Тарас Шевченко и ген украинского насилия

Духовным отцом Украины единогласно признается поэт Тарас Шевченко. Его произведения мы помним по советской школе. Где, правда, они давались как-то мимоходом, урывками. (В чем причина этой урывочности, стоило бы отдельно рассмотреть, но не сейчас).

Невозможно построить нацию, не создав образ героя. Перефразируя известную поговорку, то же самое можно сформулировать так: «Скажи мне, кто твои герои, и я скажу тебе, что ты за нация».

Так каковы герои Тараса Шевченко, этого отца украинской нации? Будем искать их в историческом эпосе Шевченко. К каковому относится из всего его творчества только поэма «Гайдамаки», в которой воспевается так называемая Колиивщина.

Слово «Колиивщина» происходит от kolij, что значит свинобой. Поэтому «колиивщина» можно перевести как «массовая бойня свиней». Вот только вместо свиней резали людей.

В 1768 году на юго-восточных окраинах Польши, которые поляки называли Украиной (что с польского можно перевести как «захолустье») вспыхнуло восстание. Его причиной была очередная попытка шляхты заставить русское население уйти в унию. Начались массовые расправы над православными. Народное возмущение не заставило себя долго ждать. В ответ на бесчинства шляхты вспыхнуло восстание гайдамаков.

Оно быстро разрасталось и вскоре охватило обширные территории правобережной Украины. Его кульминацией стала резня в Умани. Ворвавшись в город, казаки учинили неслыханную расправу над поляками, евреями и униатами.

Озверевшие казаки затаптывали людей лошадьми, «сбрасывали с крыш высоких зданий», детей «поднимали на концы пик», колесовали их на глазах у матерей. По свидетельству очевидцев, «улицы города были усеяны трупами или изувеченными, недобитыми людьми», «ручьи крови всюду виднелись», «трупы сделались добычей свиней и собак».

Резня продолжалась 8 дней. По разным оценкам, в ней погибло от 2 до 20 тысяч человек.

Прежде чем обратиться непосредственно к поэме Шевченко «Гайдамаки», посвященной этим событиям, оговорим несколько важных моментов.

Украинская школа польского романтизма

Колиивщину первым взялся живописать не Шевченко. Она становится обязательным сюжетом так называемой украинской школы польского романтизма, к которой принадлежали Богдан Залесский, Юлиуш Словацкий, Михаил Грабовский, Северин Гощинский.

Почти все эти авторы были выходцами с Украины. Залесский, Гощинский, Грабовский учились или работали в василианской школе в Умани, Словацкий ― в Кременецком лицее. Как мы видим, оба учебных заведения оказались рассадниками русофобии.

Данная группа была просто загипнотизирована Уманской резней. Колиивщина в разных ипостасях предстает в бесчисленном множестве их стихов, поэм, романов, драм. Эти произведения, как правило, отличаются таким мрачным фоном, наполнены описанием таких ужасов, что их давно причислили к «черному романтизму».

Возможно, эталонным здесь является опубликованный в 1828 году Гощинским роман «Каневский замок», в котором совместная жизнь поляков и малороссов изображена как сущий ад. Одного из героев романа сажают на кол, что символизирует растерзание Украины, в которой польская шляхта не сумела найти общего языка с русским народом.

Между тем украинская школа идеализировала казачество былых времен под польской властью, гайдамаки объявлялись благородными бесстрашными рыцарями. Как мы знаем, современная украинская казацкая мифология даже утверждает, что Запорожская сечь была рыцарским орденом, который еще иногда отождествляют с Мальтийским орденом, действительно представленным в те времена на землях Малороссии.

Этот миф украинцы придумали не сами, им его тоже подарили поляки.

Например, М. Грабовский действительно сравнивал казаков с Мальтийским орденом: «Тогда как запад и юг Европы ощетинились башнями готических замков, а в скалах Родоса и Мальты находились рыцарские ордена… в Речи Посполитой восточные границы Европы охраняла отдельная военная система, великое объединение вооруженных людей, живших в условиях постоянной войны».

Осталось шиллеровского Родриго, мальтийского рыцаря, благородного борца за торжество идей гуманизма, объявить запорожским казаком и на том успокоиться. А почему нет? Если Котляревский, зачинатель украинской литературы, объявил Энея казаком, то почему другим нельзя?

