Человек проигран?

Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 11 июля 2025 года

Анна Шафран: Здравствуйте, друзья! Это программа «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда». С нами Сергей Ервандович Кургинян, политолог, публицист, театральный режиссер и лидер движения «Суть времени». Сергей Ервандович, приветствуем Вас!

Сергей Кургинян: Здравствуйте!

Анна Шафран: Нам не дают расслабиться наши заокеанские «непартнеры» — у них очередной эпизод большой разворачивающейся истории. А именно: Илон Маск решил сделать следующий шаг и объявил о регистрации своей новой партии — третьей партии (их там много в Америке, но тем не менее главных две), с прицелом на выборы 2026 года.

Идея в том, чтобы получить вот ту самую «золотую акцию», торговать голосами потом в будущих разбирательствах между демократами и республиканцами; а это вызов Трампу, соответственно. Сегодня об этом хотелось бы поговорить.

Сергей Кургинян: Тут есть два аспекта, и простейший из них игнорировать невозможно, иначе ты сразу уносишься в какие-то выси поднебесные. Между прочим, это очень серьезный вопрос практической политики.

Вопрос практической политики заключается в том, что победа Трампа на президентских выборах, которая считалась невозможной и действительно была маловероятной, была куплена ценой создания коалиции по знаменитому принципу «девочки, против кого мы будем теперь дружить?».

Вот есть демократический монстр — вялый, неизвестно что говорящий, а есть возбужденная группа, которую он совсем не устраивает, причем с разных сторон. В эту группу могут входить ультра-традиционалисты и какие-нибудь совсем странные люди… Это же все время происходило вокруг крупнейших проблем. Для меня это, прежде всего, проблема вакцинации, которую у нас замалчивают, а в Америке она разворачивается просто сокрушительным образом, разоблачение следует за разоблачением.

Анна Шафран: Ну, собственно, Роберт Кеннеди не сходит с обозначенного пути.

Сергей Кургинян: Да, да, и сам он, и не только. Там все продолжается. Но для меня она, например, являлась реакцией на два обстоятельства (это я не ухожу в сторону, это я хочу объяснить).

Первым обстоятельством было то, что оказалась запрещена дискуссия ученых. И я уже говорил, что дело совершенно не в том, чтобы, скажем, я включился в эту дискуссию каким-то сокрушительным образом, а в том, чтобы академик Зверев и академик Гинцбург имели право на дискуссию, и мы могли увидеть мнения разных групп ученых. Такой запрет на интеллектуальную дискуссию добром не кончится, и кто-то за ним стоит. И все же у нас это носило еще не столь репрессивный характер, как в той же Европе, на Западе. Кто эти люди? Чего они хотят? Как писал Луи Арагон:

Кого так ищут люди эти,
Чье ремесло — разъединять?

Так вот, что это за люди? Или, как говорил Блок:

Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран,
Тот знал, что делал… —

и так далее. Вот это первая проблема.

А вторая проблема — вообще авторитет науки. Я вполне представляю себе катастрофические последствия исчезновения авторитета науки. А «номер», который наука исполнила в связи с проводимой вакцинацией, вел к обрушению ее авторитета.

Авторитет религии все-таки носит секториальный характер: для кого-то он очень высок, для кого-то — нет, для кого-то это одни религии, для кого-то — другие. Но если наука лишится авторитета, то с чем остается мир? Кто, собственно говоря, в нем окажется авторитетом? Если уже и не ученые…

А для кого-то это было совсем другое. И вот, глядя на «антиваксерский» спектр, ты видишь и нобелевских лауреатов, и какую-то милую женщину, утверждающую, что все гинекологические заболевания от совокупления с демонами, и что она точно знает, как выглядят демоны, поскольку она их изгоняет. И вот она — выступает на конгрессе антиваксеров.

Нобелевские лауреаты говорят: «Ради бога, пусть она хоть как-то скорректирует свою позицию, чтобы мы не оказались под ударом. Нас и так либеральное сообщество гнобит за то, что мы антиваксеры. Но мы же выступали от лица науки! Мы все-таки респектабельные ученые… Пусть эта барышня смягчит свой тезис как-нибудь, пусть скажет, что она если не пошутила, то хоть что-то…» А барышня упорно говорит: «Нет, я точно знаю этих демонов! Ну что вы мне говорите, что я должна что-то корректировать. Это мой символ веры, мое право на диагноз». Все бы было ничего, но теперь эта барышня — один из главных оракулов у Трампа.

