Троянский конь культурной свободы. Часть XII. Как битники перестраивали Америку
В предыдущем выпуске мы выделили четыре взаимосвязанных фактора, которые в 1950-е годы сформировали фундамент контркультуры: запуск сексуальной революции, движение битников, начало массовой наркотизации молодежи и раскрутка восточных религиозно-философских учений. В данной статье мы остановимся на бит-поколении и битниках — первом четко оформленном контркультурном феномене, подготовившем появление хиппи и нью-эйдж.
Изначально бит-поколение представляло собой содружество маргинальных поэтов и писателей, ведших беспутный образ жизни наперекор всем устоям американского общества. Основные его представители во главе с триадой Джек Керуак — Аллен Гинзберг — Уильям Берроуз, перезнакомились еще в начале 1940-х годов в Колумбийском университете. Все они были отчаянными наркоманами, сексуальными и гомосексуальными беспредельщиками, к тому же склонными к криминалу. Творчество их также в основном сводилось к воспеванию андеграундного мироощущения, богемного образа жизни и уголовной романтики.
Термин «бит-поколение» (The Beat Generation) придумал Джек Керуак в 1948 году по аналогии с «потерянным поколением» — молодежи, прошедшей через Первую мировую войну. Beat Generation обычно переводят как «разбитое поколение», но есть и другие оттенки смысла: от beat — ритм, биение (с отсылкой к джазу), и béat (фр.) / beatific (англ.) — блаженный. От понятия «бит-поколение», относившегося к собственно литературному движению, было образовано слово «битник». Битники — это медийный штамп, обозначавший более широкую молодежную субкультуру, возникшую в конце 1950-х годов — более поверхностный вариант бит-поколения.
Битниками называли богемных молодых людей определенного внешнего вида (черный свитер с горлом, берет, у мужчин — бородка, черные очки, волосы до плеч и некоторые другие атрибуты), не приемлющих традиционное американское общество, щеголяющих «духовными» исканиями и показной интеллектуальностью, обожающих джаз и балующихся наркотиками. Автор слова «битник» — журналист San Francisco Chronicle Герб Каэн, соединивший в 1958 году beat с русским суффиксом «ник» (от слова «спутник», которое тогда было у всех на слуху). В употреблении оно часто имело иронический оттенок, подчеркивающий позерский характер битнического нонконформизма.
Что же представляло собой творчество бит-поколения? Почему оно стало столь влиятельным и популярным в 1950-е — 1960-е годы? Постараемся разобраться в этом на примере трех самых знаковых произведений: романа «В дороге» Керуака, поэмы «Вопль» Гинзберга и романа «Голый завтрак» Берроуза.
Большую часть романа «В дороге» Керуак написал в 1951 году, используя свои дневники и наброски предыдущих лет. Путешествия главного героя книги Сала Парадайза и его друзей по дорогам и городам Америки списаны с реальных похождений самого Керуака и его друзей. В романе фактически отсутствует сквозная фабула. Нет ни внятной завязки, ни развития, ни коллизий, ни развязки. В течение повествования герои бесконечно и по большому счету бесцельно колесят по стране, пьянствуют, употребляют наркотики, угоняют машины, сходятся и расходятся с девушками, занимаются сексом и упоенно слушают джаз (предпочтительно би-боп).
Единственный смысл их действий и поисков «божественного» заключается в сиюминутных порывах, восторгах, печалях и прочих бессвязных настроениях. Кое-где есть, правда, проблески в виде «философских» размышлений. Например: «Безумная мечта: хватать, брать, давать, вздыхать, умирать — только ради того, чтобы быть погребенными на ужасных городах-кладбищах за пределами Лонг-Айленд-Сити». Однако дальше подобных трюизмов автору продвинуться явно не удается.
В качестве резюме общего настроя книги можно привести следующий пассаж: «Дин, ничуть не смутившись, скорчил идиотскую радостную гримасу, как бы говоря: „Разве, несмотря ни на что, мы не берем от жизни свое?“ И он был прав» (выделено в оригинале. — Прим. ред.). Вот каково подлинное лицо «бунтарства» бит-поколения. На первый взгляд, вызов, брошенный ими всем традиционным нормам поведения, был направлен против мещанского духа. Однако он ни на мгновение не подразумевал возвышения над ним. Он всего лишь пакостил мещанству мелким хулиганством. Незрелые и самовлюбленные молодые люди просто искали острых ощущений, наркотического «улета» и сиюминутного «кайфа».