Как бы там ни было, и это нам важно понять в связи с трудами Шевченко, украинский миф, опираясь на сообщения таких авторов XVII века, как Левассер де Боплан и Пьер Шевалье, утверждает, что украинец равно казак. А казаки, как учат поляки, ― это рыцарский орден.

В польской национальной мифологии все эти разработки «украинской школы» сходятся в одной точке ― в образе пророка казака Вернигоры.

«Апостол примирения»

Вернигора ― фигура скорее легендарная, чем реальная. И легенда эта тоже отдает жутью. Вернигора, будучи юношей, убивает собственную мать и брата (причины не сообщаются). Содеянное вызвало в нем столь глубокую фрустрацию, что он стал подвержен видениям, преимущественно пророческого и апокалиптического характера.

Вернигора упоминается во многих произведениях польской литературы на протяжении всего XIX века. Есть он даже в «Энеиде» Котляревского, в которой Эней оказывается козаком и беседует с Вернигорой в аду.

Образ Вернигоры получил совершенно новое значение во время Ноябрьского восстания поляков 1830 года. Один из руководителей восстания Иоахим Лелевель публикует в издании повстанцев «Патриот» так называемое пророчество Вернигоры, сообщающее в туманных выражениях о грядущих бедах Польши и будущем ее возрождении. Лелевель публикует это пророчество сразу вслед за сообщением об учреждении Национального правительства повстанцев. Представляете, какую важность придавал Лелевель этому документу, если поместил его в такое время и в таком месте?

Польский филолог Франтишек Зейка пишет об этом шаге Лелевеля: «Это был преднамеренный политический акт… Речь шла о том, чтобы познакомить повстанцев с идеей восстановления Польши в ее прежних границах». Зейка подчеркивает, что Вернигора в «польском национальном пантеоне» станет «пророком-предвестником возрождения Польши».

Зейка сообщает, что в Польше Вернигору считают «апостолом примирения». Какого примирения? Поляков с украинцами.

Польский литературовед Марек Квапишевский приходит к выводу, что первым пророка Вернигору на своих страницах выводит представитель украинской школы польского романтизма Михаил Чайковский. Квапишевский пишет, что роман Чайковского «Вернигора» инициировал длительную литературную карьеру «украинского пророка».

Чайковский публикует роман «Вернигора» в Париже в конце 1837 года. При описании Колиивщины Чайковский вдохновлялся романом С. Гощинского «Каневский замок». В своем романе Чайковский создает образ Вернигоры, который позже прочно войдет в польскую национальную мифологию. Об этом образе современный исследователь Игорь Райковский говорит так: «Среди поляков была распространена легенда о народном пророке казаке Вернигоре, который представлялся защитником поляков во время Колиивщины. В основе мифа лежала идея братского союза поляков и украинцев против Москвы». И создал его именно Михаил Чайковский.

Вернигора станет впоследствии одним из любимых персонажей польских романтиков. Его на своих страницах выводят Юлиуш Словацкий, Станислав Выспянский и другие.

Несколько слов о самом Чайковском. Он родился в 1804 году в Житомирском уезде. Любовь к казачьим традициям привил ему воспитывавший его родной дед. Чайковский ― участник Ноябрьского восстания поляков, после которого вынужден был эмигрировать. Оказавшись в Париже, он примкнул к «Отелю Ламбер» ― польской суперспецслужбе, основанной «некоронованным королем польским» Адамом Чарторыйским, бывшим наряду с Лелевелем организатором Ноябрьского восстания. «Отель Ламбер» сыграл колоссальную роль в создании украинского проекта.

Чайковский открывает в «Отеле Ламбер» украинский отдел.

Он дебютирует на литературном поприще. В центре его внимания ― казачество. В этот период он пишет «Казацкие повести» (1837 г.), «Вернигора» (1837 г.), «Гетман Украины» (1841 г.) и другие.

В 1841 году Чайковский по заданию Чарторыйского отправляется в Стамбул, где 20 лет будет представлять «Отель Ламбер» при дворе султана. Он развернет там поистине бурную деятельность, всегда носившую резко антироссийский характер. Так, Чайковский сыграл ключевую роль в создании Болгарской униатской церкви, а также Буковинской старообрядческой церкви. Он устанавливал контакты с Шамилем, предводителем восстания кавказских горцев против России. Он создает казацкие полки, которые воюют на стороне султана в Крымской войне. Он отвечает в «Отеле Ламбер» за все контакты с Малороссией, а эти контакты были обширными. Список можно долго продолжать.