Значит, мы имели дело с возбужденным, многоликим, одинаково ненавидящим мертвое либеральное сообщество чудищем — «стозевно и лаяй». И это чудище и представляло собой трамповский электорат, трамповскую машину войны против демократов, которые казались непобедимыми и которых можно было победить только при их исключительной мертвости и тупости.

Был такой роман известного американского писателя Роберта Пенна Уоррена, «Вся королевская рать». И там есть эпизод, где такой совсем секуляризованный, суперрафинированный, интеллектуальный американец Джек Берден, главный советник губернатора Вилли Старка, спорит со своим отцом, который ушел в радикальную религиозность. Спорит по поводу смерти, места Бога в смерти. И Джек ему говорит: а если это так, то мы, поклоняясь Богу, поклоняемся смерти. Его отец смотрит на него, произносит: «Глупость», — и продолжает молиться. Джек заходит с другой стороны: если, говорит, так, то вот это вот так, а если логически построить так, то так… Отец произносит: «Мерзость», — и продолжает молиться. Тот что-то еще и еще говорит, ссылаясь на авторитеты. Отец смотрит и подводит черту: «Глупость, — пауза, — и мерзость».

Вот это ощущение глупости и мерзости — «двух источников, двух составных частей» демократического движения, этот запах чего-то смрадного, ощущение буквально смерти, исходящей от того же Байдена, в сочетании с какой-то очевидно сокрушительной повесткой дня (что и свойственно постмодерну) — оно вызвало живые реакции у абсолютно разных людей. У нобелевских лауреатов, грубо говоря, и у барышни, которая очень сильно занята проблемой демонов. Я же даже не говорю, что их не существует. Может, они есть, может, барышня права! Шучу.

Но в любом случае речь идет о том, что эти люди несовместимы друг с другом. А кто их совместил? Байден и Фаучи, и все прочие, кто, в принципе, конечно, должны сесть, но дойдет ли дело до тюрьмы или не дойдет — это вопрос отдельный.

Это и есть Трамп. Трамп — это реакция на глупость и мерзость коллективного демократического монстра имени Клинтона, Обамы, бог знает кого.

Как говорится, прошу прощения, в не очень политкорректном, но ярком анекдоте, — а я считаю, что когда ты концептуальные вопросы обсуждаешь, то без яркости не обойтись, иначе ты все засушишь.

Карлик приводит невесту-карлицу к своим родителям-карликам и говорит:

— Вот моя невеста, она такая милая, замечательная, нежная, обаятельная, скромная.
Родители ему говорят:
— Все хорошо, сынок, но ты ростом ниже нас, а она ростом еще ниже тебя.
— И что?
— Но у вас же будут дети, сынок. И они будут еще ниже ростом.
— И что?
— А то, сынок, что так мы до мышей дотрахаемся.

Так вот, это демократическое движение имени Билла Клинтона, Хиллари Клинтон, Обамы и бог знает кого еще «дотрахалось» до мыши по фамилии Байден. И этот какой-то даже пугающий образ мыши — возможно, из сказки о Золушке, за которой после бала приехала тыквенная карета, запряженная мышами — вызвал ощущение, что сейчас всех посадят в такую карету из тыквы, запряженную мышью под названием Байден… Такая перспектива сильно напрягла Америку, мертвость которой мы преувеличивали.

Америка — живая страна, это не Европа, где все живое загнано совсем за Можай. Там все эти протестанты, диспенсационалисты и бог знает кто еще, они живенькие, с энергией. И возникло ощущение, что у одной стороны — профицит энергии, а у другой — дефицит. С одной стороны, перевозбужденный Трамп, с другой стороны патологически вялый Байден. И энергия победила. Противоречивая, причудливая жизнь победила смерть в лице Байдена. Сюжет фактически был метафизическим. И если мы это не поймем…

Наши либералы позднесоветские, они все Сталина высмеивали, что он по поводу не слишком яркого произведения Горького «Девушка и смерть» где-то написал «эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гёте».

