В Донбассе продолжают убивать русских. Когда настанет пробуждение?

Рассказ. Продолжение. Начало в № 473

Утром следующего дня он снова пошел к Славиной матери. Он точно не знал, зачем он это делает — ноги сами несли.

Она долго не открывала дверь. Наконец отворила — удивленно смотрела на нежданного гостя.

— Сережа? Здравствуй, ты зачем?

— Здрасьте, теть Свет, да так, просто, навестить, — он замялся.

Она продолжала удивленно смотреть на него. Ему было неловко под этим взглядом.

— Ну что ж, проходи.

Он разулся, бросил взгляд в залу — зеркала были еще занавешены, на шкафу стояла Славина фотография с черным уголком. Женщина прошла на кухню, пригласила его за собой. Поставила чайник, достала какие-то скромные угощения.

— Как у тебя дела, Сережа? Как на работе?

— Да ничего, всё нормально…

Завязался пространный разговор.

Женщина налила чаю, придвинула кружку. Когда иссякли стандартные вопросы и ответы, повисла неловкая тишина. Сергей молча сидел, уставившись на паривший чай. А потом вдруг выпалил:

— Теть Свет, дайте телефон того ополченца, что на похоронах был.

Она будто была готова к этому вопросу и совсем не удивилась. После долгой паузы ответила изменившимся голосом:

— Нет. Не дам.

Она некоторое время просто смотрела на него, слегка покачивая головой. В ее взгляде появилось обвинение, будто даже злость. Сергей смутился, опустил глаза. Но, выждав несколько секунд, тянувшихся как часы, он тихо ответил:

— Теть Свет… Мне нужно спросить у него…

— Нет! — она рывком вскочила из-за стола, ее голос сорвался на крик, в нем появились одновременно слезы и гнев. — Ты тоже хочешь в гробу заявиться? Мало вам? Вам воевать хочется, герои! А о нас вы подумали? Не дам, и не проси!

Он испугался крика, стало обидно и стыдно. Сергей не хотел этой сцены, понимал, что он ей виной, но из него что-то рвалось наружу. Пытаясь остудить взорвавшийся разговор, он как мог спокойно и вкрадчиво произнес:

— Теть Свет, я клянусь, я никуда ехать не собираюсь. Я просто разобраться хочу.

Она не отвечала. Только часто дышала и строго смотрела ему прямо в глаза.

— Мне нужно знать, почему он там остался. Вы же сами знаете, что не просто так. Вы же гордитесь им, я вижу. Дайте телефон. Прошу Вас.

Она всё так же стояла, с шумом втягивая воздух. Потом быстро вышла из кухни. Из соседней комнаты донесся шум перебираемых вещей.

Прошло совсем немного времени. Мать так же быстро вернулась на кухню, протянула Сергею небольшой листок бумаги:

— Вот, возьми. Возьми и не мучай меня больше.

— Спасибо…

— Не нужно мне твоих «спасибо». Уходи, Сергей. Уходи. Я грех на душу беру. Я перед твоей матерью буду отвечать. Не ты, а я! Вам плевать на тех, кого вы любите, вам подвиги нужны. Не вам потом с ума сходить ночами, не вам от горя волосы рвать! Так что не говори ничего — не хочу слушать! Бери и уходи.

Сергей не стал спорить. Он быстро оделся и вышел.

День только расходился — солнце стояло в зените и поливало землю ярким светом, не оставляя место тени и прохладе. Сергею было стыдно… и странно легко на душе. Он в первый раз открыто заговорил с кем-то о том, что мучило его уже несколько дней подряд. Всё последнее время он чувствовал себя так, словно выныривал с очень большой глубины. Сперва ему казалось, что он не выдержит так долго, задохнется. Что-то непонятное давило на него всё время, как толща воды при сильном погружении. Но теперь он будто увидел блики света над головой. Надо только еще чуть-чуть продержаться. И грести наверх.

