О коммунизме и марксизме — 124

Попытка рассматривать русский большевизм, цепляясь за его отдельные формальные положения и отбрасывая всё то, что, отвергая доктринально, он вбирал в себя на уровне неосознаваемого, а порою и отрицаемого родства, не позволяет понять большевистской сущности. И чем более сторонники подобного рассмотрения зацикливаются на большевистской форме, тем дальше они оказываются от большевистского содержания.

Впрочем, никто сейчас особенно не утруждает себя даже глубоким рассмотрением формальных аспектов большевистского наследия.

Ленин и его предтечи — народники, Плеханов, Федосеев… Роль этих предтеч в формировании человеческой и политической личности Ленина…

Реальная роль Ленина в истории большевизма…

Экзистенциальные, моральные, культурные аспекты большевизма вообще и в особенности эти аспекты личности Ленина, создавшего и в каком-то смысле вместившего в себя противоречивую реальность того явления, которое мы называем «русский большевизм»…

Противоречие между ленинским максимализмом и его же твердым доктринальным марксизмом… Новации, порождаемые этим противоречием… Природа противоречия…

Поразительное, я бы даже сказал, потрясающее своеобразие русской судьбы и связь этого своеобразия с русским большевизмом…

Пропасть между русским большевизмом как порождением тогдашней русской действительности и нашей нынешней действительностью, в которой идиоты, не видящие этой пропасти, рекомендуют задействовать усеченный и полностью выхолощенный псевдоленинизм…

Чем чревата падкость на эти рекомендации со стороны современной молодежи, отчужденной от реального знания, отчужденной от того, что еще важнее этого знания — от той тогдашней бытийности, которая рождала волевых, быстро преодолевавших необразованность, сильных и одаренных революционеров, сложивших ядро большевистской партии?

Что эта отчужденность способна породить? Куда она поведет тех, кто тупо цепляется за почти непонятое, но суррогатно привлекательное большевистское прошлое? Совершенно ясно, что такое, оторванное от всего сущностного, псевдонаследование может повести только по ложному следу. И что те, кто по нему пойдут, очень быстро завалятся. Причем даже не в бездну, а в постыдную и бессмысленную клоаку.

Если же им паче чаяния удастся подключить к себе еще и какие-то общественные энергии (потому что политика — это управление общественными энергиями, не более, но и не менее того), то они и сами в эту клоаку завалятся, и какую-то остаточную политическую общественную энергию в ней утопят.

А ведь в современном российском обществе энергийность совсем не та, какой она была в период расцвета русского большевизма. Да и общество это не имеет никакого отношения к тому обществу, которое породило большевизм в начале XX века. Появился бы Ленин сейчас — ничего из того, что он делал тогда, он бы делать не захотел, да и не смог. Между тем на какие-то обрывки сведений о его тогдашней деятельности и его тогдашнем мировоззрении зачем-то постоянно ссылаются. Пытаются придать этому чуть ли не рекомендательный характер.

Воскрес бы Ленин — он бы камня на камне не оставил от подобной провокативной рекомендательности. «Разберитесь с сущностью, — сказал бы он, — с сущностью наследия, с сущностью новизны, с тем, что наличествует. И разобравшись, действуйте соответственно».

Всё, что в Ленине значимо сегодня, всё, что сегодня значимо в большевизме, полностью сводится к решению подобных задач: сущность наследия, сущность новизны, веление наличествующего… И всё это — во взаимосвязи. Именно руководствуясь этим, я начинаю разбираться одновременно и с сущностью русского большевизма, и с тем, что касается определенной, ныне абсолютно забытой и отвергаемой, реальности тогдашнего большевистского движения. Разобравшись с этим, разберемся и с новизной, и с наличествующим, и с политическими алгоритмами.

Я долго обсуждал Белинского именно в его соотношении с сущностью русского большевизма. Я еще продолжу это обсуждение. Сейчас же хочу поговорить о его реальности. Конкретно — об одной крупной фигуре, связанной и с сущностью, и с реальностью большевизма — с тем лоном, в котором русский большевизм формировался на своем начальном этапе.

Кстати, эта фигура очень интересовалась Белинским. Причем интересовалась им именно потому, что считала невозможным решение тогдашних конкретных политических задач без осмысления некоего наследия. Именно из этого исходил Плеханов, являвшийся и конкретным духовным отцом определенного направления, и философом, пытавшимся осмыслить историческое наследие, дабы соотнести его с требованиями текущего момента. Интерес Плеханова к Белинскому воплотился не только в текстах Плеханова, но и в том, что можно назвать «странной бытовой судьбоносностью».