И началось… «Он ничего не понимает! Гёте, „Фауст“ — это же главное Евангелие Нового времени! А что такое эта „Девушка и смерть?..“

Но Сталин же не это написал. Есть издание этой поэмы со сталинской подлинной записью на полях. Там написано: «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гёте — любовь побеждает смерть». То есть он выдвинул сюжет, который объединяет в этом смысле коммунистов и апостола Павла. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал бряцающий», — говорит апостол Павел в 1-м послании к Коринфянам. Что христианство — религия любви, что парадоксальность в этом: любовь побеждает смерть.

Анна Шафран: Итак, Сергей Ервандович, мы с Вами остановились на том, почему Трамп вдруг победил Байдена, резюмировав промежуточно тем, что жизнь победила смерть, и подошли к вопросу о любви.

Сергей Кургинян: Да. Трамп победил Байдена, потому что он живенький. Была такая у меня передача «Суд времени». И не очень понимавшие, что к чему, но чувствовавшие, что дело пахнет рейтингом, телевизионные менеджеры, глядя на передачу, говорили: «Живенько, живенько, очень живенько». Так вот, у Трампа было все очень живенько на фоне буквальной смерти в лице Байдена.

Между прочим, перед перестройкой пост Генерального секретаря недолго занимал предшественник Горбачёва Константин Устинович Черненко, уже после Андропова, который быстро умер. И было такое ощущение все время, что на трибунах полутрупы. Что они смотрят глазами людей, уже уходящих в небытие.

Был в новостях такой кадр с Черненко. Во время голосования на выборах в Верховный Совет он опустил в урну бюллетень, посмотрел на всех и сказал: «Хорошо…»

И вот тогда началась перестройка. Потому что все поняли, что из Политбюро дышит смертью. Людей поймали в эту ловушку и им предложили вместо такой хотя бы респектабельной смерти нечто другое и совсем деструктивное. Но в основании была их реакция на то, что слишком сильно запахло смертью… «Что-то скверно здесь пахнет», — говорит один из героев нелюбимых мною Стругацких, которым я отдаю должное в том, что они схватывали значимую проблематику. Совсем скверно пахнет.

Америка сейчас, ощутив, что запах совсем скверный, уже нестерпимый, шарахнулась в сторону Трампа и этой многоликости. Многоликость никогда бы не победила сама по себе. Для того чтобы она победила, нужно было несколько условий.

Первое условие. Те, кто являются хозяевами, выставляющими актеров, — masters of the game — хозяевами игры, задающими правила и игровое поле, должны были допустить Трампа, о чем-то с ним договорившись.

Условие второе. Внутри трампизма должно было появиться что-то тоже многоликое, но дееспособное в плане практической электоральной политики.

Ну и третье. Та сторона — этот мертвый монстр — он должен был поступить так, как это сказано в произведении Борхеса: «Поверишь ли, Ариадна? — сказал Тесей. — Минотавр почти не сопротивлялся». Вот этот «минотавр демократии» должен был почти не сопротивляться. Потому что он внутренне довел себя до этого состояния. Это стало ясно, когда обнаружилось, насколько Билл Клинтон и его жена ненавидят вице-президента Альберта Гора и насколько они хотят, чтобы он ушел из политики.

А трампизм должен был выделить из себя яркое электоральное ядро, которое способно проводить выборы в обезумевшей стране Америке, где выборы — это сплошная технология. Электоральное ядро, способное добиваться выборной победы, состояло из двух сил.

Первая сила — политики, окончательно укоренившиеся в пиаре. Политики, фактически ставшие таковыми, выйдя из телевизионных студий. Вот если вы, Аня, завтра пойдете в политику, то это будет такого типа политика, для которой пиар, завоевание позиций в ходе интеллектуальных шоу (или даже не слишком интеллектуальных, все равно) — это как вода для рыбы. Это, например, Хегсет (при всем том, что он зашитый алкоголик), сам Трамп и многие другие. Это были люди из пиара. Они вышли из телевизионных студий или каких-нибудь интернетных компаний.

