Имеем ли мы «Право на грядущее»? Мысли после посещения одной выставки к столетию Октября
С самого начала 2017 года в России большое внимание уделяется 100-летию революционных событий 1917 года, которым дали общее название «Великая русская революция», тем самым объединив две революции — Февральскую и Великую Октябрьскую социалистическую революцию. В задачи этой статьи не входит заочная полемика с авторами данного термина, появившегося в результате дискуссий о необходимости создания единого учебника истории. И никто не против единого учебника истории, наоборот, нам нужно воспитывать в подрастающих поколениях ощущение гордости за свою историю, за своих предков.
Эта точка должна быть единой точкой схода всех преподавателей, ученых, журналистов, деятелей культуры и вообще представителей всех профессий, откуда мы потом будем расходиться по идеолого-политическим комнатам. Потому что все мы обязаны быть гражданами, неравнодушными к судьбе своего Отечества, которое без глубокого и достойного осмысления величайшего события XX века вполне может утерять свое «Право на грядущее».
Выставку с таким названием в Музее искусства Санкт-Петербурга XX–XXI веков я посетил на днях, дабы попытаться по-иному взглянуть на революционные события 100-летней давности. Название «Право на грядущее» вызывало неподдельный интерес. Имеем ли мы право на грядущее, если забудем те события? И именно фактор культурного осмысления должен вносить свой весомый вклад в части эмоционального постижения как Октябрьской революции, так и революционности в целом. Ведь разрушительная волна оранжевых революций, захлестнувшая все ключевые регионы мира не только смыла ценность национального государства, но и не оставила камня на камне от границы, разделявшей подлинное понятие революции как процесса, прежде всего направленного на восхождение, на развитие, и конструкт в виде пресловутых «революций достоинства», ввергавших пострадавшие страны в неразвитие и хаос.
Такая терминологическая мешанина присутствовала и в образах, представленных на выставке, предложившей зрителю добавить на свой внутренний эмоциональный холст какие-то оттенки ее палитры: тут и внутренняя энергетика, правда, предлагающая бороться за свои права энергией бунта, в данном случае — явно бессмысленного, тут и подавленность сломом СССР, тут и боль от какой-то неустроенности жизни и передряг. Это все имеет место быть на выставке, которую организаторы анонсировали следующим образом: «Тема революции имеет много аспектов. Кто-то воспринимает ее образ как жернова человеческих судеб, а кому-то, как, например, футуристам, в ее пламени виделась очищающая энергия жизни, отблески всемирного благоустройства и счастья. Утопия всегда стоит рядом с трагедией, борьба за счастье — с разрушением и смертью. Именно поэтому в данном проекте революция будет показана шире, чем конкретное событие».
Честно скажу, не ждал от проекта чего-то комплиментарного коммунистическим идеям, но за честный взгляд, за что-то взятое из души, пусть это даже тяжеловесно-свинцовые акценты именно на советском быте (и никак не на бытии), можно отблагодарить авторов выставки.
Отмечу при этом, что, намеренно или нет, но серо-черный отпечаток лежал почти на всем, чего коснулась кисть художников, имевших «опыт жизни в СССР». И, такое ощущение, это чернота как-то больше относилась в работах к чему-то бытовому, смысловое же либо слабо просвечивало какой-то безысходностью или ошибочностью советского проекта. Это в лучшем случае, в худшем же — наблюдались ирония и насмешка над символами, победами.
Песчинкой в глазу, которая явно помешала назвать выставку в целом честной рефлексией на революционные события 1917 года и революционность как таковую, стала коллекция, которая фактически смешала большинство работ с… собой. Я о постмодернистской иронии, которую организаторы тоже «пригрели» в своем международном проекте в виде отдельных экспонатов среди работ, вполне себе призывающих к чему-то высокому и чему-то нелживому.
К последним я бы отнес в первую очередь метафорическое сравнение революции с полетом (картина «Взлет» Александроса Маганиотиса), стремлением в заоблачные неизведанные дали, и произведение Теодороса Лалоса «Сейчас», отсылающее «к вневременным понятиям Революции и Утопии». «Сейчас» — значит, «необходимость сопротивления, переворота и перемен в раздробленном, постоянно меняющемся мире, потерявшем свои ориентиры и ценности».
А так выглядят работы, которые уж никак не позволят нам обрести свое право на грядущее:
1. В центре одного из залов выставки стоит фигура космонавта с головой мухи-дрозофилы. Это что? Радует, с одной стороны, что автор напоминает, что Октябрь 1917 года и победы СССР в космосе неразделимы, но что это символизирует по существу? Торжество победы в космосе? Справедливости ради отмечу, что автор композиции Денис Прасолов имеет в своем творческом активе целую коллекцию наряженных в скафандр животных — кошек, собак и других животных, побывавших в космосе до Юрия Гагарина. Но для данной выставки выбрали именно муху. Муха как символ героизма? А по-моему — просто стеб и отплясывание на памяти подлинных героев и понятии героизма.
