Так где антиювенальные законы?
Сегодня родительское сообщество бурно обсуждает в Сети две законодательные инициативы. Одна известна как «законопроект 10 сенаторов», локомотивом в ней выступает Елена Мизулина и группа известных экспертов, представляющая часть российского родительского актива. Как отмечают авторы, работа над проектом федерального закона (далее ПФЗ) велась более шести лет, что само по себе заставляет людей предъявлять к нему особые требования. Шутка ли, если законодатели столько времени потратили на работу, то и законопроект должен выйти соответствующего уровня. Документ был внесен в Госдуму еще 4 июля 2022 года, но основные дискуссии по нему в Сети начались в феврале 2023-го.
Другой ПФЗ под номером 333901–8 11 апреля 2023 года внесла группа депутатов фракции «Единая Россия», в которую в числе прочих входят Татьяна Буцкая, Мария Бутина и Елена Вторыгина. Важный нюанс заключается в том, что авторы характеризуют свой законопроект как «ответ «ювенальной юстиции». Именно такую формулировку использовала в своем Телеграм-канале Буцкая.
Для того чтобы дать верную оценку обеим инициативам, необходимо вспомнить историю российского родительского антиювенального сопротивления.
Попытки построения в России ювенальной системы начались уже в первой половине 1990-х. Новая власть, избравшая для страны курс вхождения в Запад, поставила перед собой задачу по скорейшей смене уклада жизни общества. Уже тогда началась работа над новым семейным законодательством. Всего через четыре года после распада СССР в него были внесены нормы и формулировки, которые либо из-за своей двусмысленности и размытости, либо из-за конкуренции с другими действующими нормами, стали разрушать суверенитет семьи и формировать новый подход в работе правоприменителей.
В 1995 году была принята первая редакция Семейного кодекса Российской Федерации, который пришел на смену Кодексу о браке и семье РСФСР. Уже в этой версии Кодекса появились статьи 121 и 122 с их проблемными формулировками полномочий и обязанностей органов опеки и попечительства. Ситуацию усугубляло то, что в 1990-е годы опеке, как и любому бюрократическому органу, пришлось начать искать оправдания для своего существования (а значит, и бюджетного финансирования в таком качестве) и демонстрировать «хорошие» показатели работы. По определенным причинам, в том числе под влиянием иностранных и работающих на гранты иностранных структур НКО, в сознании сотрудников также были существенно расширены рамки понятия сиротства. Сотрудники органов опеки и попечительства стали производить внесудебные отобрания детей через признание их «оставшимися без попечения» по своему усмотрению, без оглядки на закон определяя «угрозу жизни или здоровью детей» и препятствия «их нормальному воспитанию и развитию» со стороны родителей.
В результате орган, занимавшийся в СССР устройством настоящих сирот (детей, родители которых умерли, были признаны пропавшими без вести, лишены родительских прав), получил системную заинтересованность в том, чтобы выявлять как можно больше «детей без попечения» уже в родных семьях, то есть плодить сирот при живых родителях. Позже в Семейный кодекс были внесены и другие ювенальные нормы, передававшие опеке еще больше полномочий. Ее заинтересованность в изъятии детей из родных семей росла по мере того, как государство проводило кампанию по ликвидации детских домов в пользу новой модели опекунских семей.
В 1999 году был принят федеральный закон № 120 «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», включающий размытую формулировку понятия безнадзорного ребенка. Подавляющее большинство правоприменителей и по сей день понимают ее неправильно, не так, как предписывает правовая наука. Проблема породила практику ложной безнадзорности, в ходе которой уже сотрудники полиции стали незаконно отбирать детей у родителей. Ситуацию усугубили позже принятые МВД подзаконные акты — их формулировки сотрудники зачастую также понимают неверно. В качестве примера можно привести инструкцию для сотрудников подразделений по делам несовершеннолетних (ПДН), действовавшую с 2007 года, получившую в 2013 году, с выходом Приказа МВД России № 845, новую редакцию.
Впоследствии в законодательство были внесены и другие ювенальные нормы и формулировки, зачастую переписанные с западных законов.