Трамп, когда разносил Зеленского, смотрел на Вэнса и говорил: «На телевидении будет очень хорошо смотреться». Он все рассматривает под углом зрения, как бы это смотрелось на телевидении. Это массмедийные люди. Очень глубоко, технологически, практически массмедийные. Это первая сила.

И вторая сила — интеллектуалы Кремниевой долины, которые, опять же, были совершенно массмедийными, но вдобавок концептуально продвинутыми.

Эти две силы, объединившись, стали двуликим ядром электорального процесса, который совершил чудо второго прихода Трампа к власти. Трамп от этого чуда абсолютно обалдел. Он находится все время в психически неустойчивом состоянии. Это всем видно. И он продолжает делать то же самое, что он делал. Он занимается только саморекламой: «Я гениальный специалист по сделкам. Сделка — это всё!» Но сама эта сделка — достаточно мерзкий термин, и все остальное не лучше.

Но главное, что он никакой специалист по сделкам. Он хвалит себя, как великого наездника, выигрывающего все скачки с препятствиями, и все время валится с лошади. Сделки состоялись, что-нибудь произошло? Нет. Что произошло? Похвальба Трампа.

«Большой красивый билль» (БББ) — он что такое? Это гигантское количество бумаги, в которой написано обо всем и ни о чем. Но он же «красивый»! У Трампа есть одна проблема. У него выборы в конгресс, и вообще электоральные процессы. И он думает, как ему усидеть до конца выборов. А у Вэнса проблема — не как Трамп усидит (что тоже нужно), а станет ли он президентом после Трампа, или Трамп сойдет с ума и рассорится еще и с ним.

Значит, они заняты только этим. Ничего по существу они сделать не могут. Они могут чуть-чуть притормозить те мерзости, которые осуществляла демократическая сторона: кого-то выслать, что-то нормализовать, какие-то совсем бредовые экстазы убрать. Так «Америку great again» не делают, и он это понимает.

В результате всего этого и произошла банальнизация Трампа, не готового ни идти на крупные риски, ни развивать ничего, и продемонстрировавшего, что он гораздо более тривиальный человек — яркий, болтливый, веселый, внутренне живой, не инфицированный смертью так густо, — но и только…

Анна Шафран: Вы предложили термин «банальнизация» в отношении Трампа…

Сергей Кургинян: Банальнизация, конечно. Ну ты сделай свои продукты желанными для всего мира, а не пошлины выставляй. Ты же ничего так не сделаешь. И что, собственно, ты собираешься развивать? В интересах каких производительных сил ты будешь работать? Сталелитейных заводов? Или индустрии нового? Ты рискни на какие-то крупные по-настоящему дела-то.

Трамп человек системный, осторожный, очень занятый собой, своей семьей и, в каком-то смысле, при всей своей яркости — мелкий. Потому-то и системный, что системе нужны мелкие люди, она не терпит крупных. И он оказался со временем, с одной стороны, enfant terrible — такой хулиган, а с другой стороны, как-то что-то такое видим в нем «свое». С одной стороны, он бомбит Иран, с другой стороны, бомбит безрезультатно, но при этом говорит о грандиозных достижениях. И все нестандартные люди, которые чуть-чуть крупнее тех мышей, до которых дотрахались карлики, начали бухтеть.

И произошел раскол электорального ядра многоликого трампизма. Это бы было полбеды, но он не должен был так грубо выяснять отношения с Маском. Это не тот габарит фигуры. У него впереди выборы, ему нужна полная консолидация всех его электорально-ядерных сил, ему нужно наступать. Он мог бы сделать все что угодно, чтобы этого конфликта не допустить, а он его допустил. Это одна сторона вопроса.

И другая — Маск никогда бы не пошел на этот конфликт без отмашки хозяев. Никогда! Такой билль, другой билль, так с электромобилями, не так с электромобилями, такие пошлины, не такие — плевать! Пока хозяева не дают отмашки, такая вещь невозможна.

И вот дальше начинается вопрос уже о большой политике, то есть о выборах.

Может быть, у Маска ниже рейтинг, чем у Трампа. Но у него сколько людей, которые внимают его словам? 211 миллионов? Трамп офигел?! «Ты с ума сошла, коза, — бьешь десяткою туза!» Это туз! Это человек, обладающий своими средствами массовой информации, своей дошлостью в этом вопросе. Это не какой-нибудь Линдон Ларуш — человек очень яркий, который хотел в президенты и все рассуждал о каких-то очень крупных вещах, у которого за спиной не было ничего, кроме собственного среднего состояния.