Известный американский поэт и переводчик Джон Чиарди в статье «Угасшим битникам посвящается» (Saturday Review, 6 февраля 1960 г.) писал: «Было время, когда они чуть не превратились в предводителей интеллектуального мятежа. Однако к настоящему моменту стало достаточно ясно, что восстание было поднято единственно ради удовольствия. С глаз словно упала пелена. На месте интеллектуального обновления оказалась гольная эксцентричность, а еще один Парнас обернулся грязным притоном, мало отличающимся от магазина, где торгуют дешевым спиртным, или от задней комнаты, которую облюбовала для своих заседаний ячейка коммунистической партии».
Про коммунистов — это, конечно, ходульная шпилька. Но во всем остальном Чиарди пишет метко. Прозу Керуака он называет «выпендрежем без вдохновения», подчеркивая нарциссизм бит-поколения, занудство и отсутствие у них настоящей интеллектуальной культуры.
Отмечает он и поверхностность свойственного кругу Керуака культа импровизации (которая, отметим, выступает еще одним ликом вожделенной свободы). Бит-литераторы щеголяли писанием стихов или прозы прямо набело, с минимумом правок. Свой метод работы, заключавшийся в печатании текста сплошным потоком без передышек, Керуак назвал «спонтанной прозой». Это считалось проявлением творческой непосредственности и живости самовыражения, однако по сути являлось позерством и «эксгибиционизмом, притворяющимся интеллектуальностью».
Издатели отказывались публиковать роман Керуака в течение семи лет, считая его просто дурно написанным и нудным. Но когда наконец в 1957 году его напечатало Viking Press, книга сразу стала бестселлером. Почему? С одной стороны, это, несомненно, связано с ее непристойностью. Для 1950-х годов текст был откровенно шокирующим, как с точки зрения воспетого в нем поведения героев (беспорядочные половые связи, наркотики, хулиганство и т. д.), так и с точки зрения грубой жаргонности языка. Что могло быть соблазнительнее в период начинающейся сексуальной революции, когда воздух был пропитан ожиданием нового века «свободы» и падения запретов? Но не меньшую роль сыграла и пресса. Во второй половине 1950-x годов Керуака и других представителей бит-поколения активно раскручивали десятки газет и журналов, в том числе Time и Life, принадлежавшие медиамагнату Генри Люсу, близкому ЦРУ, которого мы уже не раз упоминали.
К этому вопросу мы вернемся ниже, теперь же поговорим о двух других собратьях Керуака — Гинзберге и Берроузе.
Идея своего будущего поэтического стиля пришла Гинзбергу в 1948 году в виде галлюцинации после приема большой дозы наркотика. Сначала ему показалось, что он слышит голос Бога, но потом выяснилось, что это Уильям Блейк, читающий свой «Ах! Подсолнух» и другие стихотворения. В последующие годы подобные виде́ния повторялись под воздействием разнообразных наркотических веществ.
«Вопль», сочиненный 1955–56 годах по принципу «первая мысль — лучшая мысль» стал главным плодом этих экспериментов. Поэма имеет форму тирад-причитаний против репрессивной и алчной цивилизации, погубившей «лучшие умы» поколения (т. е. собственно бит-поколение). Вот как это всё выглядит:
«Я видел, как лучшие умы моего поколения пали жертвой безумия, как
расхристанные и нагие они брели на заре по негритянским
кварталам в поисках бешеной вмазки,
…
как кусали сыщиков в шею и визжали от удовольствия в
полицейских машинах, не повинные ни в каких преступлениях,
кроме пьянства и воинствующей педерастии,
как выли, упав на колени в подземке и как их стаскивали с крыш,
размахивающих гениталиями и манускриптами,
…
как падали на колени в безнадежных соборах, молясь за спасенье
души друг друга, за свет и за женские груди пока над поросшей
шерстью душой не вспыхивал на мгновение нимб…»
Некоторые характерные фрагменты не хочется цитировать из-за совершенно непотребной лексики. В поэме перемешано всё: Бог, секс, наркотики, пьянство, протест, сострадание, гомосексуализм, Блейк, бессмертие, апокалипсис…
Американский культуролог Теодор Роззак, апологет контркультуры и главный разработчик самого этого понятия, писал: «То, что из таких импровизаций получается мало стоящее в литературном плане, для нас здесь не столь важно; важнее, что подобный стиль говорит нам о поколении, принявшем стихи Гинзберга как полноценную форму творчества. Перед нами поиск искусства, передаваемого без посредства интеллекта или, коль скоро импульс дает именно интеллектуальный контроль, это попытка вызвать импульс и насладиться им независимо от эстетических качеств результата». Что это, если не стремление еще и к свободе от интеллекта?