В кармане руку ему жег тот небольшой лист бумаги, что дала Славина мать. Он периодически доставал его, пробегал глазами, будто мог увидеть что-то новое в двух маленьких строчках. На первой было написано имя ополченца: «Александр», на второй — номер телефона.

«Александр» — повторял про себя Сергей, снова нащупывая в кармане бумажку.

* * *

— Алло? Алло? Да, я слушаю, говорите, — из трубки раздавался сухой мужской голос.

Сергей сидел дома, с телефоном в руке, из которого звучала причудливая донецкая речь.

— Алло! Да что ты будешь делать! Кто это?

Сергей сбросил вызов. Голова у него стала словно ватная. Во рту пересохло.

«Ну что, сдрейфил? С теть Светы ты телефон трясти не дрейфил, а тут сдрейфил?»

Посидев несколько минут в тягостной тишине, он снова набрал номер. Когда ему стало казаться, что гудки идут уже целую вечность, на там конце снова раздался мужской голос.

— Слушаю!

Сергей еле смог выдавить из себя слова.

— Александр, здравствуйте.

— Кто это?

— Александр, это друг Славы, помните, мы на похоронах вместе были.

Сергей слушал свой голос словно со стороны.

— Какого Славы, что за похороны? А-а-а, Славы… Понял… Друг, значит. И что нужно?

— Я… я хотел спросить кое-что у Вас.

— Ну, спрашивай.

— Про войну.

— Про войну? — мужчина на несколько секунд замолчал, в трубке слышалось лишь сопение. — Как тебя зовут, парень?

— Сергей.

— Вот что, Сергей. О таких вещах по телефону не говорят. Если нужно, подходи сегодня, я пока еще здесь, в городе.

— Да, конечно. Я приду.

Они договорились встретиться вечером в небольшом сквере.

* * *

Сергей не помнил, когда он в последний раз так волновался. Ватные ноги еле слушались, в груди гулко стучало сердце. Но отворачивать было поздно.

Ополченец сидел на скамье и разглядывал прогуливающихся по скверу людей. Он смотрел внимательно, будто пытался в них увидеть что-то для себя очень важное.

Сергей еще только приближался к нему, когда попал в прицел его пристального взгляда.

— Здравствуйте.

— Привет. Ты — Сергей?

— Да.

Мужчина подвинулся на скамье:

— Садись. Ну давай не будем ходить вокруг да около. Что ты хотел узнать?

Сергей снова почувствовал себя неловко, как тогда, у матери Славы. Говорить ему было трудно.

— Я хотел спросить… Про Славу… И про то, что там происходит. У вас.

Мужчина усмехнулся:

— Что происходит? Ты что, телевизор не смотришь? Не знаешь?

— Нет, я знаю… — Сергей замолчал на несколько секунд, а затем выпалил:

— Понимаете, мне раньше было всё равно, нет, я интересовался, конечно, но как все. Новости смотрел. А сейчас по-другому. Я спать не могу, — он потянул ворот футболки. Ополченец смотрел на него уже без ухмылки.

— После похорон началось? — спросил он серьезно.

— Да.

Мужчина помолчал немного, всматриваясь в лицо Сергея. Потом сказал:

— Ты на Славу похож. Вылитый. Ему тоже тяжко было, когда первую смерть увидел.

— Смерть?

— Да, когда в первый раз приехал. Это же он со мной тогда связался, хотел машину с грузом прислать. Звонил всё. Суетной. Потом сам решил сопровождать. Интересно ему было, что у нас, как. Правду по телевизору показывают или нет, — мужчина достал пачку сигарет, вытянул одну, прикурил, предложил Сергею. Тот отказался.

— В общем, он прибыл, и на следующий день мы уже по поселкам поехали, развозить. Слава с нами. Полдня промотались, а потом нужно было в те, что под обстрелами, ехать. Я его отговаривал, опасно там. Но он уперся, хоть и видно было, что боится, нервничает. В двух спокойно выгрузились, а в третьем накрыли. Вычислили, наверное. Мы разгружались у комендатуры, ящики носили. Люди вокруг собрались. Это запрещено — опасно скапливаться, но кто их прогонять будет. А эти, суки, если знают, что машина придет — специально ждут, когда народ подтянется — а потом накрывают.