Это богатейший человек в мире, при всем том, сколько он теряет.

Один очень крупный академик, страдавший от крайне повышенного веса, мне звонил после отпуска: «Давай встретимся. Я похудел на 20 килограммов». Я шел и думал, что сейчас увижу худого человека, а увидел столь же упитанного и понял, что для того веса, которым он обладает, 20 килограмм — это ничто. Так вот, для Маска потеря 50 миллиардов — ну ладно, стерпеть можно.

У него достаточно денег: он не миллионер, не мультимиллионер и не миллиардер — он мультимиллиардер. У него не только деньги есть, но и средства массовой информации. Он понимает, как ими пользоваться, он никогда бы не пошел на это без хозяев, и он не на свои деньги хочет проводить выборы. Он что-то другое хочет.

Теперь [представим], сидят люди, всю жизнь правильно занимавшиеся пиар-технологиями, смотрящие на выборы, понимающие, насколько это судьбоносно, и говорящие: «Он еле-еле вытянул, этот самый Трамп. Теперь даже если откусят тот маленький кусочек, то кто выиграет? Демпартия».

Это же понятно? Она выиграет. Значит, сколько есть дорогого шампанского, столько, по-моему, скуплено в офисах, чтобы непрерывно пить за здоровье Маска. Идет колоссальный процесс, а этот Трамп продолжает говорить: «Все замечательно!»

Главная черта современной жизни, которая меня пугает больше всего на свете, называется «все в шоколаде». Потому что, когда ты говоришь, смотрите, пункт один — как все фигово, и давайте искать выход здесь, здесь, здесь. Ты же не говоришь: «Все фигово, легли, накрылись простыней и умираем». Ты говоришь: «Вот, здесь, здесь, здесь — плохо, и выход будем искать вот здесь». А тебе говорят: «Где плохо? Все в шоколаде! Как это вы сказали, что плохо? А у нас инструкция говорить, что все хорошо».

И ты понимаешь, что ты тут каши не сваришь. И тут, что бы кто ни говорил о Ленине, но понятно, что без него революция не произошла бы. Он один понимал, что творится, приехав из эмиграции. Ни Дзержинский, ни Свердлов, ни Сталин не понимали. Он понимал, он этот процесс вел. Поэтому насчет того, что Ленин просто врал, либо романтизировал ситуацию [лозунгом] «Говорите массам правду!», — милые мои, как говорил по этому поводу Бухарин, «Ильич дело понимал».

Он понимал простую вещь — что массы все равно узнают правду, и если ты будешь им лгать, они тебе не станут доверять, а тогда они будут доверять твоим противникам. А вот если ты сказал правду, то интерпретация этой правды находится в твоих руках.

Ведь главное — не сама по себе правда, а ее интерпретация, и в этом главный закон политтехнологии. И как только люди вместо того, чтобы говорить правду, а потом интерпретировать так, как им это нужно, скатываются до того, чтобы правду замалчивать, — это пролог к колоссальной катастрофе, так нельзя. Ты говоришь, что нельзя, а тебе говорят, что всё в шоколаде.

Но уж где это делается в каком-то невероятном масштабе — это, конечно, Трамп. Это проявляется в том, как он заходится в своем «все хорошо, прекрасная маркиза», в том, как запрещено видеть, где нехорошо, в том, как запрещено ставить честный диагноз обществу с тем, чтобы его лечить, в том, насколько обществу льстят и ставят лживые диагнозы, не думая о том, что моральная ответственность в том, чтобы лечить, а не лгать, не ублажать… И это мировой процесс.

Это страшный мировой процесс, и чемпионом, конечно, является Трамп. «Моя разведка сказала, что неэффективно? Нафиг разведку!» — а на кого ты ориентируешься? «Все гениально. Все, что я делаю, гениально. Я сделки заключаю — гениально, не заключаю — опять гениально. Кто сказал, что плохо?» Он истерически пытается выжать что-то из пиара, которым он занимался всю жизнь и в который он поверил, как сумасшедший, после того, как победил.