Изменения в законодательстве не сразу сказались на жизни общества. Многие сотрудники социальных служб не торопились отказываться от привычных им ценностей и переходить на новую модель работы, подразумевавшую смену вектора семейной политики. Но постепенно старые кадры уходили, либо из-за возраста, либо из-за нежелания принимать новые подходы. На их место приходили новые, не отягощенные желанием сохранять в себе человечность. Начала себя проявлять и проблема снижения общего уровня образования. Как отмечают правовые эксперты, в силу низкого уровня компетентности многие сотрудники соцслужб, в том числе высокопоставленные, забыли, что закон необходимо толковать в точном соответствии с его текстом, то есть буквально.
Как бы то ни было, граждане новой России в массе своей не знали об изменениях и не понимали, что происходит. Первыми, еще до начала «нулевых», тревогу начали бить отдельные общественники, которые по каким-то причинам были хорошо знакомы с работой западной ювенальной системы. Они начали рассказывать людям о принципах ее функционирования. Именно тогда в России началась борьба с тем, что сегодня часто называют «ювенальной юстицией». Тревога в обществе нарастала и к 2010 году тема по-настоящему громко зазвучала в инфополе. Новый этап противостояния начался в 2013 году. Тогда ювенальное лобби предприняло попытку продавить два закона, в случае принятия которых ювенальная система была бы выстроена в России уже окончательно.
Необходимо сделать пояснение по поводу такой неполной окончательности. Несмотря на все изменения, российское семейное законодательство не превратилось в «до конца ювенальное». Разрушительные подходы и технологии зачастую внедрялись непосредственно в работу правоприменителей и сотрудников социальных служб прозападными фондами и НКО. Уже потом (не так давно) многие из них либо ушли из России, либо были признаны иностранными агентами, но до определенного момента они осуществляли свою деятельность при полной поддержке государства.
Эти организации выпускали различные брошюры и методические пособия, их члены вели среди служащих ювенальную пропаганду, проводили семинары. Они объясняли сотрудникам соцслужб, как нужно «правильно» толковать законы, пугали их уголовной ответственностью за «халатность» в случае, если те будут работать с семьей не в рамках ювенальных подходов. Таким образом, в сознании правоприменителей фактически было выстроено «виртуальное» законодательство, имеющее мало общего с реально существующим, в котором и по сей день присутствуют нормы, несколько балансирующие ситуацию. Этот баланс как раз и попытались нарушить в 2013 году ювенальные лоббисты.
Тогда родительской общественности удалось дать им отпор. Одним из самых ярких событий стал учредительный съезд «Родительского Всероссийского Сопротивления», который прошел 9 февраля 2013 года в Колонном зале Дома Союзов. Съезд посетили представители многих родительских организаций, а также президент России Владимир Путин, признавший опасения родителей обоснованными. Оба скандальных законопроекта были сняты с рассмотрения и впоследствии канули в Лету.
Тем не менее результатом работы ювенальных лоббистов, фондов и НКО стало то, что к 2013 году ювенальная система в стране была выстроена, условно, на 80%. Потерпев тогда поражение, «ювеналы» не оставили своих попыток. Они решили несколько изменить стратегию, перенаправив часть ресурсов на региональный уровень, а также на работу через некоммерческие организации. В рамках реализации этой стратегии, они, например, добились включения в закон «Об основах социального обслуживания граждан в Российской Федерации» № 442 двух чужеродных ювенальных статей (22 и 29).
После украинских событий 2014 года, ставших причиной серьезных изменений в России, многие НКО тем не менее продолжили свою работу, лишь сменили вывеску и вместо зарубежных грантов переключились на гранты президентские. Что касается федерального уровня, то практически ежегодно в Государственную думу вносились законопроекты с ювенальными «закладками». Например, в 2016 году был принят скандальный «Закон о шлепках» — поправка к статье 116 Уголовного кодекса РФ, которая впоследствии была отменена под давлением родительской общественности. В конце декабря 2016-го президент России отклонил федеральный закон о создании федеральной и региональных информационных систем «Контингент обучающихся». Большая битва развернулась и вокруг «Закона о семейно-бытовом насилии» — родителям удалось не допустить его принятия. Таким образом, на протяжении последних десяти лет родительская общественность была вынуждена постоянно отбивать различные ювенальные законодательные инициативы, направленные на достраивание тех самых оставшихся 20% ювенальной системы.