В общем, плохо было. Точно они дали. Нашего одного убило, на месте прямо, осколком. И жителей, несколько человек. Еще ранило немало. Славка растерялся сильно. Стоит, на трупы вылупился. А надо людей в подвал уводить. Я дал ему по морде, чтоб очухался — помогло. «Что делать, — говорит, — показывайте». Взяли мы с ним девушку, сильно раненую. Он под плечи, я за ноги. Пригнулись, понесли в подвал. Когда пришли, она скончалась уже… Слава долго потом над ней сидел… Всё лицо разглядывал.

Сергей слушал тяжелый рассказ, уставившись под ноги. В голове у него звенело.

— А дальше?

— Дальше? Транспорт вызвали. На нем раненых в Донецк увезли, кого можно было. Своего двухсотого мы сами забрали, и следом за ними — хорошо, машина уцелела.

Слава после того обстрела изменился, да. Там вообще люди очень быстро меняются. Те, кто остается. На войне всё просто. Или ты драпаешь, или гибнешь, или солдатом становишься. В общем, после того случая он решил остаться. Сказал только, что домой съездит, мать повидать.

Я думал — не вернется. А он приехал. Привез еще больше гуманитарки, чем в первый раз. Хорошо помню наш разговор, когда он вернулся. Сказал: «Там люди знают, много знают. Но ничего не понимают».

Ополченец затянулся, выбросил в урну окурок.

— Странная штука, парень. Тут у вас спокойно. Ни разрухи, ни крови. Люди вон прогуливаются, — он показал глазами на сквер. — Но я бы тут ни за что не остался. Тут что-то… Я всё время как грязный здесь себя чувствую. Тягостно.

Он помолчал немного.

— На войне страшно. Горя много. Но как-то… легче дышится, что ли. Там всё по-настоящему. Смерть, значит смерть, жизнь, значит жизнь. А на гражданке… как играют все. Сам до войны не замечал. Я тут у вас как-то вечером вышел, прогуляться. В пивную забрел, а там новости крутят — сводки с наших мест. Дома обгоревшие, женщина причитает… Странно всё это было на экране видеть. Правда, как кино. Народ сидит, пивко прихлебывает. Потом, видно, надоело, кто-то на другой канал переключил, стали комедию смотреть… Сцепился я тогда с кем-то… чуть до драки не дошло.

Он снова замолчал. С минуту они просто сидели, ополченец достал еще сигарету.

— Расскажите, как он погиб.

— Как погиб? Наверное, думаешь, как герой? Нет, по глупости. Там многие так гибнут. Не знаю я подробностей, не было меня рядом. Сам только через день узнал, когда с конвоя вернулся. Ночью опять обстреливали. Может, он искал кого-то, может, еще что. Славка неопытный был, горячий. Наверное, не пополз, как учили, а побежал. Ну и ему прямо сюда, — мужчина показал себе под сердце, — осколком ударило.

Они говорили еще долго. Про войну, про Славу. На сквер уже опустились сумерки, когда ополченец собрался уходить. Сергей вдруг выпалил:

— Я тоже поеду.

Он сам испугался своих слов. Когда он брал телефон у матери Славы, он не врал, что не собирался никуда ехать. Да, он сходил с ума от беспокойства. Да, он искал вокруг то, что могло бы подсказать ему, что с ним происходит. Но ехать на войну? Нет, он не думал об этом.

Но теперь, после еще одной бессонной, полубезумной ночи, после этого разговора… Его тянуло туда. Сильно тянуло.

Но ополченец не удивился:

— Погоди. Я не хотел говорить. Перед тобой звонила мать Славки, предупредила, чтоб я не дай бог тебя не утащил, как ее сына. Проклятьем грозилась.

— Я всё равно уеду, не с вами, так сам.