А Маск понимает и говорит: «Ты чего?! Ты чего?! Ты чего-о-о?..» И вот это, сказанное Маском, выдвигает на повестку дня штуку гораздо более серьезную, чем очень серьезный вопрос о политтехнологиях, который я только что рассмотрел. Отмашка? Игра в пользу Демпартии? На кого? С какой целью? Может быть, Маск и провалится. Может, он такой «умный дурак», который не чувствует. Трамп проще, он ближе к рядовому американцу. Он такой же простой, как этот американец, и потому он его нутром чувствует. Может быть, Маск — человек без нутра. И может быть, рядом с ним другие люди не найдутся, но я в этом сомневаюсь. Но если нет, то это смертный приговор Трампу. И прежде всего Вэнсу, потому что Маск метит туда.

Теперь, как бы все это ни было серьезно, как бы ни были важны любые политтехнологические нюансы этого дела, следующих шагов, бюрократическая система и все прочее, но есть совершенно другое, и его нельзя не заметить. Тут в игру включается Питер Тиль. А Питер Тиль включается в игру под названием «стратегическая концептуализация». Все время вопрос заключался в том, кто первый в нее включится.

В Советском Союзе группа, занимавшаяся концептуализациями, была. Что бы я ни сказал о сусловском марксизме, а уж сколько я слов крайне критических по этому поводу сказал, так, наверное, больше никто не говорил. Но все равно внутри этого сидели концептуальные группы, потому что положение обязывало. Ты ведешь концептуальную войну с Соединенными Штатами, ты сверхдержава, они сверхдержава, ты же должен что-то сказать. И были люди, которые могли говорить. Это непросто, это не какой-то гуманитарный прибамбас. Это очень трудный вопрос.

Имперская культура — а Советский Союз, конечно, был империей (для меня со знаком плюс), на самом деле просто сверхдержавой, — она сама из себя выдвигает этих концептуализаторов.

Вся та группа умерла. Однажды на одной телевизионной передаче я заметил очень хорошо одетого человека, явно при возможностях, который говорил на концептуальном языке. Это меня так поразило, что я предложил ему поговорить не на передаче, а один на один. Он ответил: «Ну, во-первых, пусть придут те, кто покажут, что мы нужны, потом заплатят, — потом будем говорить». Я ответил, что это нечестно. Это нечестно. Он был директором одного из крупных институтов.

Отвыкли от серьезных дискуссий, потеряли форму, потому что вся постсоветская реальность говорила: «Мы идем за лидером. Мы перестали выпендриваться по части концептуализации. Мы идем по мегатренду». Это так же умно, как у велосипедистов: кто первый идет, тот встречает напор ветра, — а мы идем за спиной! «Мы все время будем идти за спиной», stay behind. Это все как бы и хорошо, но при этом теряется дееспособность.

И теперь, когда стали мы первыми,
Нас заела речей маета,
И под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.

И вот идут какие-то старания что-нибудь такое из себя выдавить, — а не получается, потому что разрушить это легко, а воссоздать безумно трудно.

И то же самое в Америке. Но там они уже поняли, что без этого никуда. И Питер Тиль, человек, который мне чужд во всем: по моральному типу, по своему технократическому безумию и так далее, — он все-таки рискнул это сказать. Может быть, у него будут безумно сложные отношения с Маском, может быть, нет, но он, выступая от той Кремниевой долины, на которую Маск будет опираться, сказал: «Мы видим главную вещь. Мы видим глобальный застой, который, грубо говоря, выражается в том, что нет Эйнштейнов. Ну нет их! Все разменялось на мелочи. Все эти Нобелевские лауреаты — это люди второго сорта.

Если бы сегодня появился Эйнштейн, научная система его бы не приняла. Мы забюрократизировали все, мы не двигаемся никуда. Мы не летим на Марс, мы не осваиваем средний космос. Расскажите мне, что происходит после пяти десятилетий борьбы с деменцией или болезнью Альцгеймера, или чем-нибудь еще. Скажите мне, что происходит в стратегических проблемах долголетия или бессмертия. Скажите мне, в каких крупных проблемах мы живем. Где прорыв? Где это мировое блистание? Нигде: ни у нас, ни у кого. И я об этом говорю, потому что либо это будет голос Америки, либо мы потеряем шансы на глобальное управление. И я говорю это во весь голос».

