Красное и черное. Часть IV
Подготовку к изданию упомянутой Сергеем Булгаковым книги Анны Николаевны Шмидт он и о. Павел Флоренский начали в 1914 году, уже после начала Первой мировой войны. 24 декабря 1914 года (по ст. ст.) Булгаков писал журналисту, историку литературы Александру Сергеевичу Глинке: «Мы приступили к печатанию творений А. Н. Шмидт. Уже много лет прошло в колебаниях и незнании, как поступить с ее рукописями. Дело в том, что по характеру их содержания установить внутреннее к ним отношение до сих пор невозможно (да и не станет возможно до каких-либо мистических подтверждений или обнаружений). Но со времени [начала] войны нам стало ясно, что таить от мира факт существования Шм.[идт] далее нельзя, да и докуда же таить? И разве нерешительность и медлительность есть решение? Под этим молчаливым и настойчивым побуждением и было принято это очень важное решение».
Книга вышла в свет в 1916 году с предисловием Булгакова и Флоренского. Николай Бердяев отмечал, «что книга Шмидт будет признана одним из самых замечательных явлений мировой мистической литературы». Особенно его поразила «необычайная конкретность мистического гнозиса Шмидт». «Некоторые места „Третьего завета“ напоминают старые гностические книги, например, Pistis Sophia, — так же мифотворчески постигает она тайны мира. Есть сходство в основных истинах, раскрывающихся во всяком мистическом гнозисе, — великие мистики всех времен перекликаются друг с другом. И сходство это говорит о подлинности мистического опыта», — писал Бердяев.
Поскольку Бердяев в гностике разбирался прекрасно и ценил гнозис более всего, то его оценка трудов Шмидт вкупе с невероятным интересом к рукописи со стороны Флоренского и Булгакова выглядит, скажем так, симптоматично. Что, впрочем, демонстрирует лишь неподдельный интерес Булгакова к теме гностическо-мистических прозрений, но не может считаться доказательством его гностического мировоззрения.
В подлинности же не только самого мистического опыта Анны Шмидт, но и в верности сообщаемых в рамках этого опыта знаний ее почитатели смогли убедиться в скором времени. Так, рассуждая о четырех конях Апокалипсиса, Шмидт писала: «Рыжий конь и всадник на нем, это то, что придет по всей земле на смену царству белого коня: ибо со времени этого царства судьбы народов будут совершаться все вместе и по всей земле будет происходить одно и то же, а не разное; на смену же всемирному царству придет всемирный мятеж против всякой государственной власти и против всех существующих общественных законов [мятеж произойдет во имя счастья человечества, дабы уравнять пользование земными благами и с корнем уничтожить бедность и нищету]; рыжим конем он назван по красному знамени, которое уже теперь избрали подготовляющие его, но ему дано будет только взять с земли мир, установленный соединением всех народов в одном царстве, и чтоб убивали друг друга, больше же он ничего не достигнет».
Неудивительно, что революционные призывы к свержению Временного правительства и вообще буржуазных правительств — к мировой пролетарской революции, лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», красные знамена и политическая риторика большевиков явно были расценены Булгаковым как предельно конкретная реализация предсказаний А. Н. Шмидт. А, соответственно, и другим предсказаниям Шмидт, в частности, касающимся революционных событий во Франции 1848 года, видимо, была дана нужная интерпретация: «В 48 году нынешнего XIX столетия совершилось на западном полушарии земли дело неслыханного беззакония и разврата, которое осталось в глубокой тайне, но привело к новому появлению на земле существа, воспроизведшего ту истребленную потопом породу животных вполне человеческого вида и с сильно развитой душой, которая не имела ангельского духа». Напомним, Булгаков ссылается на данное «пророчество» в своем диалоге «На пиру богов». Именно об этих людях Булгаков и говорит устами своего персонажа как о «хомо социалистикус» — людях с душой (psyche), но без духа (pneuma). Позднее Александр Зиновьев введет сходный термин — «хомо советикус».
Кстати, любопытно, но Шмидт фактически предсказала приход нацизма и Вторую мировую войну задолго до того, как фашистские партии стали политически оформляться в Европе: «Конь вороной и всадник на нем — это ересь, которая будет господствовать по всей земле и всех будет стараться обращать к себе насилиями и гонениями под предлогом укрощения свирепости рыжего коня».