— Ишь какой. Прямо как друг твой, «я всё равно!» Там не развлечения, понял? Если ты скуку хочешь развеять, или какие там у тебя переживания — не езжай, пожалеешь. Я видел таких, романтиков, быстро мрут или ломаются.

— Но вы же сами говорили…

— Забудь, что я говорил. Это всё лирика, сопли. Это война. Там люди умирают, много, по-настоящему. Туда едут либо защищать, либо убивать. А не в поисках смысла жизни.

Сергей оторопел. Он и сам не знал, почему его тянет туда. Для чего он вытянул телефон у матери, для чего напросился на этот разговор. Что его мучит все эти последние дни.

Ополченец встал.

— Ладно, идти нужно. Я не Славкину мать слушаюсь, я всё это лучше нее знаю. Здесь чем-нибудь полезным займись. Если же всё-таки не отвернешь… Я тут еще два дня, с делами заканчиваю. Потом в Ростове, до ближайшего конвоя. Лучше уж со мной, чем с каким-нибудь поставщиком «мяса». Но знай, я за версту чую, кто воевать приезжает, а кто скуку развеять, усек?

— Усек.

— Ну и славно.

Они пожали руки. Ополченец, отойдя на пару шагов, обернулся:

— Да, еще, это важно. Славка решил остаться после того, как у него на руках та девушка умерла. Он сам мне об этом говорил. Он из-за нее остался. Ну бывай, — мужчина развернулся и твердой походкой направился по освещенному вечерними фонарями скверу.

Сергей еще какое-то время стоял, не двигаясь, а потом медленно побрел домой.

* * *

Он подошел к подъезду, но заходить не стал. Прошедший разговор словно разбудил в голове улей. Тут не до сна — Сергей развернулся и направился в темноту, подальше от жилых кварталов. Ноги повели его через заросший бурьяном пустырь — к дикому речному берегу.

Вокруг расцветала черная южная ночь. Скрылись вдали уличные фонари, земля погрузилась во тьму — и на небе засияли мерцающие звездные россыпи. Только южными чернильными ночами, в таких диких, пустынных местах можно увидеть столько звезд.

Но Сергей не любовался ими. В душе его шла борьба. Перед глазами всплывали образы. Бледный Славка в гробу, его мать, те страшные кадры, что он смотрел по ночам, лицо ополченца…

«Ну скажи себе честно, чего ты хочешь? Тебе осточертела эта унылая жизнь? Ты хочешь приключений?»

«Разве так мучаются, когда ищут их? Я и сам не знаю, что со мной. Я как будто схожу с ума…»

«Почему всё время так давит сердце? Я не знаю, что это, скука, или боль, или еще что, но я так больше не могу!»

«Как он сказал? Займись чем-нибудь полезным? Чем? Кто мне скажет, чем?»

«А Слава. Он почему был там? Ополченец говорит, девушка. Из-за нее. Что значит из-за нее? Он не знал ее, когда она умерла. Увидел в ней другую? Мстил за кого-то?»

«А ты? Ведь ты знал всё это, что война идет, что люди гибнут. И что? По фигу было! А потом Славка… И всё по-другому стало. Может и я, как он? Может, и меня смерть перетряхнула?»

Мысли роем носились у Сергея в голове. Временами ему казалось, что всё, что с ним происходит — это просто усталость от скуки и серости его жизни. Тогда вдруг ему становилось страшно противно. Его выворачивало от этих мыслей. Но он вспоминал Славу, рассказ ополченца — и отвращение заменялось чем-то другим. Чем-то ноющим и тянущим. Будто зовущим куда-то.

Дорога привела к реке. Дальше начинался поросший травой крутой склон, уходящий прямо в шелестящую воду. В темноте не видно было толком ни водной глади, ни другого берега — лишь смутно угадывались размытые очертания. Посреди реки на волнах покачивался красный мигающий огонек фарватера.

Сергей стоял на краю склона, и прохладный ветер с реки освежал его голову. Всё было совсем как тогда, когда он возвращался пешком из клуба. Но, казалось, прошла уже вечность.