Такой есть известный интервьюер в New York Times (не где-нибудь, а в New York Times!), который публикует этот разговор свой с Питером Тилем под названием «Питер Тиль и Антихрист». Там масштаб уже такой. И он говорит: «Глобальное государство, в котором не будет развития, это Антихрист». Именно глобальное, замершее, с бесконечно разветвленной бюрократией, следящее за тем, чтобы была одна стабильность, — которая, конечно, нужна, кто спорит? — и готовое ее покупать ценой неразвития. Это Антихрист. А альтернатива Антихристу, говорит Питер Тиль, — Армагеддон. Либо эта энергия вырывается, и она тогда создает глобальный хаос, либо «тишь да гладь, да божья благодать» (только не божья), и внутри нее этот самый Антихрист, который просто установит «стабилизец» — и всё! Но мировой! Мировой, а не какой-нибудь!

Это говорится развернуто. Это говорится явно от лица всей Кремниевой долины. И дальше понятно, о чем говорит Кремниевая долина: мы проиграли Эйнштейнов, их нет и не будет, а нам они нужны, спасение от Антихриста только в них, и их нам даст, может быть, искусственный интеллект. Ставка на человека проиграна, начинается ставка на робота. И не робота, который заменит каких-нибудь гастарбайтеров, а робота, который найдет те открытия, которые нам нужны… Раз Эйнштейнов у нас нет, тогда роботы — последняя надежда.

И тут возникает главный вопрос. Во-первых, в какой степени демарш Маска и вот этот ход Питера Тиля связаны воедино? Выходит ли уже из тишины вилл и безмолвия, сопровождаемого совсем конфиденциальными разговорами, группа хозяев мира, которые заказывают доклады на огромные суммы, потом слушают их, отпускают тех, кто их делал, и говорят: «А теперь переговорим между собой»?

Находимся ли мы в моменте, когда вдруг нечто начинает подниматься наверх, потому что чувствует, что без этого совсем хана? Начинается ли то, о чем герой Достоевского говорит своему оппоненту — что мы с «вами два существа в беспредельности, мы встретились с тем, чтобы потом разойтись, бросьте ваш тон и возьмите человеческий»? Возникает ли этот концептуальный тон? Ибо внутри этого тона вопрос один: а почему не стало Эйнштейнов? Что произошло? Их задушили?

Что с энергией? Что с жизнью? Что с разумом? Что с человеком? Как спрашивал Блок столетие назад:

Что ж, человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем — машин немолчный скрежет?
Зачем — пропеллер, воя, режет
Туман холодный — и пустой?

Потому что американцы говорят: человек проигран. Именно в этом регистре! Ставка на спасение от Антихриста — это искусственный интеллект, это бог нового времени. Авторитетом станет он, ученые уже не тянут, — он! Мы его возводим на пьедестал, чтобы он выдал нам 10–12 крупнейших открытий, скомпенсировав отсутствие Эйнштейнов. А я могу ответить на это только словами Достоевского: «Обратитесь в хамство — гвоздя не выдумаете». Никакой ваш искусственный интеллект, во что бы он ни был одет и как бы он ни был «отмарафечен», ничего не сделает, если вы обратитесь в хамство.

Значит, вопрос стоит о том, что мы можем делать с человеком. Украина, Центральная Азия, сейчас еще Закавказье… Те, кто модели делают на Западе, уже включают в Центральную Азию Тайвань, Пакистан, Израиль. Все это частные выбросы каких-то субстанций, природа которых только в одном — в отчаянии от стратегической, высшей беспомощности Homo sapiens. Высшей! О нем говорилось, что это может быть сухая ветвь на древе эволюции, и тогда надо ее отсечь. Мне это говорил советник Горбачёва в конце 1980-х годов от лица нобелевских «мудрецов» (да-да, «Разговор с мудрецом»). Один из наших академиков, близких к Михаилу Сергеевичу.