Виссарион Григорьевич Белинский захоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища Санкт-Петербурга. Неподалеку от Белинского покоится прах Георгия Валентиновича Плеханова. Легче всего сказать, что это случайность. Равно как и то, что причиной смерти и Белинского, и Плеханова был туберкулез. И, конечно же, решающим образом тут распорядился его величество случай. Но только ли он?

Чтобы ответить на этот вопрос, разберемся в том, чем был порожден особый интерес марксиста Плеханова к отказавшемуся от гегельянства Белинскому. Только ли тем, что марксизм — это в каком-то смысле всё тот же отказ от гегельянства, порожденный нежеланием мириться с социальной несправедливостью?

«Социальность или смерть» — это только кредо отказавшегося от гегельянства Белинского или это еще и кредо отказавшегося от гегельянства Маркса? Плеханова интересуют эти два отказа или нечто другое?

В своей работе «Наши разногласия» Плеханов писал: «Нас интересует в настоящее время история революционных идей, а не история революционных попыток. Для нашей цели необходимо подвести итог всем тем социально-политическим воззрениям, которые достались нам в наследство от предыдущих десятилетий».

Плеханов утверждает нечто очень неочевидное и глубокое. Казалось бы, для конкретной политической борьбы (а Плеханов занят именно ею) важнее всего опыт предшественников. Он же — история революционных попыток. Нет, утверждает Плеханов, для практической деятельности важнее идеологический опыт, он же — история революционных идей. Бог с ними, с попытками, поговорим об идеях.

Попытаемся разобраться в том, что породило столь неочевидное и столь выстраданное отношение русских революционеров конца XIX века к собственному идейному наследию.

В чем задача, которую Плеханов хочет решить в своей работе «Наши разногласия»? О каких разногласиях говорит Плеханов? О разногласиях в какой тогдашней революционной среде?

На первый взгляд, задача Плеханова состоит в том и только в том, чтобы противопоставить программу группы «Освобождение труда» (создателем которой является Плеханов) программе «Народной воли», с которой плехановцы полемизируют. А в чем суть полемики?

Суть разногласий в том, что «Народная воля» (и не она одна) настаивала на глубокой и политически значимой непохожести русского крестьянского общинного социализма на социализм западный, пролетарский. Плеханов, полемизируя с народниками, стремится доказать, что никакой такой особой общинной специфики у русского социализма нет. И что на общинности этой далеко не уедешь. Она, как считает Плеханов, и бесперспективна, и вот-вот уйдет в прошлое. Буржуазия наступает, Россия входит в буржуазную эпоху, а значит, социализм в России будет развиваться сообразно универсальным законам общественного развития. Сначала в России утвердятся буржуазные отношения, потом они разовьются в должной степени. И именно по мере этого развития — его и только его — возникнет социалистическая антибуржуазная волна, порожденная антагонизмом между буржуазией и пролетариатом.

Плеханов, надо сказать, занят именно обоснованием такой тенденции к демонтажу общины, а значит, и русской особости. Но интересно проследить, как именно он этим занят, а также как именно эта его занятость отрицанием фундаментальной русской специфики, из наличия которой следует необходимость создания в России партии, совсем не похожей на западные марксистские партии, вписывается в те русские страсти по справедливости, которые в итоге породили русский большевизм как явление и Ленина как несомненного лидера этого самого русского большевизма.

Начнем с того, что уже в предисловии к своей работе Плеханов пишет: «В интересах Народной Воли лежит самое решительное противодействие вырождению нашей революционной литературы в революционную схоластику. <…> Ни для кого не тайна, что наше революционное движение находится теперь в критическом периоде. Террористическая тактика Народной Воли поставила перед нашей партией ряд в высшей степени жизненных и важных вопросов».

Каковы же эти вопросы?

Один из них для Плеханова состоит в том, должен ли русский революционер основывать свои революционные надежды на экономической отсталости России. Плеханов убежден, что такая позиция ошибочна. Казалось бы, в том же самом убежден и Ленин как ученик Плеханова. Казалось бы, Ленин говорит об этом в своей работе «Развитие капитализма в России». Мол, отсталость в прошлом, Россия на всех парах идет в капитализм, а значит… стоп! А что это значит на самом деле? Россия ведь не так быстро идет в капитализм, чтобы стать передовой капиталистической страной. Ну и тогда понятно, что нужно ждать, пока она такой страной станет, содействовать этому. То есть в существенной степени состыковывать свою деятельность с деятельностью антифеодальных буржуазных партий. Но разве ленинская практика основана на этом?

