Дантон. Часть 2
Великий французский революционер, помимо необычайного чувства исторического момента, не был чужд и прагматизма. В отличие от фанатичных революционных аскетов — Робеспьера, Марата или Сен-Жюста — Жорж Дантон считал, что борьба за благо народа может пойти во благо и самому борцу. Довольно точно этот аспект биографии Дантона раскрыл советский историк А. Левандовский: «Дантон не был чист и безгрешен — документы его изобличают. Но Дантон не был и примитивно продажен. Он брал там, где мог взять, и делал то, что считал нужным делать. В большинстве случаев его житейская нечистоплотность не вела к прямому предательству. Продажность Дантона была плоть от плоти его извечного соглашательства: утратив принципиальность в борьбе, став на путь поблажек своей слабости, мог ли он отказаться от злата, то есть материальных благ, которыми он так дорожил и за которые — утешал он себя — ему ничего или почти ничего не придется менять в своем политическом курсе?»
Примером компромиссной позиции Дантона принято считать его реакцию на события, связанные с так называемым «Вареннским кризисом». В июне 1791 года королевская семья под покровом ночи попыталась сбежать из Франции. Беглецов схватили лишь у самой границы в городке Варенн благодаря тому, что служащий почты случайно узнал короля и поднял тревогу. Подобные действия королевской четы были расценены народом как предательство и существенно проблематизировали возможность существования Франции в качестве конституционной монархии.
В этой ситуации Дантон встал на гораздо более умеренную позицию, чем многие другие революционные демократы и выступил с компромиссным предложением. 23 июня Дантон произнес речь в Якобинском клубе — центре революционных демократов. Он заявил: «Человек, называемый королем Франции, поклялся охранять конституцию и после этого бежал; я с удивлением слышу, что он еще не лишен короны!..Этот человек написал, что будет изыскивать средства для уничтожения конституции, — все вы слышали его манифест. Если он не откажется от своих слов, значит он преступник; в противном случае мы имеем дело со слабоумным. Перед лицом всего мира мы предпочтем признать последнее. Но человек, носивший королевский титул, не может оставаться королем с того момента, как его признали слабоумным, и нам, следовательно, необходим сейчас не регент, но опекунский совет!..» Дантон пророчил в этот совет герцога Филиппа Орлеанского — первого принца крови, известного своими либеральными взглядами. Во время революции Филипп Орлеанский сменил имя на Филиппа Эгалите (фр. égalité — равенство) . Герцог Орлеанский представлялся Дантону, как и верхним слоям буржуазии, наилучшей кандидатурой на роль управляемого и зависимого от буржуазии главы конституционной монархии.
Между тем, Учредительное собрание решило поступить еще более консервативно и попросту «простить» Людовику XVI попытку побега, приняв соответствующий декрет. Отныне любые предложения о смещении короля были вне закона. Крупные собственники Парижа, в чьих руках была власть, решили самыми решительными средствами прекратить развитие революции, в том числе и путем применения военной силы. Конституционная монархия с Людовиком во главе была для них идеальной формой правления.
Большинство парижан, наоборот все больше склонялось к тому, что монархия себя исчерпала, а революция, предоставив крупной буржуазии власть, так и оставила бесправными народные «низы». Еще до принятия декрета Учредительным собранием группа якобинцев под давлением народа решила написать петицию с призывом к королю Людовику XVI отречься от престола. Инициативная группа при участии Дантона разработала текст обращения, который содержал призыв смещения короля «всеми конституционными средствами». Замещение «конституционными средствами» предполагало регентство, а регентом по закону мог стать только Филипп Орлеанский. Но народного признания эта схема не получила. Зачитывая ее перед народом на Марсовом поле, Дантон столкнулся с бурей негодования. Собравшиеся там парижане воспротивились формуле замещения короля «конституционными средствами» и отказались ее подписывать. Было предложено собраться на следующий день и подписать исправленную петицию.
Последующие события развивались стремительно. Учредительное собрание издало декрет, по которому Людовик XVI объявлялся единственным законным монархом. Этот акт поставил подобные петиции вне закона. Дантон и большинство якобинцев не решились пойти на конфликт с Собранием и отказались от новой петиции.