Всё в совокупности говорит о том, что Булгаков относился к мистическим практикам с определенным интересом, не отметая и не умаляя их значения. Поэтому отсылка в диалогах «На пиру богов» к вполне конкретным, уже сбывшимся гностическим пророчествам нижегородской Сивиллы, как ее называл Булгаков, закономерна.
Резюмируя, мы имеем следующее.
Во-первых, крайне серьезное отношение к текстам Шмидт в круге софианцев, куда входили Булгаков сотоварищи.
Во-вторых, частично «сбывшиеся» пророчества еще при жизни тех, кто восторгался ее прозрениями до того, как они начали сбываться.
В-третьих, откровенно гностический характер этих пророчеств — зловещее разделение людей на сорта, логичным образом дополняющее идею о злобности или слабости Творца.
В-четвертых, характерно, что Булгаков ставил Шмидт как мистика в один ряд с Якобом Бёме и Эммануилом Сведенборгом и ссылался на ее рукописи в своем главном философском труде «Свет невечерний». А как можно восторгаться мистикой Шмидт, признавая в том числе и наличие людей с душой, но без духа (психиков), самолично ввести для их обозначения термин «хомо социалистикус» и при этом не оскоромиться хотя бы в минимальной степени гностицизмом?
Тем более что целый раздел «Света невечернего» посвящен концепции Божественного Ничто, оно же — Абсолют. Булгаков по ходу рассуждений многократно цитирует различные чужие теории о подчиненном положении Творца мира по отношению к Абсолюту и об акте творения как порче бытия. Впрочем, в итоге он называет некоторые из этих теорий ересью и ложью, но не все. Сам он охарактеризовал свое произведение как «род духовной автобиографии или исповеди», «итог всего им пройденного, столь ломаного и сложного духовного пути». Книга была опубликована в Москве, в издательстве «Путь» в 1917 году.
Здесь необходимо сказать несколько слов о том историческом контексте, в котором она появилась в печати. «Путь» — это издательство религиозно-философской направленности, созданное в начале 1910 года на деньги Маргариты Кирилловны Морозовой. Членами редакции «Пути» были сама Морозова, князь Евгений Трубецкой, уже известные нам философы и мыслители Сергей Булгаков, Николай Бердяев, Владимир Эрн и Григорий Рачинский.
Маргарита Морозова — одна из самых заметных и влиятельных представителей религиозно-философского просвещения в дореволюционной России. Морозова стояла у истоков создания Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева (далее РФО). Ядро этого общества сложилось из членов кружка или салона Морозовой, собиравшихся у нее на квартире в 1904/1905 году. В 1906 году Сергей Булгаков окончательно переехал из Киева в Москву, деятельно включившись в работу морозовского кружка. В 1906 году Московское РФО было зарегистрировано официально. 5 ноября 1906 года на открытии общества председатель Сергей Булгаков прочитал доклад «Ф. М. Достоевский и современность».
Считается, что поводом к оформлению кружка и выходу на публику стал неприезд в Россию известного французского философа Анри Бергсона, который очень интересовался русской философией и хотел пообщаться с русскими мыслителями лично. Однако профессор Московского университета и бессменный председатель Московского психологического общества Лев Михайлович Лопатин якобы отклонил просьбу Бергсона принять его в стенах университета в силу своей занятости и невозможности организовать визит на должном уровне.
Интересно, что именно Бергсон был одним из любимых мыслителей в пантеоне Мережковского. Но самое любопытное, что родная сестра Бергсона — Мина, была членом оккультного ордена «Золотая заря», созданного ее мужем Макгрегором Мазерсом. Считается, что именно Мина Бергсон инициировала в члены ордена мага и оккультиста Алистера Кроули. А после кончины Мазерса в 1918 году Мина стала главой правопреемника «Золотой зари» — ордена «Альфа и Омега».
На публичные заседания РФО в Москве собирались сотни человек, а число членов РФО за первый год достигло трехсот. 8 апреля 1907 года под председательством С. Н. Булгакова состоялось учредительное заседание по подготовке открытия РФО в Петербурге, на котором Василий Розанов прочел доклад «Отчего падает христианство».