Ленин странным образом поддерживает Плеханова на теоретическом уровне, вступая в союз с ним против народников, анархистов, бакунистов, бланкистов, эсеров, наконец. Но чем это кончается? Разрывом с Плехановым, который обвиняет Ленина в том самом бланкизме, против которого он вместе с Лениным боролся.

Как получилось, что Ленин, будучи по форме еще более чем Плеханов антинародническим, антианархистским, «антиособистским», если можно так выразиться, именуя «особизмом» антимарксистских сторонников особого пути России, в сущности, спелся с теми, кого он на теоретическом уровне критиковал еще более жестко, чем Плеханов?

Между тем Плеханов настаивает на том, что Ленин именно глубоко «спелся» с народническо-террористическими антимарксистскими волюнтаристами, делающими ставку и на особый путь России, и на роль личности в истории.

Это Ленин-то спелся с такими антимарксистскими ревнителями особого пути? Ленин, получивший пулю от эсеров — ревнителей особого пути и русского недоразвития? Ленин, яростно боровшийся с эсерами?

Да-да, утверждает Плеханов. Воюя на теоретическом уровне с этими сторонниками «особого пути» и всего, что из него следует, Ленин на сущностном уровне оказался их наследником. Так ли это?

Плеханов не до конца внятен в главном. В том, что он считает причиной подобного парадоксального слияния в Ленине определенных несовместимостей: яростного теоретического антинародничества (еще более яростного, чем у самого Плеханова) и сущностного посыла, по отношению к которому даже народники более склонны к марксистскому историческому эволюционизму, нежели Ленин.

И понятно, почему Плеханов недоговаривает в вопросе о том, что родило в Ленине это парадоксальное сочетание несочетаемого. Он недоговаривает, потому что уже после первых встреч с Лениным понял тайну этой политической личности. Но одновременно он понял и то, что апеллировать к этой тайне слишком бестактно и почти непристойно. Потому что тайна состояла в том, что Ленин, он же — Владимир Ульянов — младший брат повешенного царской властью террориста Александра Ульянова. Месть за брата Сашу, любовь к брату Саше, страстность, завещанная Сашей своему младшему брату, — всё это Плеханов быстро увидел в личности молодого Ленина.

Но говорить об этом за пределами очень узкого круга, фактически сводившегося к тандему Плеханова и Засулич, было непристойно. Отвергать Ленина на этом основании было вдвойне непристойно. И поэтому Плеханов стал с напряженным вниманием и недоверием следить за развитием политической и человеческой личности молодого Ульянова.

Плеханов надеялся на то, что Ленин-теоретик победит в его странном молодом соратнике Ленина — сущностного наследника брата Саши. И он имел основания для подобных надежд. Потому что, повторяю, на теоретическом уровне Ленин еще жестче, чем Плеханов, расправлялся с идеями народников, делавших ставку и на особую русскую общину, и на особый русский путь, и на особые методы ведения политической борьбы, они же — политический террор.

О чем узнавал прежде всего советский школьник, которого знакомили с мировоззрением Ленина? О том, что Ленин, узнав о казни брата Саши, со страстью произнес: «Мы пойдем другим путем, не таким путем надо идти».

Произносил ли Ленин такие слова? О том, что он их произносил, сказала сестра Ленина Мария Ильинична Ульянова — 7 февраля 1924 года, в речи на траурном заседании Московского Совета. В траурной речи было сказано: «Но особенно памятно мне осталось время после окончания им гимназии, годы, когда он жил с нами в Казани и Самаре, до отъезда в Петроград. Весной в 1887 году мы получили известие о казни старшего брата. Особенно запечатлелось мне выражение лица Владимира Ильича в эту минуту, когда он сказал: „Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти“. И вот с тех пор он стал приготовлять себя к тому пути, который он считал единственно правильным для освобождения России от ига царя и капитала».