Когда об этом стало известно на парижских улицах, было решено самостоятельно написать новую петицию, причем в прямолинейном антимонархическом тоне. Составленную петицию выставили на Алтаре Отечества, расположенном на Марсовом поле. Петицию при большом стечении народа подписало несколько тысяч человек. Данные действия были использованы властью крупной буржуазии, разделявшей роялистские взгляды (так называемые «фельяны»: фр. Club des Feuillants — политический клуб конституционных монархистов) с целью жесткого подавления революционных действий демократических масс. 17 июля, в то время как парижане подписывали петицию, Марсово поле окружили войска, после чего по безоружной толпе был открыт огонь на поражение.
Когда начались расстрелы, Дантон был уже далеко от Парижа. Почуяв опасность, он покинул столицу, а вскоре вообще эмигрировал в Англию. В схожей ситуации оказались и другие революционные деятели. Жан-Поль Марат также был вынужден скрываться от преследований в Англии.
«События 17 июля, —пишет А. Левандовский, — были не только вехой в жизни Дантона. Они сделались важным рубежом в ходе революции. В этот день буржуазия не просто расстреляла безоружную толпу. Она убила веру в себя, в свою Ассамблею, в свою конституцию. Ее победа оказалась пирровой победой. Раскол бывшего третьего сословия завершился». Крупные собственники окончательно запятнали себя предательством народа в интересах монархии и капитала. На Францию надвигалась очередная революционная гроза.
Дантон вернулся во Францию в сентябре 1791 года, когда Учредительное собрание было распущено в связи с истечением срока полномочий. Взамен было сформировано Законодательное собрание, большинство в котором заняли жирондисты (фр. girondins — либеральная, демократическая политическая группировка, выступавшая за революционные войны, так же выражающая интересы буржуазии), сильно потеснившие фельянов. Ими была объявлена амнистия, которая и позволила Дантону вновь включиться в политическую борьбу. На выборах прокурора Коммуны он провалился, но эту должность занял Пьер Манюэль, якобинец и демократ. 6 декабря Дантон стал его вторым заместителем.
Революционные события разворачивались быстро. Остававшийся на троне Людовик XVI и главная интриганка двора королева Мария-Антуанетта продолжали строить планы по реставрации монархии. Их единственной надеждой стала возможная война. В августе 1791 года между австрийским императором и прусским королем была подписана декларация о совместных действиях, оформившаяся в феврале 1792 года в военный союз. Это означало объявление войны феодальной реакционной Европой революционной Франции. Французские монархи делали ставку на то, что если военные действия будут успешны для Франции, тогда, опираясь на лояльных королю генералов и офицеров, можно будет разогнать Учредительное собрание и восстановить абсолютную монархию. В случае же, если французские войска потерпят поражение, войска интервентов овладеют Парижем и все равно реставрируют монархию.
Призывы к войне прозвучали и от представителей нового парламентского большинства жирондистов. «Заговорим, наконец, языком свободной нации! Пора показать миру, на что способны освобожденные французы!» — взывали они к народу. Как отмечает А. Левандовский, «в основе тяги к войне, которую испытывала торговая и промышленная буржуазия, лежало стремление к экономическому могуществу. Крича о революционной войне и мировом пожаре, промышленники и торговцы думали о новых районах сырья и рынках сбыта. Попутно они отвлекали народ от мыслей о лишениях и нужде; внешняя война должна была вывести буржуазию из внутренних затруднений».
Теми немногими, кто выступил против новой демагогической власти и инициируемых ею авантюр, были Робеспьер и Марат. Совершенно иную позиции занял «мастер революционной тактики» Дантон. Искусством политического маневра он действительно владел в совершенстве. Не желая делать однозначную ставку ни на жирондистов, ни на левых монтаньяров (фр. montagnards — радикальная революционная политическая группа, пользующаяся поддержкой народных масс), Дантон решил стать третьей силой, лавирующей между ними.
Политические расчеты Дантона не увенчались успехом — его умеренная позиция по отношению к Жиронде не позволила войти в состав нового жирондистского правительства. После фиаско в игре «справа» Дантону ничего не оставалось, кроме как начать играть «слева», то есть на стороне Робеспьера и якобинцев.