Но любимым детищем Чайковского был казацкий проект. То есть прививание малороссам польского казацкого мифа с целью оторвать малороссов от России.

Историк «Отеля Ламбер» Марцели Гандельсман пишет о Чайковском: «В преданиях русского народа (малороссийского ― А. Б.) Чайковский искал… возможности использовать его для борьбы с Россией и с особым пристрастием обращался к сечевым традициям».

Роман «Вернигора» был частью этой работы. Квапишевский указывает, что Чайковский «стремился через свой роман ввести украинское дело в круг текущих политических интересов партии» Чарторыйского, то есть «Отеля Ламбер».

Отметим, что Чайковский считал себя потомком Вернигоры.

Но вернемся к Шевченко.

Шевченко и Чайковский

Так вот, Шевченко знал «Вернигору» Чайковского едва ли не наизусть и написал своих «Гайдамаков» на основе этого произведения Чайковского.

Скульптор Иван Мартос, друг Шевченко, сообщает следующее: «Мне попался роман Чайковского на польском языке Wernyhora, изданный в Париже. Я дал Шевченку прочитать этот роман; содержание „Гайдамаков“ и большая часть подробностей целиком взяты оттуда».

В частности, Шевченко берет у Чайковского насквозь лживый миф о том, что якобы Уманскую резню подстрекнула императрица Екатерина II (Чайковский не только вводит этот миф в свой роман, но и дает специальную ссылку в комментарии). Этот миф с тех пор прочно осядет в головах украинствующих. А сегодня его преподают в украинских школах на уроках истории.

Оказавшись в Париже, Мартос встречается с Чайковским и передает ему от Шевченко слова благодарности, а также экземпляр «Гайдамаков».

Налицо контакт между некоей группой, которую мы маркируем именем Шевченко, и «Отелем Ламбер». Что это за группа?

Это небезызвестное Кирилло-Мефодиевское братство ― первая украинская сепаратистская организация в Российской империи, в которую входили Тарас Шевченко, Пантелеймон Кулиш, Николай Костомаров и другие, почитаемые ныне на Украине как духовные отцы украинства.

Но группа эта была насквозь несамостоятельна и находилась фактически под руководством «Отеля Ламбер».

В 1848 году во время следствия по делу Кирилло-Мефодиевского братства глава III отдела жандармерии граф Алексей Орлов рапортовал императору Николаю I, что центр малороссийского сепаратизма находится в Порте (Стамбул) и управляется Чайковским. И что Чайковский вошел в плотный контакт с кирилло-мефодиевцами.

О степени влияния Чайковского на группу Шевченко красноречиво говорит следующий факт. Во время следствия было установлено, что манифест кирилло-мефодиевцев, «Книга бытия украинского народа», не является плодом творчества Костомарова, у которого ее изъяли. Она оказалась калькой с «Книги народа польского» поэта Адама Мицкевича, кем-то переведенная на малороссийский. Мицкевич сам входил в «Отель Ламбер». В «Книгах народа польского» он изложил концепцию «Отеля Ламбер» об освобождении всех славянских народов поляками и создании на обломках сегодняшних империй будущей славянской федерации под руководством Польши. У Костомарова место Польши заняла Украина: «И встанет Украина со своей могилы, и опять воззовет ко всем братьям своим славянам, и услышат крик ее, и встанет Славянщина… И Украина сделается независимою Речью Посполитою в союзе славянском», ― говорится в «Книге бытия украинского народа».

Но не будем винить Костомарова в наглом плагиате. На следствии он сам признал авторство Мицкевича. А также сообщил: «В свое время на Волыни получил я на польском языке написанное произведение с вкраплениями малорусского, которое приписывалось какому-то из польских эмигрантов из Украины». Считается, что этим эмигрантом был Михаил Чайковский.

Куда ни ткни в украинской истории, культуре, пантеоне героев ― всё оказывается украденным у кого-то или навязанным кем-то извне ― и в основном это поляки.

Обсудив внешние обстоятельства, перейдем непосредственно к поэме Шевченко «Гайдамаки», к ее главе «Гонта в Умани».