Не хочу проявлять крайнего скепсиса по отношению к этому очень позднему, да еще и вдобавок траурному заявлению очень близкого к Ленину человека. Но, честно говоря, брать на веру это тоже не хочется. Ленину 17 лет. Он только что кончил гимназию. Брата он очень любил. И очень болезненно воспринял известие о его казни. О каком другом пути мог говорить 17-летний юноша, не знакомый с марксизмом и с дискуссиями об этом самом пути?

Он мог хотеть продолжить дело Саши и отомстить. Но он не мог за считанные дни вобрать в себя почти неизвестную в провинции марксистскую идеологию. И уж тем более — определиться в том, что она лучше, чем то, чем руководствовался в своих действиях любимый старший брат и что было, в отличие от марксизма, знакомо не только в очень узких, но и по преимуществу столичных кругах.

Владимир Ульянов (Ленин) окончил симбирскую гимназию в 1887 году. Руководил этой гимназией Федор Керенский, отец Александра Керенского, будущего главы Временного правительства. Ленин окончил гимназию с золотой медалью и поступил на юридический факультет Казанского университета. Это разочаровало Керенского, восхищавшегося особыми успехами Володи Ульянова в латыни и словесности. До 16 лет Ленин принадлежал к симбирскому религиозному Обществу преподобного Сергия Радонежского. Обязательным предметом в гимназии был Закон Божий, и Ленин получал по этому предмету такие же высокие оценки, как и по другим предметам.

Федор Керенский подчеркивал, что «ни в гимназии, ни вне нее не было замечено за Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих или в преподавателях гимназии непохвальное о себе мнение». Это, кстати, нетипично для русских большевиков, которые еще до вступления на путь политической борьбы вели себя в учебных заведениях достаточно конфронтационно. Ярчайший пример — Сталин.

Ни о каких политических убеждениях Ленина на тот же период не было никаких сведений. Ни Володя Ульянов, ни другие родственники Саши Ульянова не подозревали о том, что Саша — революционер. То есть никакими революционными идеями от брата Саши Ленин заразиться не мог.

Смерть Саши была для младшего брата ударом молнии. Она глубоко потрясла Володю и быстро сделала из почти «ботаника» носителя революционного протеста. Но не марксиста! Да, уже в том же 1887 году Ленин стал участвовать в революционной работе. Но речь идет об участии в нелегальном студенческом кружке «Народной воли». То есть той самой организации, о нежелании идти путем которой Ленин якобы говорил, узнав о смерти брата Саши, то есть до своего стремительного и этой смертью обусловленного перехода на рельсы революционного протеста. Разве можно сначала сказать, что мы не пойдем путем «Народной воли», а потом в эту самую «Народную волю» вступить и, вступив, начать участвовать в студенческих беспорядках?

После участия в студенческих беспорядках Ленина исключили из Казанского университета и выслали, как говорилось на тогдашнем суконном полицейском языке, «на место родины». Ленин был внесен в список неблагонадежных лиц, подлежавших полицейскому надзору. Ему было запрещено восстанавливаться в университете. Вот тут-то (и только тут) Ленин всерьез занялся политическим самообразованием (а не латынью и словесностью, к которым ранее тяготел).

Причем на начальном этапе политического самообразования Ленина больше всего впечатлили не труды Маркса, с которыми было трудно ознакомиться, а сочинения Чернышевского. Того Чернышевского, которым восхищался Маркс и о котором Некрасов писал:

Его еще покамест не распяли,
Но час придет — он будет на кресте;
Его послал бог Гнева и Печали
Рабам земли напомнить о Христе.

Ленин очень любил Некрасова. И Чернышевского тоже. Отсылки к Христу Ленина абсолютно не раздражали в случае, когда это касалось судьбы борцов за народное благо.

В 1888 году Ленин возвращается в Казань. Вот тут-то он — уже начитавшись необходимой литературы и политически самоопределившись — вступает в марксистский кружок, организованный Николаем Федосеевым. Вступив, начинает систематическое знакомство с Марксом, Энгельсом и Плехановым.

Крупская писала о любви Ленина к Плеханову в 1924 году, когда Плеханов уже был однозначно отнесен к числу антибольшевиков и в этом смысле антиленинцев. Поэтому когда Крупская говорит о том, что «Плеханова Владимир Ильич любил страстно», что «Плеханов сыграл крупную роль в развитии Владимира Ильича, помог ему найти правильный революционный подход, и потому Плеханов был долгое время окружен для него ореолом», что «всякое самое незначительное расхождение с Плехановым» молодой Владимир Ульянов «переживал крайне болезненно», то Крупской можно верить. Хотя бы потому, что у нее не может быть идеологического задания по созданию образа «какого-то там Плеханова» как учителя «аж самого Ленина».