Между тем объявленная жирондистами весной 1792 года война не принесла ничего, кроме поражений. Промонархический генералитет откровенно саботировал военные операции, правительство с точки зрения военного управления оказалось недееспособным. Войска интервентов надвигались на Париж. Народ, интуитивно ощущавший надвигающуюся катастрофу, не желал сидеть сложа руки. В течение всего лета столицу Франции сотрясали многочисленные революционные манифестации. Все это означало полномасштабную подготовку к свержению монархии.
Спусковым крючком восстания послужил манифест командующего союзными войсками герцога Брауншвейгского, дошедший до столицы 1 августа. Манифест содержал угрозы «положить конец анархии» во Франции, восстановить в ней «законную власть» и строго расправиться с «бунтовщиками», а в случае неповиновения герцог обещал полностью разрушить Париж.
В ночь с 9 на 10 августа была закончена подготовка к восстанию. Комиссары 28 парижских секций (районов) провозгласили себя «Революционной Парижской коммуной десятого августа». 10 августа восставший народ окружил королевский дворец, который охранялся швейцарскими наемниками. Короля в нем к тому моменту уже не было, так как незадолго до штурма он укрылся в Законодательном собрании. После непродолжительного кровавого боя дворец был взят. Французской монархии пришел конец.
Восстание 10 августа явилось вершиной политического величия Дантона. Именно в тот день он непосредственно возглавил революционный народ в битве против деспотизма и прославил свое имя. Биографы Дантона замечают, что «окружавшие считали его центральной фигурой всех событий, связанных с восстанием. Это объясняет, почему в дальнейшем Дантона часто будут называть «человеком десятого августа»».
Произошедшие политические трансформации вознесли Дантона и на вершину карьерной лестницы, сделав его министром юстиции. Сложившуюся в тот момент политическую обстановку рельефно обозначил А. Левандовский: «Две силы соперничали в ходе событий 10...Одна из них опиралась на «закон», другая — на восстание... Первая из этих сил, представляемая жирондистами, воплощала буржуазию. Она свила себе гнездо в Законодательном собрании. Вторая, возглавленная революционными демократами, вышла из недр народа. Ее оплотом стала повстанческая Коммуна. Законодательное собрание... всячески пыталось предотвратить «дикий бунт черни»... Но Коммуна, вождями которой стали Робеспьер и Марат, зорко следила за Ассамблеей и срывала все ее планы. Собрание и Коммуна стремились уничтожить друг друга. Демократы, провозгласившие верховную власть народа, требовали, чтобы Собрание, избранное по антидемократической, цензовой системе, уступило место Национальному Конвенту. Собрание, в свою очередь, постановило, что повстанческая Коммуна, как учреждение временное, подлежит принудительному роспуску. Борьба разгоралась. Дантон быстро сообразил, где его место. Он должен был стать между Коммуной и Собранием. Превратившись в третью силу, он овладеет властью в Исполнительном совете и станет господином положения». В сущности, Жорж Дантон остался верен себе, желая оставаться «над схваткой», не ввязываясь в бой на стороне какой либо из противостоящих сил.
Между тем положение на фронтах все осложнялось и к 2 сентября стало критическим. Военная угроза нависла над Парижем. Одновременно с этим по городу поползли слухи об измене. Враги революции из стана роялистов, находившиеся в тюрьмах, уповали на интервентов. Более того, в городе в городе находилось огромное количество подозрительных лиц, при обысках у которых обнаруживалось оружие. Коммуна обратилась к парижанам с воззванием: «К оружию, граждане, враг у ворот! Немедленно собирайтесь на Марсовом поле!»
В обстановке всеобщей растерянности Дантон произнес свою знаменитую речь: «С чувством глубокого удовлетворения я, как министр свободного народа, спешу сообщить вам радостную весть: спасение отечества не за горами. Вся Франция пришла в движение, все горят желанием сражаться... Париж готов всецело поддержать великие усилия народа. Сейчас, когда я говорю с вами, комиссары Коммуны торжественно призывают граждан вооружаться и идти на защиту родины... Мы требуем смертной казни для тех, кто откажется идти на врага или выдать имеющееся у него оружие. Необходимы меры беспощадные. Когда отечество в опасности, никто не имеет права отказаться служить ему, не рискуя покрыть себя бесчестьем и заслужить имя предателя отчизны. Набат, уже готовый раздаться, прозвучит не тревожным сигналом, но сигналом к атаке на наших врагов. Чтобы победить их, нам нужна смелость, смелость, еще раз смелость — и Франция будет спасена!».