Гонта в Умани

Напомним читателю, что именно в Умани состоялась чудовищная резня поляков, униатов и евреев казаками. А также сообщим, что Гонта был одним из предводителей казаков.

Шевченко пишет: «Гайдамаки режут и гуляют; // Где пройдут — земля трясется, //Кровью намокает. <…> Погуляли гайдамаки, Лихо погуляли: // Путь от Киева на Умань // Ляхами устлали <…> Вопль и стоны! На базаре // Вражьей крови реки».

Но это общая картина. Шевченко этого мало, и он нагнетает драматизм. В разгар резни Гонта сталкивается с собственными детьми. Но мать крестила их по католическому обряду, поэтому Гонта не щадит и их.

Отец обращается к детям с такой изуверско-глумливой речью: «Зачем вы малы, // Не разумны, дети? // Ой, зачем не бьете ляхов?»

Испуганные дети обещают бить ляхов: «Будем, тятя, будем!» ― жалобно восклицают они.

Но Гонта неумолим: «Нет, не будете. Мы сами, // Сами вас рассудим! // О, будь проклята та полька, // Что вас породила! // Ой, зачем она с зарею // Вас не утопила?»

Отец-изувер, не моргнув, убивает собственных детей: «Сталь сверкнула — // И детей не стало».

Но Шевченко кажется, что ужаса еще недостаточно, и он снабжает описание такой деталью: «С стоном падая, малютки // Лишь пролепетали: // «Тятя, тятя — мы не ляхи! // Мы…“ — и замолчали».

Далее Гонта отказывается от предложения товарищей хоронить детей, поскольку они «дети католички».

Гонта начинает сатанеть от содеянного, его мука выливается в новый приступ агрессии: «О, крови мне, крови! // Шляхетской мне крови — мне хочется пить, // Мне хочется видеть, как кровь та чернеет // И вдоволь напиться».

Дождавшись, пока товарищи перепьются после учиненной бойни, Гонта отыскивает трупы детей среди побоища, относит их в поле. Там он вырывает ямку. При этом, замечает поэт, он «весь трясется» от страха: «Гонте страшны дети?» ― вопрошает Шевченко. Гонта кладет детей в могилку, не смея на них взглянуть. Шевченко поясняет: «Не глядя, кладет // — знать, слышит: // «Мы не ляхи, тятя!»

Но, может быть, Шевченко пытается «отмыть» позорную страницу истории казаков? Может быть, чем ужаснее будет созданная им картина, тем яростнее будет разить карающий меч его приговора?

Так нет же!

Шевченко пишет: «Долго бедная Украйна, // Долго волновалась; // Долго, долго ― кровь степями // Лилась, разливалась.<.> Грустно, страшно, а вспомянешь — // Сердце усмехнется».

Ну как тут не вспомнишь Достоевского, герой которого говорил, что в его душе «насмешка шевелится»? И добавлял: «Сердце гадило». Так вот, сердце Шевченко «гадит» при виде невинной крови детей. Никому ничего это не напоминает? Реки крови… и «сердце усмехается»…

Над могилкой Гонта держит своеобразную речь-молитву, в которой заверяет умерших детей, что ему не жить на свете после свершенного. Неожиданное прозрение посещает героя, и он понимает, что завтра сотоварищи-гайдамаки убьют и его. Что же он решает сделать? Он идет к ним продолжить оргию и побоище: «Так еще раз // С вами погуляю!» Создается картина тотального ужаса, тем более нестерпимого, что здесь нет цели, нет ни проигравших, ни победивших, ибо всё будет утоплено в крови. Это поэма украинского абсурдного шахидизма.

Гонта, обращаясь к трупикам деток, объясняет им свой поступок: «Вы на милую Украйну // Поглядите, дети: // Ведь она… из-за нея, ведь, // Нам не жить на свете».

Таким образом, Гонта приносит своих собственных детей в жертву на алтарь, где божеством оказывается Украина. Бог Авраама отказался от такой жертвы и наложил на нее запрет. На основе этого запрета возникла цивилизация. Шевченко отменяет этот запрет.

Прочитав «Гайдамаков», ближайший сподвижник Шевченко, его истый почитатель, Пантелеймон Кулиш написал своему кумиру: «Это торжество мясников, а драма Ваша — кровавая бойня, от которой поневоле отворачиваешься».