Общества имели сходные уставы и принцип организации, многие их участники были хорошо знакомы друг с другом, а доклады, сделанные в одном обществе, периодически зачитывались в других. Позднее РФО возникли и в других городах России. Но наиболее значительными в культурном и интеллектуальном плане являлись Московское и Петербургское общества.
Подробный рассказ о предтечах и истоках возникновения РФО увел бы нас слишком далеко от основной темы, поэтому укажем лишь, что в идейном и духовном плане столичные РФО были наследниками так называемых Религиозно-философских собраний, проводимых в Петербурге в 1901–1903 годах, при активном участии четы Мережковского — Гиппиус. Ключевые темы, обсуждавшиеся на этих собраниях, — обновление религии, взаимоотношения между церковью, государством и интеллигенцией.
Супруга Мережковского Зинаида Гиппиус вспоминала, что осенью 1899 года в селе Орлине к ней зашел Дмитрий Сергеевич и заявил: «Нет, нужна новая Церковь». Эту церковь Мережковский и Гиппиус именовали церковью «третьего завета», подразумевая, что Ветхий Завет дан Богом-Отцом, Новый — Богом-Сыном, а третий — Св. Духом. По-видимому, идею о новой Церкви и третьем Завете Мережковские позаимствовали у христианского мистика, монаха Иоахима Флорского.
Иоахим Флорский подчеркивал своеобразие каждой эпохи: «Первое состояние было в знании, второе — в силе мудрости, третье — в полноте уразумения; первое — в цепях раба, второе — в служении сына, третье — в свободе; первое — в предвосхищении, второе — в действии, третье — в созерцании».
Сравним характеристику Флорского с тем, что пишет Мережковский в статье «Грядущий хам», чтобы убедиться, что их понимание содержания третьей эпохи сходно: «В первом царстве — Отца, Ветхом Завете, открылась власть Божия как истина; во втором царстве — Сына, Новом Завете, открывается истина как любовь; в третьем, и последнем царстве — Духа, в Грядущем завете, откроется любовь как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель».
Религиозно-философские собрания были учреждены по инициативе Мережковского и его единомышленников 8 октября 1901 года. Учредителями, помимо Мережковского с супругой, стали их близкий друг Дмитрий Философов, философы Василий Розанов, Валентин Тернавцев и другие. Разрешение на проведение собраний было выдано прокурором Св. Синода Константином Победоносцевым. Проходили собрания в здании Географического общества в Санкт-Петербурге. Почетным председателем собраний был ректор Санкт-Петербургской духовной академии митрополит Сергий Страгородский, будущий Патриарх Сергий.
Целью собраний было создать, как сейчас говорят, общественную площадку для «свободного обсуждения вопросов церкви и культуры», а также тем «неохристианства, общественного устройства и совершенствования человеческой природы». Для издания стенограмм проводимых собраний Мережковские открыли журнал «Новый путь», в котором стали работать Г. Чулков, Н. Бердяев и С. Булгаков. В 1903 году по решению Победоносцева деятельность собраний была прекращена, поскольку вопросы, поднимавшиеся его членами, и их обсуждение вошли в резкое противоречие с позицией церкви.
Однако вскоре после закрытия собраний сходные по сути встречи стали проводиться в Москве, в салоне Морозовой, а позднее были оформлены официально в виде религиозно-философского общества сначала в Москве, а затем и в Санкт-Петербурге.