Вспомним в этой связи схожий творческий метод Джексона Поллока, Виллема де Кунинга, Франца Клайна и других американских абстрактных экспрессионистов 1940–50-х годов («живопись действия», action painting), о которых мы писали в 5-й части цикла. Нельзя не упомянуть также «автоматическое письмо» (écriture automatique) сюрреалистов, изобретенное Андре Бретоном и Филиппом Супо в 1919 году с целью освобождения поэзии от контроля разума и морали.
Хоть Гинзберг и вел себя, как незамысловатый фигляр, за поверхностной эпатажностью он скрывал многозначительную метафизическую подоплеку. Так, в интервью в марте 1974 года он заявил:
«[С какого-то момента] я начал очень ясно видеть линию преемственности гностического озарения. Думаю, что этот гностический аспект я почерпнул гораздо раньше, еще в Колумбийском университете у Рэймонда Уивера. Он был другом Керуака, а также моим другом. Это он предложил Керуаку прочитать египетских гностиков. Я вообще не занимался этой традицией глубоко, наверное, до 1967 года, если не считать моего интереса к Блейку в 1948 году. Блейк тоже был гностиком, и через него я что-то непосредственно воспринял. Но также я видел воплощение этого в Америке через прорыв личности, концепцию личности, ощущение личности — нечто вроде осмысленного прорыва, выходящего за пределы чисто понятийного разума, который уже сошел с ума от фальшивых установок рассудка, оторванного от тела и от живого чувства».
Как именно Гинзберг и его друзья старались преодолеть разрыв между разумом и телом, видно по их деятельности. В некрологе Гинзберга, напечатанном в The New York Times от 6 апреля 1997 года, «Вопль» назван «манифестом сексуальной революции». Автор некролога также цитирует Берроуза, назвавшего Гинзберга «великим человеком мирового влияния», «пионером открытости» и борцом за «свободу выражения и каминг-аут» (coming out — публичное добровольное признание в принадлежности к ЛГБТ. — Прим. ред.).
Открытое восхваление гомосексуализма было одним из коньков бит-поколения, но особенно выделялся в этом отношении именно Гинзберг. Прославился он также своим фирменным номером — публичным раздеванием догола.
Еще одной неотъемлемой составляющей битничества был дзен-буддизм. Гинзберг и тут выступал в роли одной из культовых фигур. Центр Дзен в Сан-Франциско стал чуть ли не генштабом битничества. В нем Гинзберг уже в начале 1960-х годов выпестовывал будущих хиппи, а в середине шестидесятых он же инициировал кришнаитское движение («Харе Кришна»).
Упомянутый выше Джон Чиарди писал: «Хотя битники во все горло кричали священные слова дзен, мальчики и девочки, увлекавшиеся дзен-буддзимом, никогда не тяготели к дзенской дисциплине. Дисциплина была самой последней вещью на земле, к которой они захотели бы стремиться. Зато дзен-буддизм был удобен тем, что всегда помогал найти простое объяснение всем желаниям. Самой привлекательной в дзен-буддизме для битников, по всей вероятности, оказалась идея святого преклонения перед индивидуальным порывом. Их также прельстила эффектная роль, отведенная в дзен-буддизме безрассудным поступкам».
Теперь несколько слов о Берроузе, пожалуй, самой мрачной фигуре бит-поколения. Получивший престижное образование в Гарварде и литературно более рафинированный, чем недоучки Керуак и Гинзберг, Берроуз стоит особняком и во многих других отношениях. В первую очередь он поражает радикальностью погружения на самое адское дно человеческого (или уже нечеловеческого) существования. Сам Берроуз был беспробудным героинщиком, и его «Голый завтрак» содержит жуткие в своем натурализме описания наркозависимости. К этому добавляются неприкрытые гомосексуальные сцены, всевозможные половые извращения, садомазохистские оргии, кошмарные галлюцинации, монстры, вампиры, чудовищные описания педофилии и детоубийств (отметим, что Берроуз и сам был женоубийцей) и страшно нецензурная лексика. О том, что Берроуз был предельно враждебен и циничен к понятиям семьи, нации, религии, государства и т. д., и говорить не приходится.
