Михеев против народовластия: демократия как виляние задом перед избирателем
Демократия есть политическое «виляние задом» на потребу соблазняемым избирателям, заявил политолог Сергей Михеев 30 октября в эфире радиостанции «Вести.fm».
В студии обсуждалась недавняя победа на президентских выборах в Бразилии Жаира Болсонару — одиозного ультраправого политика с военным прошлым. По ходу дискуссии Михеева с ведущим Сергеем Корнеевским возник вопрос о том, так ли уж плоха военная диктатура, как ее «малюют» либералы, и настолько ли спасительна демократия, как кажется ее сторонникам.
Михеев подчеркнул, что диктатура не всегда позитивна, однако она хотя бы позволяет навести бытовой и общественный порядок. Демократия же есть не что иное, как «виляние задом» и потакание контрпродуктивной «болтовне» вместо решения насущных задач, считает политолог. По его словам, военные диктаторы поступают честнее, чем те «демократические» политики, которые «вешают [электорату] на уши любую лапшу» перед выборами, а в случае избрания тотчас забывают о своих обещаниях.
Также Михеев отметил, что потребность в демократических свободах якобы возникает только в обществах с высоким уровнем потребления, где рядовым гражданам уже не нужно думать о куске хлеба.
Отметим, что Сергей Михеев уже неоднократно аттестовывал себя как противника демократических ценностей, которые он в целом отождествляет с либеральными. При этом он не делит демократию на «истинную» и «ложную», как многие его единомышленники, а отрицает ее как таковую.
Демократическим ценностям Михеев противопоставляет идеалы православия, самодержавия и народности, бытовавшие во времена поздней Российской империи. Однажды в эфире «Вестей.fm» он даже признавался, что считает идеалом российской государственности монархию, «как и всякий православный христианин». Вместе с тем политолог оговорился, что объективных условий для воцарения самодержца нет ни в современной, ни в будущей России.
Михеев прав лишь постольку, поскольку буржуазная демократия подменяет реальное народовластие электоральными и парламентскими процедурами. Однако он рассматривает некую «демократию вообще», вместо того чтобы анализировать ее классовую сущность. В итоге она оказывается для него этаким «фетишем наоборот». Такая позиция приводит политолога к целому ряду прискорбных заблуждений.
Во-первых, приписывать потребность в демократических ценностях исключительно пресыщенному «среднему классу» — значит отказывать широким народным массам в стремлении к свободе. Такая позиция едва ли совместима с высокими идеалами гуманизма — что религиозного, что светского.
Во-вторых, Михеев, будучи убежденным противником нацизма, почему-то упускает из виду, что любая правая диктатура — хоть Пиночета, хоть Болсонару — имеет потенциал скатывания к фашизму. В конце концов, абстрактный угрюм-бурчеевский «порядок» может навести кто угодно, включая Пиночета, Муссолини и даже Гитлера.
В третьих, любая демократия, включая даже буржуазную, более стабильна по сравнению с диктатурой — по крайней мере, в стратегической перспективе. В самом деле, монополия властного центра на принятие решений способствует лавинообразному накоплению управленческих ошибок. Как только набирается критическая масса таковых, правящий режим рушится вместе с государством, как бы устойчив он ни был на первый взгляд.
Перечислять «уязвимости» той методы, которая продвигается Михеевым, можно еще долго. Напоследок ограничимся тем, что ему должно быть знакомо определение Томаса Манна, который отождествлял демократию с «готовностью духа к политике». Однако Михеев с его антропологическим скепсисом вряд ли готов к серьезному осмыслению этого тезиса. Ведь если внушить себе, что человек сущностно и необратимо затронут первородным грехом, то политика обречена оставаться безблагодатной ареной конкурентной грызни вплоть до Второго пришествия, и демократия тут действительно оказывается скорее во вред.