После начала специальной военной операции России на Украине общество, естественно, ждет от государства шагов, направленных на изменение курса в социальной и семейной политике, понимая, что отказ от вхождения страны в Запад не может сочетаться с построением западной ювенальной системы. Это — очевидный нонсенс. Родители России хотят видеть изменения в законодательстве, которые не просто осложнят для ювеналов процесс вторжения в семью или приостановят его, но и повернут вспять.
Так что же нам сегодня предлагают депутаты и сенаторы? Какие законодательные инициативы рассматриваются в Госдуме спустя год после начала спецоперации?
Законопроект депутатов от «Единой России» № 333901-8 какого-то тщательного юридического анализа не требует. Я лично оцениваю его как абсолютно ювенальный. И заявление Татьяны Буцкой о том, что он якобы является ответом на «ювенальную юстицию», кажется тут запредельным издевательством. Как написала сама депутат в своей публикации, детей, которые «дважды в течение года ушли из семьи или совершили административное правонарушение», предлагается помещать «в центры временного содержания». То есть не возвращать немедленно в семью, а фактически отбирать ребенка у родителей, лишая их возможности самим разобраться в произошедшем и принять меры. Притом что по закону (ст. 63 СК РФ) родители имеют преимущественное право на воспитание. Буцкая, в сущности, описывает новую процедуру внесудебного отобрания.
Как практик, неоднократно сталкивавшийся с проблемой возврата детей в семьи, в первую очередь обращаю внимание на следующее: ПФЗ фактически предписывает изымать ребенка из семьи и помещать его в упомянутый «центр», откуда достать его будет почти невозможно. Предлагать нечто подобное может лишь человек, совершенно не знакомый с ситуацией «на земле». Не понимающий, что сегодня все соцслужбы заинтересованы в том, чтобы детей в семью не возвращать. Правоприменители найдут сотни причин, чтобы этого не делать. Процедура такого возврата в законопроекте Буцкой и соавторов не прописана, ответственность за отказ возвращать — тоже.
Другой автор ПФЗ — депутат Мария Бутина, видимо, отчасти понимая, в чем заключается главная проблема (но не единственная), в своем Телеграм-канале попыталась отбить обвинения в проювенальности. Однако сделала она это весьма странным образом: указала на самые рисковые места ПФЗ, при этом описав процедуры, в том числе по возврату ребенка в семью, о которых в законопроекте нет ни слова. О «профессионализме» авторов документа говорит хотя бы тот факт, что в своем заключении на законопроект правительство РФ указывает: «Изменения, которые предлагается внести в статьи 31.1 и 31.2 указанного Федерального закона, неактуальны ввиду того, что эти статьи утратили силу».
Вывод: существующую проблему некоторых убегающих из дома детей (а это, напомним, бывало всегда, и в более благополучные времена, и часто носит возрастные причины), конечно, нужно решать, но явно не так, как предлагают авторы. Основные риски, которые несет их законопроект, заключаются в том, что система, ни за что не желающая отдавать детей, получит новые полномочия для их изъятия из семьи.
Если законопроект единороссов родители моментально раскусили, то по «законопроекту 10 сенаторов» представители родительской общественности во мнениях разошлись. Одни считают, что он способен решить большую часть проблем с «ювеналкой» в стране, другие уверены, что принятие предложенных авторами норм только усугубит ситуацию. Сразу отметив, что я отношусь ко вторым, попытаюсь аргументировать свою позицию с точки зрения не юриста, но члена РВС и антиювенального практика. Который на протяжении более чем 10 лет не только наблюдал за разворачиванием ювенальной системы с близкого расстояния в самом ювенальном регионе страны, Пермском крае, но и имел возможность знакомиться буквально со всеми ювенальными случаями, с которыми работала организация.