«Ну скажи себе честно, что тебе нужно, что? Побег? Смерть? Война?»

Вдруг перед его глазами ясно встала та женщина из жуткого ролика. Она водила окровавленными ладонями по лицу и будто пыталась сказать что-то. Тогда Сергей не понял, не смог прочесть по губам. Теперь до него дошло. Женщина повторяла: «Помогите…»

* * *

Противно звякнул в комнате будильник. Сергей встрепенулся. Уже рассвело. Небо яркой синевой обещало солнечный, хороший день. Сергей с удивлением посмотрел на зажатый меж пальцев окурок, на горстки пепла на белом подоконнике. Будильник в спальне продолжал заходиться в истерике. Сергей выключил его и стал собираться на работу.

В полном людьми троллейбусе он смотрел в грязное, запятнанное окно. За ним просыпался город. На залитых ярким утренним солнцем улицах спешили по делам полусонные люди. В салоне такие же полусонные пассажиры, молча покачиваясь в такт ухабам, дремали. Ехать было минут двадцать. Уткнувшись лбом в стекло, Сергей тоже провалился в тревожный чуткий сон.

В офисе всё было по-прежнему. Стрекотали телефоны, стучали по клавиатурам аккуратные, одетые в одинаковые фирменные рубашечки девушки и парни. Сергей холодно со всеми поздоровался и прошел за свой стол. Вчерашние бумаги лежали аккуратной стопкой, ожидая, когда в них погрузятся с головой, утопая в бесчисленных счетах и процентах, расходах и доходах. Но Сергей не прикоснулся к ним. Несколько минут он молча просидел на своем стуле, даже не включив компьютера. Наконец он взял ручку и чистый лист бумаги.

Через десять минут на стол начальнику легло подписанное Сергеем заявление об увольнении. Тот взял его, пробежал глазами. Вопросительно посмотрел на стоящего перед ним молодого человека:

— Ну и сколько вам предлагают? Неужели больше чем у нас?

— Да я, знаете… Это не из-за зарплаты.

Сергей говорил серьезно, но видел, что начальник не верит ему. Тот по-прежнему недоуменно переводил взгляд с бумаги на стоящего перед ним человека и обратно. Начал было что-то говорить, но Сергей опередил:

— Не надо. Я уже всё хорошо обдумал. Кому я могу передать дела?

* * *

Его не стали держать. В конце дня, оформив все документы на увольнение и рассказав тонкости своего нехитрого занятия заменившему его специалисту, он вышел из офисного здания.

Он не поехал на троллейбусе, а как когда-то ночью, из клуба, решил прогуляться пешком. Свернул на знакомую набережную. Прохожих в будний день почти не было, и освещенные вечерним солнцем тротуары были безлюдны.

Сергей тихо шел и любовался панорамой реки, полыхавшей в пожаре алого заката. Слепящий шар опускался за противоположный лесистый берег, и его свет пробивался сквозь темные густые кроны. Пейзаж захватывал дух.

Было очень легко на душе. Тягучая боль в груди исчезла. Копившееся внутри наконец прорвалось, и он буквально чувствовал, как что-то меняет его.

Сергей хорошо знал, что он будет делать дальше. Он решился. Надеялся, что у него хватит духу на всё. Не знал точно, хватит ли, но надеялся. И первый шаг уже был сделан. Теперь дело было за следующими.

Но сперва он должен был совершить еще кое-что.

В тот же вечер, купив охапку гвоздик, Сергей приехал на кладбище. Он нашел еще свежую могилу. Положил алые цветы у подножия креста и сел за маленький поминальный столик. Он молча смотрел на улыбающегося Славу на фотографии, и в глазах у него щипало. Глупо было плакать, Сергей злился на себя, но слезы упрямо катились из глаз. В мыслях он говорил со Славой. Благодарил его за что-то, сам не понимал еще, за что, но снова и снова искренне и горячо повторял «спасибо»…

Утром следующего дня он собрал небольшую походную сумку и уехал на войну.

Волгоград (2014–2017)