Прошло время, и вот мы видим, как это все кладется на стол. На стол большой игры. Эта карта крупнее, чем пиар и Маск с его демаршем против Трампа (что тоже очень крупно). И тут вопрос о том, что может быть с человеком. Я разговаривал с некими представителями нашей технократии, которые обсуждают диагностику качества оперативного мышления, компьютерные возможности. Говорю: но ведь кроме оперативного есть стратегическое, глубинное, архетипическое — три уровня мышления, которые никак с оперативным не связаны. И пока вы будете мерить оперативно, включится стратегическое, и все будет опрокинуто. Почему мы этим не занимаемся?

Почему мы не говорим о том, что человек мыслит не только мозгом? Почему мы не обсуждаем явные моменты «подключенности» в процессе мышления? Что происходит с энергией? Почему ее нет? Если Сталин прав, что любовь побеждает смерть, то отсутствие энергии говорит о том, что смерть побеждает любовь. И не зря ли один из крупнейших деятелей Ватикана сказал, что «на обломках коммунизма мы построили цивилизацию смерти»? Это же он сказал! Он же боролся против коммунизма!

Когда Зиновьев-то сказал, что «мы целили в коммунизм, а попали в Россию», я удивлялся: какие-то странные, анекдотические стрелки, напоминает: «Рабинович стрельнул, — пух! — и промахнулся, и попал немножечко в меня». Но то слова Зиновьева. А когда высочайший авторитет католической церкви говорит, что построена цивилизация смерти, — ну так где твое место, если ты ее построил? В аду, вместе с тем, кто является хозяином смерти.

Homo sapiens — это единственный вид, знающий, что он смертен, и продолжающий жить. Это очень непросто. Никто не сказал, что знание о смерти способно сделать этот вид столь же долгоживущим и развивающимся, как все остальные виды на планете. Там либо любовь победит смерть, либо смерть уничтожит вид. А поскольку сам вид просто так не уйдет, он уничтожит с собой всё живое. И вот появляется Питер Тиль, который от лица Кремниевой долины говорит с отчаянием о смерти будущего, и что единственной надеждой на будущее является искусственный интеллект.

Это катастрофическая система, потому что внутри нее отвечать нужно не только словами, — нужно показать. Как когда-то в споре философов: «Покажи мне своего бога! — Покажи мне своего человека!» Покажите мне развивающегося человека, сделайте хотя бы попытки в эту сторону. Соедините правое и левое полушария, организуйте целостное мышление, включите энергию, если она выключается. Ответьте на вопрос о любви с точки зрения энергийной, с точки зрения победы над смертью. Ибо есть любовь, которая без смерти, а есть любовь со смертью — и эта любовь не может победить смерть, поскольку та внутри уже находится.

Все иронизируют по поводу демарша Маска: подумаешь, сделает третью партию… Но я не знаю твердо масштаб Маска. У него в руках ресурсы, которые всё могут поставить на уши. Всё! И вот этот концептуальный демарш. Они, с моей точки зрения, представляют собой некое целое, сходящееся туда, где какие-то «хозяева» уже не могут ждать.

Можно сколько угодно кричать, как все замечательно, но Тель-Авив в руинах. Это кто-то мог себе представить 20 лет назад? Когда я об этом говорил в нулевых, что было в ответ? «Это антиутопии Кассандры». А что, Кассандра была так неправа?

Мы находимся в какой-то очень странной точке истории. Возвращается концептуализация. Может быть, ее хотят возвратить демократы с тем, чтобы выйти из полной смысловой нищеты. Но тогда это надо делать вместе с человеком. Может быть, внутри всего этого дела имеет место скрытый демарш партии Вэнса, которая понимает, что начальник сильно запутывается и что надо бы перейти от его простых рецептов к чему-нибудь более крупному. Может быть, проснувшиеся «хозяева» понимают, что с миром что-то совсем не так, гораздо более не так, чем они говорят человечеству.

Но внутри всего этого есть только одно — говорить открыто по поводу таких вещей, вернуться к глобальной концептуализации, стратагемам настоящего масштаба необходимо, а сделать это надо уже живым образом, а не только на уровне «бла-бла». Надо что-то показать, а это невероятно трудно. Невероятно, неописуемо! И понимают, как это трудно, только те, кто пытаются это делать.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, спасибо Вам большое за эту очередную очень глубокую беседу!