Первое, что обращает на себя внимание — это объем законопроекта. Документ занимает 74 листа с учетом пояснительной записки и других приложений. Я достаточно поздно ознакомился с ним и даже не сразу решился приступить к изучению, поскольку такой объем просто пугает. Знакомые мне активисты из других родительских организаций, не являющиеся юристами, но имеющие практику юридических войн в рамках антиювенальной деятельности, жаловались, что они даже после неоднократного прочтения ПФЗ не смогли разобраться в нем без посторонней помощи. В законопроекте много новелл, достаточно сложных, весьма компетентные юристы без конца спорят по их поводу. А, казалось бы, авторы законопроекта ставили перед собой задачу упрощения понимания норм правоприменителями и исключения возможности неверного толкования. При этом они ранее давали понять, что их работа была разбита на части. То есть 4 июля 2022 года в Госдуму была внесена только первая часть, а когда-то позже, как предполагается, будут внесены и другие. После ознакомления с текстом ПФЗ создается впечатление, что авторы решили объять необъятное: чуть ли не переписать весь Семейный кодекс и при этом внести изменения в ряд других федеральных законов. Не нужно быть юристом или законодателем, чтобы понимать: подобный подход порождает проблему одновременного согласования с обществом и сторонними законодателями большого количества норм. А также упрощает ювенальным лоббистам задачу по протаскиванию ювенальных закладок в формулировки на определенных этапах принятия законопроекта. И это вовсе не мифическая угроза, родители видели, как это происходило в случае принятия других законов, например, в случае того же «закона о шлепках».
Кроме того, заметно, что, поскольку законопроект был разделен на части, в первой, поданной в Госдуму, не отмененные нормы соперничают с новыми. Возможно, следующие ПФЗ исправили бы ситуацию. Но это невероятно сложный путь. И с точки зрения практика невозможно понять, почему было принято решение идти именно им. Как я уже пояснил выше, вносившиеся в семейное законодательство изменения вовсе не превратили его в тотально ювенальное, ювенальных норм и «закладок» высокого уровня опасности в законах не так уж и много, чтобы их пересчитать, хватит пальцев одной руки. Всем антиювенальным практикам они хорошо знакомы. Так почему нельзя было начать поэтапную законотворческую работу с изменения или корректировки самых опасных норм? Только изменение одной статьи 77 СК РФ и небольшая корректировка пары формулировок в ФЗ № 120 позволили бы снять огромную массу проблем. Впоследствии можно было бы переключиться на остальные, вроде чужеродных статей 22 и 29 в ФЗ № 442, статей 121 и 122 СК РФ и других.
Более того, после изучения законопроекта становится понятно, что в его рамках авторы вносят в законодательство целый новый институт «Временных мер защиты ребенка». Во многом объем документа обусловлен именно введением этого института, который занимает в ПФЗ центральное место. Все остальные нововведения как бы выстраиваются вокруг него. Нельзя сказать, что все они плохие или ювенальные, нет, некоторые новеллы в ПФЗ очень даже хороши, но «Временные меры защиты ребенка» — это одно из главных проблемных мест законопроекта, на которое обращают внимание многие юристы и эксперты родительских организаций. Есть и другие проблемные места, вроде «презумпции добросовестности родителей» или передачи функций законного представителя через нотариальные доверенности. Но именно «временные меры защиты», по сути, являются той самой неисправимой ложкой дегтя в бочке меда, которая не позволяет поддержать законодательную инициативу.
Не хочется уподобляться представителям тех родительских организаций, которые стали называть соавторов ПФЗ «ювеналами» и «засланными казачками». Я давно знаю этих людей и не считаю их таковыми. Однако не могу не указать, что они, на мой взгляд, по какой-то причине действительно попали в ловушку ювенального подхода.
Мои знакомые юристы, когда речь заходит о «временных мерах защиты ребенка» в обсуждаемом внесенном законопроекте, в первую очередь обращают внимание на то, что в рамках предлагаемых мер производится передача прав законного представителя ребенка временно защищающему лицу. С их точки зрения этот момент и ряд других порождают несколько неразрешимых проблем, в том числе связанных с тем, что новые нормы противоречат существующим. Кроме того, они считают, что если предлагаемые новеллы перейдут в законодательство, то фактически реализуют в жизни следующее правило: ребенок всегда должен находиться под присмотром законных представителей. Потому что во всех ситуациях, когда он не находится рядом с ними, к нему могут быть применены «временные меры защиты» с передачей третьим лицам прав законного представителя. Возможно, авторы будут это отрицать, но сам факт того, что некоторые юристы так считают, говорит как минимум об отсутствии консенсуса в среде экспертов и общественников.