Итак, перед нами казацкий миф, ставший основой проекта украинизации. Что в нем поражает ― это то, что все перевернуто с ног на голову. Утверждается, что казаки были рыцарями. Но где же тогда рыцарская честь? И если Запорожская сечь была рыцарским орденом, то какой религиозной конгрегации она подчинялась? Киевскому митрополиту? Униатам, то есть папе римскому? Или, может, и тем, и другим? А что, так бывает?

Рыцарский орден ― это, может быть, и не триумф порядка, но уж как минимум дисциплина. Казацкие набеги ― это и не триумф порядка, и не дисциплина. Как и казацкие пирушки в Запорожском коше.

А главное деяние данного «рыцарского ордена» ― это, надо понимать, Уманская резня? Убийство собственных детей Гонтой (пусть это только литературный образ Шевченко) ― образец рыцарской добродетели?

Ну так ведь получается! И если «украинец» равно «рыцарь-казак», а главное деяние этого рыцаря ― резня в Умани, то волей-неволей именно резня облекается ореолом славы. И не просто оправдывается, а становится образцом для подражания. Причем не для одного отдельного человека, а для целой нации. Вы вдумайтесь только, главным событием национальной истории Украины, воспетым титульным поэтом, является массовое убийство ни в чем не повинных людей, которое назвали «резней свиней»!

Итак, на основе массового разнузданного убийства в Умани создается надстройка в виде мифо-идеологии «шевченкиады», оно же украинство. Возникает идентичность, чреватая новыми садистскими эксцессами. И они не заставили себя долго ждать, не правда ли?

Удивительно, но в Галиции была применена та же самая схема. То есть там взяли эту самую «шевченкиаду» и высадили на почву другого, не менее кровавого эксцесса, чем уманская резня. И главное, стоящего прямо перед глазами, случившегося вполне недавно.

Мы говорим о галицийской резне 1846 года. Здесь снова резали поляков, и в данном случае ― почти исключительно поляков. Резали их крестьяне Галиции, часть из которых считала себя мазурами, часть русинами.

Ситуация тут была следующая. В 1846 году в Кракове вспыхнуло польское восстание, которое быстро перекинулось на Западную Галицию. И тогда австрийские власти натравили на польскую шляхту их собственных крестьян, напугав последних тем, что в случае успеха восстания шляхта уничтожит крестьян.

Мы не будем отягощать читателя описанием еще одной массовой бойни, оговорив только, что она была ничуть не менее разнузданной, чем Колиивщина, а в чем-то даже более изощренной.

Один из авторитетнейших современных исследователей русинов Галиции Ларри Вольф, описывая Галицийскую резню, указывает на скандального писателя Леопольда Захер-Мазоха, уроженца Галиции, славу которого составили произведения, изобилующие сексуальными патологиями и картинами истязаний. Именно Захер-Мазох оставил, может быть, наиболее страшную картину случившегося в Галиции в 1846 году в своем романе «Галицкая резня: 1846 год».

Вольф сообщает, что психика Захер-Мазоха была сломана в 10-летнем возрасте, когда ребенок шел по улицам городка Тарнов в Западной Галиции и натолкнулся на процессию крестьян, которые везли к ратуше на подводах горы обезображенных трупов, чтобы получить за них от австрийского правительства выкуп. Это были перебитые крестьянами польские шляхтичи. Захер-Мазох вспоминал, что ему на всю жизнь запомнилось, как ручьи крови текли по мостовой, а собаки слизывали эту кровь.

Термин «мазохизм» ввел в сексуальную психопатологию венский врач Рихард фон Крафт-Эбинг по имени Захер-Мазоха, поскольку, как указывает фон Эбинг, Мазох «допускал это извращение, которое до него было совершенно неизвестно научному миру». «Таков субстрат его сочинений», ― подчеркивает фон Эбинг.

Вольф считает, что случившееся с Захер-Мазохом оказало сходное влияние на всю Галицию: «В то время как Галиция могла показаться лишь незначительно относящейся к психопатологическим проблемам Крафта-Эбинга, на самом деле существовал галицийский субстрат, который обусловливал личные и литературные аномалии Захер-Мазоха».

Исследователь подчеркивает, что галицийская резня была «формирующим и травмирующим» событием не только для Захер-Мазоха, но и для «исторического хода самой Галиции».