Кстати, ближайшим другом Берроуза был некий Герберт Ханке (Huncke) — известный наркоман, вор, бисексуал и один из пионеров ЛГБТ-пропаганды, подвизавшийся позже как писатель и поэт бит-поколения. Этот персонаж примечателен тем, что принимал участие в знаменитых исследованиях доктора Альфреда Кинси о мужской сексуальности, выданных за «объективные», в то время как в выборках было задействовано большое число преступников, педофилов, проститутов и наркоманов. Ханке не только предоставил Кинси сведения о своих собственных сексуальных интересах и практиках, но и подключил к его опросам многих своих знакомых из криминальной среды.
Добавим, что Берроуз, а также Керуак и Гинзберг были большими поклонниками и другого столпа сексуальной революции — австрийского психоаналитика Вильгельма Райха, в 1939 году эмигрировавшего в США. Все они экспериментировали с изобретенными Райхом «оргонными аккумуляторами» — камерами, якобы собиравшими «оргазмическую энергию» из окружающей среды и способными заряжать ею помещенного в камеру человека (о Райхе и Кинси см. подробно в предыдущей статье данного цикла).
О «Голом завтраке» Берроуза колумнист газеты Chicago Daily News Джек Мебли написал: «Это одна из самых омерзительных коллекций печатной грязи, которую я когда-либо видел в общественном обращении». Аналогично отнеслись к роману и многие другие критики. Однако было и немало литераторов, в числе которых и Чиарди, попавших под обаяние этой леденящей кровь прозы.
Сразу после выхода в свет книги в 1959 году (ее издало Olympia Press во Франции), на нее в США был наложен запрет. Но в 1966 году в результате долгих судебных разбирательств все ограничения были сняты. Суды над опусами Гинзберга и Берроуза вообще заслуживают особого внимания. «Вопль» в первое время тоже был запрещен как «непристойное» сочинение. Часть тиража была изъята полицией, а издатель и книготорговец арестованы. Но на судебном процессе в октябре 1957 года девять свидетелей из литературного общества Сан-Франциско высказались о поэме положительно. Вдобавок давление оказал Американский союз защиты гражданских свобод. В итоге судья выдал оправдательное заключение, признав за произведением «искупительное общественное значение» (redeeming social importance — формулировка в отношении морально проблемных произведений искусства, появившаяся в американском прецедентном праве в том же 1957 году).
Прецедент «Вопля» в свою очередь повлиял на многие другие процессы. В те годы в судах США выигрывалось всё больше дел по снятию цензурных запретов с фильмов, книг и других материалов. Но «Голый завтрак» всё же оставался проблемным. Решающий процесс над ним начался в 1965 году. И вот, 7 июля 1966 года дело разрешилось снятием всех обвинений в непристойности, став последним судебным разбирательством в США по цензурным вопросам в литературе. После него в стране литературная цензура перестала существовать.
Либеральная пресса со смаком извещала читателей обо всех антицензурных процессах. Статьи о суде над «Воплем», например, появились и в Time, и в Life. Роль газет и журналов в продвижении бит-поколения вообще трудно переоценить. Могли ли бы «В дороге», «Вопль» и «Голый завтрак» занять место среди крупнейших произведений американской литературы ХХ века (а именно так они упоминаются в большинстве источников) лишь в силу их художественных характеристик?
В интервью 1974 года, которое мы цитировали выше, Гинзберг вспоминал: «С нами уже в сорок восьмом году произошло нечто вроде изменения личного сознания; в пятьдесят пятом мы заявили об этом публично; в пятьдесят восьмом все это распространилось настолько, что СМИ стали кружить вокруг нас в поисках информации. К этому времени я понял, что если наши фантазии, наша частная поэзия оказались столь серьезны, что привлекли внимание больших, серьезных армейских генералов, пишущих для журнала Time, то это означало, что происходит нечто необыкновенное».
При этом Гинзберг уточняет, что речь идет не об открытии бит-поколения, которое произошло в начале пятидесятых, а о его «использовании» и превращении узколитературного явления в массовое битничество. В своих интервью Гинзберг неоднократно говорил о «новом сознании», которое зародилось в его узком окружении, а далее через молодежь распространилось и на бо́льшую часть общества.
В действительности раскрутка движения битников происходила не без участия ЦРУ, которое курировало эксперименты с наркотиками и стремилось нейтрализовать протестный потенциал молодежи наркотиками, сексом и мягкотелым пацифизмом. А битники, в особенности Гинзберг, были теснейшим образом вплетены в пропаганду галлюциногенов.