Тяжелейшее военное положение, опасность осады столицы привели к так называемым «Сентябрьским убийствам» — массовым внесудебным расправам над находящимися в тюрьмах роялистами. По замечанию А. Левандовского «простые люди Парижа, которые шли на фронт, чтобы защитить родину, были готовы отдать свои жизни, но не желали действовать вслепую. Они понимали, что революция еще не закончена. Они оставляли в столице своих жен и детей, и на кого же? Тюрьмы Парижа были до отказа набиты явными врагами — роялистами и фельянами, врагами лютыми, беспощадными, которые с нетерпением ждали интервентов и которые не остановились бы ни перед чем, лишь бы снова надеть на народ оковы».
Действия Дантона в августе-сентябре 1792 года окончательно сделали его ключевой фигурой Французской революции. А. Левандовский пишет: «Более ста семидесяти лет прошло с тех пор. Давно погребены историей мелкие делишки Жоржа Дантона, его житейские интересы, его неровное, противоречивое поведение в политике. Но слова, сказанные оратором-демократом в день 2 сентября 1792 года, живут и поныне, и всегда будут живы. И недаром вождь мирового пролетариата В. И. Ленин повторил эти слова в канун Великой Октябрьской революции». Но жестокий революционный рок уже готовил для великого трибуна путь на эшафот. Объективные закономерности истории были против Дантона. Ибо он никогда не был радикальным революционером, а наоборот, стремился всеми средствами затормозить раскручивающуюся народную бурю. В новой же реальности становилось все меньше места для умеренности и половинчатости.
После схода с политической сцены конституционных монархистов, фельянов единственной правой партией оказались жирондисты, которые, ощущая угрозу со сторону левых якобинцев, объявили им войну. Очередным полем брани стала судьба короля Людовика XVI, которого, по мнению якобинцев, необходимо было казнить. Жирондисты же, наоборот, всеми способами пытались спасти короля. Примечательно, что хотя в этом вопросе Дантону была гораздо ближе позиция жирондистов, однако он счет более правильным выступить за казнь короля.
В сущности, тот рубеж, к которому подошла революция находился, как сказали бы сейчас, вне «зоны политического комфорта» Дантона. По замечанию А. Левандовского, «при всех обстоятельствах Жиронда оставалась для Дантона щитом. Мечтая примирить ее с наиболее «благоразумными» лидерами Горы (имеются в виду монтаньяры, якобинцы — К. Ч.), а затем сблизить обе партии с «болотом» (так принято называть внепартийных депутатов, голосовавших ситуационно — К. Ч.), Дантон в случае удачи этой комбинации считал возможным «остановить» революцию на самом выгодном для себя этапе».
В июне 1793 года Жиронда пала, депутаты ее представлявшие были арестованы. Во Франции установилась революционная диктатура якобинцев во главе с Максимилианом Робеспьером, прозванным «Неподкупным». Падение Жиронды означало для Дантона потерю щита на будущее, поскольку теперь он занимал политическую нишу жирондистов, оставаясь наедине с радикальными якобинцами. А. Левандовский в этой связи указывает, что «Дантон... вставал лицом к лицу с Робеспьером, Маратом, парижскими санкюлотами — той грозной силой, на которую он до сих пор лишь опирался в своих хитроумных комбинациях. Прежде он мог лавировать между крайними партиями — это было его поле боя, его стихия; здесь он чувствовал себя непобедимым и неуязвимым. Теперь он сам отходил в крайнюю партию, ибо справа от него никого больше не оставалось. Место лавированию должен был уступить или твердый союз с демократами, или принципиальная борьба с ними. Матерый вожак «болота» на первое был неспособен, во втором — неизбежно проигрывал». Именно эта патовая ситуация предопределила дальнейшую судьбу Дантона. Его звездный час более не повторился.