2. «В XX веке наш народ перенес самые страшные испытания за всю историю своего существования: революции, репрессии, войны… Во имя великих заблуждений и иллюзий было преступно принесено в жертву огромное количество человеческих жизней, разрушены судьбы … Сегодня необходимо осознать, что источник всего, что с нами происходило и происходит сейчас, находится в нас самих. Надо понять причины и следствия и не искать виноватых в окружающем нас мире, возможно, тогда мы сможем жить по-настоящему полнокровной и полноценной жизнью». Это описание к работе Олега Жогина «Знамя социализма» (1991 г.). Что ж, выводы автора можно было бы признать отчасти верными, если бы не одно существенное НО — само воплощение образа этих выводов автора, который-то как раз преступно надел навершие знамени Победы в Великой Отечественной на грабли собственных обид и личных счетов.
3. «Сперматозоид Ленина» Владимира Козина. Название говорит само за себя, но лучше прочитать описание к сему аборту творческой мысли: «Как известно, у Ленина не было детей. Потому что всю свою неудержимую сексуальную энергию Владимир Ильич не тратил на Надежду Константиновну и Инессу Арманд, а сублимировал в апрельские-мартовские тезисы, в декреты, в собрания своих сочинений в пятидесяти томах, в Великую Октябрьскую социалистическую революцию и план ГОЭЛРО, в построение социализма, в борьбу с попами и мировую революцию… Трудно представить, скольких дам он мог осчастливить».
4. «Счастливый конец». «Если припомнить все наши лозунги и обещания за последние 100 лет после революции, то про это можно было бы снять многосерийный фильм. Но такое кино сейчас не одобрят. Поэтому я решил просто глубоко-глубоко закопать благие надежды и намерения во имя очередного нашего светлого будущего — Эры Нового Матриархата». Опять-таки автор изгаляется от собственной важности и возможности по-детски напакостничать. Хотя, на секундочку, автору «шедевров» под номерами 3 и 4 Владимиру Козину ни много ни мало 64 года отроду.
5. Две последние работы плавно ведут посетителя с лестницы на последний этаж, где, надо понимать, находится конец экспозиции, представленный головами умерших революционеров. Символично.
Автор качественно выполненной инсталляции Анатолий Осмоловский скромно сравнивает себя с Пабло Пикассо и его картиной «Герника» (в 1940 году в дни захвата гитлеровцами Парижа к Пабло Пикассо пришли из гестапо. На столе художника находились открытки с репродукцией «Герники». «Это вы сделали?» — задали художнику вопрос о картине. «Нет, — ответил Пикассо, — это сделали вы»), а также обвиняет присутствующих в том, что они перестали бороться за собственные права и сами убили своих героев, головы которых насажены на металлические штыри или небрежно валяются на полу. При этом, судя по всему, Осмоловский, никак не видит себя в процессе отказа от идеалов, он просто гробокопатель или врач, констатирующий смерть. Но если у него самого нет истории, то кто он такой и откуда?
Побывав на выставке, ощутив на собственном опыте, насколько сильно воздействует на человека образность предлагаемых интерпретаций значения революции, понимаешь при этом а) силу искусства и б) как много можно сделать реально позитивного, конструктивного ради будущих поколений, направив эту силу на созидание и восхождение, а не на энергозатратный и бессмысленный бунт или, что еще хуже, на полную самодеградацию. Культурное осмысление великих исторических событий должно давать человеку энергетику, направлять ее в позитивное русло во имя борьбы за то самое «право на грядущее». Да, для этого нужен и единый учебник истории, и единое понимание истории, очищенное от частных восхвалений или же, наоборот, проклятий собственной истории, и выставки, дающие энергию, а не отбирающие ее у зрителя, которому предлагают в очередной раз покаяться за свою историю.
Что же мы наблюдаем сегодня? Президент страны сначала прямо и недвусмысленно осуждает нападки на сравнимый с мощами святых Мавзолей Ленина, называет попытки демонизировать историческое значение Сталина и его эпохи угрозой государственному суверенитету, а затем заявляет у «Стены скорби» о миллионах жертв репрессий, поддерживая тем самым тех, кто считает нашу с вами историю одной непроглядной черной дырой. С одной стороны, понятна позиция президента, пытающегося таким образом быть западником и либералом до конца, тем самым примиряя общественные позиции. Однако уравновешивая мнение большинства граждан России, заявивших о величии советской эпохи и своей истории в целом, и меньшинства, которое заявляет о необходимости бартера собственных исторически обусловленных имперских и государственнических амбиций на псевдосладкий нектар западных ценностей, президент раскачивает качели — причем как политические, так и смысловые.
И пока эти качели раскачиваются, смысловой вакуум будет засасывать в этот зазор постмодернистскую кислоту, которая будет разъедать даже то правдиво-трагическое, что можно было бы почерпнуть из талантливо оформленной выставки «Право на грядущее», не говоря уже о высоких смыслах, априори стоящих за подлинным понятием «революция», раскрыть которое у авторов выставки не получилось совсем.