Заметим, что бит-поколение изначально декларировало себя аполитичным, что вполне вписывалось в западное «антитоталитарное» понимание нонконформизма и свободы искусства (см. об этом третью часть нашего цикла). Политическая повестка появилась в шестидесятые годы в связи с протестами против вьетнамской войны. Но какую направленность придало битничество антивоенной повестке? В 1965 году Гинзберг запустил анархо-пацифистское движение хиппи «Сила цветов» (Flower Power), которое возглавило антивоенные выступления. При этом оно подменило политическую борьбу тусовочным хеппенингом, пацифистским прекраснодушием и замкнуло молодежь на наркотиках, психоделической музыке и сексуальной вседозволенности.
Без внимания ЦРУ не оставалась и собственно литература. Так, в 1953 году в Париже вышел первый номер влиятельнейшего англоязычного литературного журнала The Paris Review. Одним из его сооснователей был американский писатель и кадровый сотрудник ЦРУ Питер Маттиссен. Информация о его работе на разведку была раскрыта в документальном фильме, вышедшем в 2006 году. Два года спустя в интервью писатель заявил, что его разведывательная деятельность не была связана с литературой и что он «изобрел The Paris Review в качестве прикрытия». Однако журнал при этом почему-то плотно сотрудничал с флагманским культурным проектом ЦРУ, Конгрессом за свободу культуры (КСК), получая от него финансовые средства и предоставляя журналам КСК литературные материалы. Керуака The Paris Review печатал еще 1955 году — до того, как тот приобрел широкую известность. А в шестидесятые годы писатели бит-поколения в нем присутствовали систематически.
Издательская политика The Paris Review целиком отвечала принципам «культурной свободы», заявленным при учреждении КСК. В нем печатались такие разные в политическом отношении писатели, как Сэмюэл Беккет, Жан Жене, Эзра Паунд, Эрнест Хемингуэй, Томас Стернз Элиот, Хорхе Луис Борхес, Уильям Фолкнер, Пабло Неруда, Владимир Набоков. Тут же мы находим и Пастернака в период его антисоветской раскрутки на Западе. Таким образом сознательно создавалось якобы политически нейтральное, «свободное» литературное пространство, привлекавшее как правых, так и левых интеллектуалов, в том числе настроенных вполне антиамерикански и антиимпериалистически. Об этом подробно рассказывается в книге американского писателя Джоэла Уитни «Шпики: как ЦРУ водило за нос лучших писателей мира» (Joel Whitney, Finks: How the CIA Tricked the World’s Best Writers, 2016).
Весьма интересно, как позиционировался по отношению к битникам сам КСК. Дело в том, что сообщество КСК, изначально выделившее себя в страту «высокой культуры», отнеслось к новому движению без всякого восторга. Например, в августе 1958 года в главном журнале КСК Encounter вышла рецензия британского поэта Карла Уотса Грэнсдена, в которой роман «В дороге» был охарактеризован как проза, «полностью лишенная остроумия, иронии, объективности или сочувствия и во всем своем потоке слов примерно столь же выразительная, как набор неандертальских воплей». А в июньском номере 1959 года была напечатана статья молодой писательницы и журналистки Кэролайн Фрейд (урожд. леди Кэролайн Блеквуд) под названием «Портрет битника». Вот что она пишет о типичном битнике:
«Он — предмет роскоши, революционер, не представляющий угрозы, нонконформист, чья нонконформность носит коммерческий характер. Он шокирует и скандализирует, не вызывая тревоги; он бунтарь не то чтоб без причины, но без последствий. Якобы революционное „движение битников“ уникально тем, что пользуется признанием, поддержкой и содействием того самого общества, диктат которого оно пытается попирать». Описывая с иронией одного из старых лос-анджелесских битников, журналистка цитирует его слова о том, что «настоящее имя» бит-поколения будущего — «святые варвары», которыми «скоро заинтересуются во всем мире».
Так что всё было названо своими именами, и интеллектуалы ЦРУ могли четко видеть, куда вело поощряемое ими движение.
Отметим, что критическое отношение не помешало журналу вскоре после статьи Кэролайн Фрейд опубликовать и статью самого Керуака о бит-поколении, в которой он среди прочего говорил о «блаженности», как смысле beat, о вселенской любви, Христе, Будде и других высоких материях.
Раздражение, которое вызывало новое контркультурное гиперлевачество у многих представителей старой троцкистской гвардии КСК, — таких как Ирвинг Кристол, Джеймс Бернхем, Дэниел Белл, Сидни Хук и др. — имело судьбоносное историческое значение. С началом протестов против вьетнамской войны это раздражение стало переходить в настоящую ярость, что и явилось главным импульсом возникновения неоконсерватизма, который уже через несколько лет вышел на большую сцену американской политики.
(Продолжение следует.)