Еще одно событие личного характера ударило по Дантону — 11 февраля 1793 года скончалась его жена Габриэль. Впрочем, вдовец недолго ходил в трауре и уже в июне снова женился. Причем его избранницей стала пятнадцатилетняя дочь неприсяжного священника, то есть не присягнувшего республике и находившегося вне закона. Одним этим Дантон ставил свою политическую карьеру под удар. В дополнение ко всему он стал периодически «пропадать», якобы по болезни, из по-прежнему бурлящего Парижа, бросая все государственные дела. В период с сентября по ноябрь 1793 года Дантон занимался тем, что налаживал семейную жизнь в своем поместье и совершал новые земельные приобретения. По своим же словам, брошенным одному из знакомых, на политическом поприще Дантон стал чувствовать себя «исчерпанным».
По возвращении в Париж после «болезни» Дантон, оценив расстановку политических сил, решил начать действовать против Робеспьера. Великий трибун, опасаясь того, что революционный радикализм Неподкупного может рано или поздно ударить по нему, решил играть на опережение и привлек к своему плану давнего друга Камилла Демулена. Использовав импульсивного журналиста в качестве живого щита, он предложил ему создать газету «Старый кордельер», что на ее на страницах обличать радикализм, диктатуру и насилие якобинцев.
Первые номера газеты не были явно направлены против Робеспьера. В то же время, уже в четвертом номере Демулен прямо призвал к свертыванию революции. А в седьмом номере вспыльчивый журналист резко атаковал якобинское правительство во главе с Робеспьером. Своими словами Демулен подписал смертный приговор себе — и Дантону.
В конце марта 1793 г. Дантон с соратниками был арестован и подвергнут суду. Великий трибун надеялся на силу своего ораторского искусства и в ходе процесса активно защищался. Однако, обстоятельства сложились для Дантона самым плачевным образом. Пока шел процесс, жена Камилла Демулена Люссиль попыталась с помощью подкупа организовать заговор в тюрьме, где содержались обвиняемые. Заговор был раскрыт, что не оставило Дантону каких-либо шансов на победу в суде. 5 апреля обвиняемых приговорили к смерти.
Из зала суда Дантона и его соратников сразу же повезли на гильотину. Примечателен следующий эпизод: проезжая в телеге к месту казни дом, в котором жил Неподкупный, Дантон прокричал «Робеспьер! Я жду тебя! Ты последуешь за мной!..» Последние слова он произнес на эшафоте: «Ты покажешь мою голову народу. Она стоит этого».
В заключение будет вполне уместна цитата А. Левандовского: «Когда сумерки опустились над Парижем, тела отвезли на новое кладбище для казненных, в Муссо. Там всех их свалили в общую яму и засыпали сверху известью. Три месяца и двадцать два дня поджидал здесь Жорж Дантон своего старого товарища Максимилиана Робеспьера. И вот 10 термидора (28 июля) они снова встретились. В этот день сюда привезли и так же швырнули в негашеную известь останки Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и их двадцати соратников. Восходящая линия великой революции закончилась».
«Блеск и нищета Великой французской буржуазной революции по замечанию советских историков характеризовались тем, что в «то время буржуазия, выступавшая против власти феодалов, являлась прогрессивным классом. Но она оставалась буржуазией со всеми отрицательными ее чертами: склонностью к соглашательству, стремлением к наживе, продажностью.
Якобинец Жорж Дантон представлял и воплощал эти качества наиболее широких слоев буржуазии.
Подобно ей, находившейся на подъеме, рвавшейся в битву с ненавистными привилегиями аристократии, он был революционером и патриотом.
Подобно ей, боящейся народных масс и готовой к любому компромиссу ради их обуздания, он постоянно лавировал и искал опору то слева, то справа.
Жорж Дантон являлся вождем, человеком большого таланта, он обладал революционной дерзостью. Ради спасения отчизны он оказывался готовым пойти на самые решительные средства.
Таким он был в сентябре 1792 года — в великую пору своей жизни.
Пока революция низвергала феодализм, Дантон при всех своих колебаниях шел в ее авангарде.
Но когда революция устремилась дальше, против неограниченной собственности и, следовательно, против интересов буржуазии, Дантон осел в «болоте» и повис на ней мертвым грузом.
В этом была его двойственность, присущая всей той социальной группе, к которой он принадлежал.
Соглашатель Дантон стал на путь контрреволюции и погиб.
Дантон-революционер завоевал право на бессмертие».
