысла», Франкл рассуждает о мире ценностей, как о некоем объективном поле, в котором каждый из нас актуализирует для себя какую-то часть, придавая осмысленность своей жизни.

Согласно Франклу, все ценности в зависимости от возможности их реализации могут быть условно разделены на три категории. Первую группу составляют так называемые «ценности созидания», которые человек реализует в активной направленной творческой деятельности. Ко второй немаловажной группе относятся «ценности переживания», проявляющиеся в человеческой чувствительности к явлениям окружающего мира.

«В отдельные моменты, — говорит Франкл, — жизнь призывает нас обогатить собственными действиями этот мир, в другое же время мы обогащаем переживаниями самих себя. Для выполнения своего предназначения человек то должен действовать, то — предаваться очарованию переживаемого». И даже в том случае, когда «речь идет об одном-единственном моменте, величие жизни может быть измерено величием момента: ведь высота горной гряды определяется не высотой какой-нибудь долины, а величиной высочайшей вершины. Так же и жизненные пики определяют осмысленность всей жизни, и единичное событие может задним числом наполнить смыслом предшествующее существование».

Третью, самую важную в свете рассматриваемой статьи группу составляют «ценности отношения». Так, человек, даже оказавшись лицом к лицу с роковыми для себя обстоятельствами и не имея возможности реализовывать ценности первых двух категорий, сохраняет свою жизнь осмысленной до тех пор, пока в его распоряжении остается возможность проявить высший пример человеческого духа, заключающийся в том, чтобы встретить судьбу с высоко поднятой головой.

Подчеркивая способность человека до самого последнего мгновения сохранять свою жизнь осмысленной, Франкл говорит следующее:

«То, как человек принимает тяготы жизни, как несет свой крест, то мужество, что он проявляет в страданиях, достоинство, которое он выказывает, будучи приговорен и обречен, — всё это является мерой того, насколько он состоялся как человек. Как только список категорий ценностей пополняется ценностями отношения, становится очевидным, что человеческое существование по сути своей никогда не может быть бессмысленным. Жизнь человека полна смысла до самого конца — до самого его последнего вздоха. И пока сознание не покинуло человека, он постоянно обязан реализовывать ценности и нести ответственность. Он в ответе за реализацию ценностей до последнего момента своего существования. И пусть возможностей для этого у него немного — ценности отношения остаются всегда доступными для него».

Далее Франкл приводит несколько замечательных примеров из практики врачей. Эти примеры описывают то, как человек, оказавшийся на пороге смерти и утративший вместе с жизненно важными функциями оперативную связь с миром, своим отношением к происходящему демонстрирует высшие человеческие качества.

Но если это так, если одним из высших проявлений человеческой сущности является несломленность духа перед лицом смерти, то как следует расценивать слова об эвтаназии Уполномоченного по правам человека Татьяны Москальковой, которая из «гуманных» (т. е. соответствующих человеческой природе) соображений отказывает человеку в возможности совершить последнее восхождение к небывалой для него прежде вершине духа, которое венчает собой всю человеческую жизнь? Ведь за подобными высказываниями, всегда обусловленными поначалу какими-то частностями, в конечном счете, стоит принципиальная позиция, определяющая безотносительную границу приемлемого и неприемлемого, а с ней и дальнейший вектор будущих социальных преобразований. Вместе с тем, в статье на примере фашистской Германии прекрасно показано то, каким может быть этот вектор.

Примечательно, что в ответ на заявление о допустимости эвтаназии в отношении людей, страдающих неизлечимым психическим заболеванием, Франкл говорит о том, что идиот в состоянии хотя бы толкать перед собой тележку, в то время, как те, кто выступает с подобными заявлениями, зачастую, не делают даже этого.

Так что же все-таки это за гуманизм такой, который в угоду обыденности и приятности всего и вся даже в смерти отказывает человеку за счет отношения к ситуации выйти за пределы самого себя? Вспоминаются слова одной из песен В. С. Высоцкого:

Вот и сбывается всё, что пророчится. Уходит поезд в небеса — счастливый путь! Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть.

Гуманизм по Москальковой это тот гуманизм, в соответствии с которым «всем нам хочется не умереть, а именно уснуть»? Не тот ли это гуманизм, который в 1939 году всего за какой-нибудь считанный месяц с величайшим позором, безвольно и безропотно сдал Париж в руки фашизма — величайшего зла, из всех, что когда-либо знала история человечества?

Но если это так, то гуманизм, спасший Европу и продемонстрировавший беспредельный пример проявления высших человеческих качеств за счет презрительного отношения к смерти, — есть явно другой гуманизм!

Мне почему-то вспомнились знакомые со школы строки из поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин», демонстрирующие проявление подлинной человеческой сущности перед лицом смерти. В них поэт описывает внутренний диалог бойца с самим собой, в котором в какой-то степени и происходит реализация «ценностей отношения» по Франклу.

Ты лежишь ничком, парнишка Двадцати неполных лет. Вот сейчас тебе и крышка, Вот тебя уже и нет.

Ты прижал к вискам ладони, Ты забыл, забыл, забыл, Как траву щипали кони, Что в ночное ты водил.

Смерть грохочет в перепонках, И далек, далек, далек Вечер тот и та девчонка, Что любил ты и берег.

И друзей и близких лица, Дом родной, сучок в стене... Нет, боец, ничком молиться Не годится на войне.

Нет, товарищ, зло и гордо, Как закон велит бойцу, Смерть встречай лицом к лицу, И хотя бы плюнь ей в морду, Если всё пришло к концу...