Вольф добавляет, что тень резни 1846 года нависла отныне над этой провинцией Габсбургской монархии.

Итак, мы обсудили почву, она же галицийская резня. Теперь посмотрим, какую надстройку на нее поместят.

Шевченко в Галиции

Сотрудник украинского отдела «Отеля Ламбер», ближайший коллега М. Чайковского, первый теоретик «расовой неполноценности москалей» Франтишек Духинский писал в одном из рапортов для «Отеля Ламбер»: «Русь (то есть Украина ― А. Б.) и казачество ― вот вся наша надежда… Я стремился прямо к соединению Галицкой Руси с Заднепровской Русью и к окончательному привитию Руси стихии казачества».

Что и было осуществлено. В начале 60-х годов XIX века среди русинской молодежи в Галиции начал быстро распространяться культ Шевченко. Вскоре движение стало настолько мощным, что раскололо русинов на русофилов (они поддерживали Москву) и украинофилов (они Москву ненавидели).

Один из тогдашних лидеров украинофилов Галиции Иван Франко писал: «Толчком к новому украинофильскому движению среди галицко-русской молодежи послужило прежде всего ее ознакомление с поэзией Шевченко». Франко указывает, что творчество Шевченко осуществило настоящий переворот в ее сознании: «Для галицко-русской молодежи открылся новый мир», что вызвало «усиленное подражание украинщине».

Молодежь стала одеваться на казацкий манер, изучать историю казачества, перенимать их манеры и привычки.

Закончилось это плохо. С началом Первой мировой войны украинофилы выполнили заветы «Гайдамаков» и устроили в Галиции новую резню. На этот раз они уничтожали своих собратьев русинов из москвофильской партии. Бойня проходила по всем правилам «Гайдамаков»: расчленения истязаемых, изощренные пытки, реки крови.

В результате этой резни и репрессий австрияков москвофилы были почти уничтожены в Галиции. Вот только никто почему-то не собирается содеянное признавать геноцидом.

Но мы знаем, что этим всё не закончилось ― как будто этого было мало! Всем нам памятны бесчинства бандеровцев во время Великой Отечественной войны: массовые расправы над русскими, коммунистами, евреями, поляками, украинцами. Мы помним бандеровский мятеж в Киеве в 2014 году и последовавшие события: 2 мая в Одессе, бандеровский «вклад» в АТО в Донбассе. Сегодня на Украине всё это взорвалось новой эскалацией зверства.

Такая неизменная повторяемость одного и того же изуверского почерка говорит о заложенном в украинскую идентичность некоем социокультурном коде, который каждый раз в разных условиях воспроизводит себя одинаково.

Ну так это и называется создать архетипический миф родины. Что и сделал Шевченко. А последователи развили начинание.

В ХХ веке главный теоретик украинского национализма, учитель Степана Бандеры Дмитрий Донцов назовет Шевченко прообразом истинного рыцаря-казака, идеалом украинского националиста. Донцов сравнивает Шевченко со сверхчеловеком Ницше. С отсылкой к «Так говорил Заратустра» Донцов пишет о «кобзаре»: «В такие моменты понимал он (Шевченко — А. Б.) своего варнака, говорящего: «Я резал все… Без милосердия и зла… А просто так… И сам не знаю, чего мне хотелось?»

Современный украинский нацизм с его «Украина по-над усе» или «Слава Украине» с известным ответом, со всеми этими Ярошами и Билецкими, со сжиганием живьем наших пленных под неистовые зигования — все это отнюдь не является чем-то бесконечно чуждым Тарасу Шевченко, чем-то «из совсем другой оперы». Нет! Кобзарь заложил своим творчеством это, и именно это. И в первую очередь ― своими «Гайдамаками».

Представляю, как завопят сейчас некоторые украинствующие: мол, руки прочь от Тараса Шевченко. Да и «Гайдамаков» мы никогда не любили. Но зато у него такие описания природы и быта! Вот сейчас, ― спешно добавляют кричащие, ― всё утрясется, и вы увидите, как быстро сойдет гайдаматщина, уберется в стойло.

Я только одно хочу спросить у кричащих: а когда схлынет (если схлынет ― в чем я, например, вовсе не так уверен), вдруг окажется, что в украинстве ничего ― вообще ничего! ― кроме гайдаматщины, нет?