Но и в этот федосеевский период (Федосеев был человеком благородным, умнейшим, но очень уязвимым и совсем не ортодоксальным в марксистском плане) Ленин совсем не отрывается от народничества. Кстати, Федосеев выступал не только против либерального (и именно либерального) народничества, но и против социал-демократической программы Плеханова, которая казалась ему размытой. Федосеев интересовался толстовством, переписывался с Толстым, покончил с собой, не выдержав клеветы одного из ссыльных… Словом, это скорее этакий страстный искатель справедливости с тонко построенной психикой и разнонаправленными интересами (русский мальчик, как говорил Достоевский), нежели крепкий и стойкий марксистский революционер, отрицающий любые метания и сложности.

Влияние Федосеева на Ленина было сильным, но не решающим.

Специалисты спорят по поводу того, когда и под чьим влиянием Ленин окончательно преодолел притягательность «Народной воли» и стал ее решительным оппонентом. Скорее всего, это произошло в самом начале 1890-х годов. Ни о каком более раннем оппонировании «Народной воле», ни о каком более раннем решении идти другим путем политической борьбы, при всем уважении к Марии Ильиничне, говорить не приходится.

Плеханов сильно влиял на Ленина. Но это влияние было, во-первых, постепенным и, во-вторых, частичным. Постепенным — потому что для Ленина слишком сильным было обаяние «Народной воли» и как жертвенной максималистской структуры, и как структуры, к которой принадлежал брат Саша, и как желанной для Ленина профессиональной конспиративной организации. Частичным — потому что Ленин был вовсе не склонен внимать призывам Плеханова о необходимости терпеливо ждать вызревания капитализма в России, причем такого, при котором Россия станет передовой буржуазной страной и в ней возникнут предпосылки для социалистической революции.

Ленин был предельно нацелен на революцию. Причем скорейшую и предельно радикальную. Да, Ленин очень быстро превращался в радикально-революционного марксиста. Но быстро — не значит мгновенно. О казни брата Саши он узнал в 1887 году, когда ему было 17 лет. Тогда же он решил отомстить не отдельным людям, а всей системе, которую возненавидел стремительно. Но как мстить — он еще не знал. И окончательно решил для себя этот вопрос аж через 7 лет. В 1894 году в своей работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» Ленин написал:

«Раздробленная, единичная, мелкая эксплуатация привязывает трудящихся к месту, разобщает их, не дает им возможности уразуметь своей классовой солидарности, не дает возможности объединиться, поняв, что причина угнетения — не та или другая личность, — а вся хозяйственная система. Напротив, крупный капитализм неизбежно разрывает всякую связь рабочего со старым обществом, с определенным местом и определенным эксплуататором, объединяет его, заставляет мыслить и ставит в условия, дающие возможность начать организованную борьбу. На класс рабочих и обращают социал-демократы всё свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среди рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу, — тогда русский РАБОЧИЙ (здесь и далее выделено В. И. Лениным — С. К.), поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».

То есть для Ленина крестьянство плохо не тем, что оно диктует через общину некий особый социалистический путь, а тем, что оно недостаточно революционно. Даже если оно не мелкобуржуазно, а относится к самым низам общества (такова для Ленина крестьянская беднота), оно всё равно в меньшей степени способно к радикальной революционной борьбе, чем правильно воспитанный пролетариат. Поэтому и только поэтому надо делать ставку на пролетариат как революционную силу. Была бы другая, более революционная сила, Ленин сделал бы ставку на нее. Потому что его задача — революция любой ценой. Причем революция именно коммунистическая.

Плеханов был восхищен тем, как Ленин расправлялся с народниками, обвиняя их в готовности сделать ставку на недостаточно революционный класс общинных крестьян. Но он совершенно не был готов восхищаться революционной окончательностью Ленина. И подозревал в нем этакую неоднозначность. То есть готовность бороться с народнической недореволюционностью, порождаемой неправильным подходом к источнику революционности, и одновременно готовность впитывать народническое жертвенное начало, народническую революционную сущность и связанный с нею народнический подход, согласно которому Россия вполне может оказаться не в арьергарде, а в авангарде особой радикальной социально-политической революционности.

(Продолжение следует.)