Юристы обращают внимание и на другую проблему: ПФЗ предусматривает применение временных мер защиты детей при административном задержании родителей. Однако срок такого задержания по общему правилу не должен превышать 3 часа (ч. 1 ст. 27.5 КоАП РФ). В некоторых случаях задержание может производиться на срок до 48 часов (ч. ч. 2–3 ст. 27.5 КоАП РФ). Таким образом, в ситуации, когда родителя задержали на 3 часа, а ребенок находится в это время в школе или детском саду, т. е. под присмотром, государство обязано вмешаться, передать ребенка по акту родственникам или иным лицам, либо поместить в специализированное детское учреждение. И что получается? Родитель приходит за ребенком, чтобы отвести его домой, а ребенка нет. Его уже забрали.
Но я хотел бы оставить подробный юридический анализ законопроекта специалистам и обратить внимание на другое. На мой взгляд, авторы, действуя из лучших побуждений, действительно попали в ловушку ювенального мышления, поставив в центр законопроекта некий институт, основанный на идее мер защиты ребенка. То есть решили не выходить за рамки привычного чиновникам подхода «как бы чего не вышло». Тем самым они, во-первых, обрекли себя на подробное прописывание различных частных случаев, в которых меры нужно применять. Что уже выглядит абсурдно, если говорить о законотворчестве. Юристы понимают: всех ситуаций не пропишешь, нужно формулировать общее для всех случаев правило.
Во-вторых, создатели документа поставили во главу угла не российское общество, не его традиции и культуру, а идею безусловной необходимости защиты детей в этом обществе через избыточное законодательное регулирование. Таким образом, само наличие подобной концепции в ПФЗ говорит о том, что, по мнению авторов, надо защищать прежде всего детей, а не общество в целом и семью, как базовый социальный институт. В связи с этим неудивительно, что в законопроекте прослеживается желание угодить бюрократам с их извечным стремлением зарегулировать все сферы общественной жизни, в том числе семейную.
Напомню, что слово «ювенальный» означает «ориентированный на детей». В рамках ювенального подхода ребенок рассматривается как нечто отдельное от семьи. Что такое ювенальная система? Это ведь не только система, в которой детей разлучают с родителями по щелчку пальца. Это еще и тотальный контроль за всеми сферами семейной жизни без исключения. А один из главных постулатов ювенальной идеологии заключается в том, что ребенку постоянно угрожает опасность, и в первую очередь — в семье.
Нельзя не коснуться и больной темы правоприменителей. Все практики прекрасно знают, что самая главная проблема сегодня заключается в том, что правоприменители заинтересованы изъять ребенка из семьи. Интерес этот далеко не обязательно материальный, многие, будучи запуганными, страшно боятся ответственности, потери должности и работы. Если в сложных обстоятельствах закон дает им возможность ребенка забрать (даже просто физически переместить из той же квартиры куда-либо, чтобы снять с себя ответственность за него), они будут думать, как в документах подогнать ситуацию под норму. Так сегодня мыслят инспекторы ПДН, опека и другие службы. И в этом они очень изобретательны. Даже если к закону их действия не имеют никакого отношения, оспорить их порой очень сложно. И умозрительное моделирование ситуаций в попытке исключить такие случаи мало чем поможет, поскольку подобное прописывание исходит из того, что правоприменитель всё-таки компетентен, работает добросовестно и не заражен ювенальным вирусом и «синдромом умной Эльзы». Но сегодня такой правоприменитель — явление крайне редкое, почти невозможное.
Поэтому идея «временных мер защиты ребенка», в рамках которой хотят защитить детей от разных ситуаций, в том числе от незаконного отобрания, считаю, обречена на провал, поскольку подразумевает, что заинтересованный в этом отобрании правоприменитель будет нечто решать на месте, без должного установления обстоятельств, как это происходит в тех же случаях «ложной безнадзорности». Он всегда будет пытаться оправдать свои действия желанием защитить ребенка. Ситуацию не исправит даже уголовная ответственность, прописанная в этом же законопроекте, потому что закон заставит правоприменителя выбирать между одними мерами ответственности и другими.
Работа над законопроектом велась много лет. Казалось бы, над ним работали не только сенаторы во главе с Еленой Мизулиной, ученые-юристы, но и практики. Лично я не понимаю, что именно и когда с ними произошло, что они в упор не видят всех этих фундаментальных проблем ПФЗ.
Вывод неутешительный: за десять лет после того, как ювенальный блицкриг был остановлен, так и не принят ни один действительно антиювенальный закон. А те законопроекты, что были внесены, являются либо откровенно ювенальными, либо заведомо непроходными.
Алексей Мазуров,
председатель отделения РВС Пермского края