К созданию РФО в Санкт-Петербурге и его работе вплоть до закрытия в 1917 году в существенной степени приложило руку трио Мережковский — Гиппиус — Философов. В качестве небольшого отступления отметим, что свой тройственный брак Мережковский называл «троебратством», придавая ему сакральный смысл. Что именно понимал Мережковский под обновлением христианства, вопрос отдельный. Равно как и то, откуда возникла эта странная тройственность в семейных отношениях, находящаяся в явном противоречии с традиционным христианским браком. Известно, что Зинаида Гиппиус называла и Мережковского, и Философова мужьями. Сергей Есенин, попавший в петербургский салон Гиппиус в 1915 году, описывал своему приятелю Матвею Ройзману первый приход в квартиру Мережковского так: «Пришел я в салон Мережковских. Навстречу мне его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус. Я пришел одетым по-деревенски, в валенках. А эта дама берет меня под руку, подводит к Мережковскому: познакомьтесь, говорит, мой муж Дмитрий Сергеевич! Я кланяюсь, пожимаю руку. Подводит меня Гиппиус к Философову: „Познакомьтесь, мой муж Дмитрий Владимирович!“ <…> Меня, деревенского, смутить хотела. Но я и в ус не дую! Подвела бы меня к третьему мужу, тоже не оторопел бы…»
Логическим продолжением РФО стал кружок «Воскресение», организованный в 1917 году философом Александром Александровичем Мейером и его гражданской женой Ксенией Анатольевной Половцевой, экс-секретарем Петербургского РФО. Александр Мейер считается наравне с Георгием Чулковым и Аполлоном Карелиным одним из столпов мистического анархизма в России. В кружок Мейера входили, помимо прочих, сестра Зинаиды Гиппиус — Татьяна Николаевна и литературовед Михаил Бахтин. По мнению исследователей, Бахтин при разработке темы народной смеховой культуры отталкивался от теории смеха, предложенной Бергсоном. (Оговоримся, что вовсе не утверждаем, что между всеми перечисленными персонами есть прямая связь. Мы всего лишь описываем минимально необходимый контекст, внутри которого размещаются интересующие нас личности и явления. Тем более что нас в гораздо большей степени интересует связь на уровне идей, а не кровного родства или землячества в условиях эмиграции.)
Кружок «Воскресение» поддерживал связь с Мережковским — Гиппиус и их литературным клубом «Зеленая лампа», организованным ими в Париже. Что характерно, членами «Зеленой лампы» были многие члены РФО, эмигрировавшие из России, например, уже упомянутые философы Николай Бердяев и о. Сергей Булгаков, сотрудничавшие с Мережковским в журнале «Вопросы жизни» и других изданиях. К «старшему» поколению зеленоламповцев принадлежал также философ и религиозный мыслитель Георгий Петрович Федотов (1886–1951), один из организаторов и участник мейеровского кружка «Воскресение». Федотов успел эмигрировать в Париж до ареста «воскресенцев».
Еще одним организатором кружка «Воскресение» стал профессор Санкт-Петербургского университета Сергей Аскольдов (Алексеев). В 1907 году Аскольдов был одним из сооснователей Санкт-Петербургского РФО и даже был избран первым председателем Совета общества. То есть преемственность «Воскресений» по отношению к РФО не вызывает никаких сомнений. Напомним, перу Аскольдова принадлежит работа «Религиозный смысл русской революции», вошедшая в сборник «Из глубины», которую мы уже цитировали в первой части нашего исследования.
Напомним также, что в сборнике «Из глубины» была опубликована и работа «На пиру богов» С. Н. Булгакова. А до этого вышеозначенные диалоги С. Н. Булгакова были зачитаны автором на последнем заседании Московского религиозно-философского общества 3 июня 1918 года. В каком-то смысле можно считать, что Московское, Петербургское и Киевское РФО стали корнем, из которого произросли весьма любопытные побеги. К таким побегам нужно отнести и кружок Мейера, и упомянутое ранее Братство святой Софии, и Свято-Сергиев богословский институт в Париже, и отчасти Русское студенческое христианское движение (РСХД), создатели которых либо сами непосредственно участвовали в деятельности РФО, либо были связаны с его наиболее активными членами.
Описав в общих чертах ту среду или почву, на которой произрастали идеи Булгакова, Бердяева и других видных представителей русской религиозно-философской мысли, перейдем к разбору самих мыслей, изложенных Булгаковым в «Свете невечернем».
С большим вниманием и тщательностью Булгаков, подобно Бердяеву, изучал труды Якоба Бёме. Главный философский труд С. Н. Булгакова «Свет невечерний» посвящен феномену религии, и Бёме в нем отведен солидный раздел. Одна из центральных концепций, которые рассматривает Булгаков, — это Божественное Ничто, оно же Абсолют.
В разделе «Божественное Ничто» С. Н. Булгаков, анализируя различные учения отрицательного (апофатического) богословия, описывающие это самое «Ничто», отмечает, что религиозная философия не знает более центральной проблемы, нежели о смысле божественного Ничто. И далее излагает созвучные бердяевским идеи о том, что над Богом лежит некий Абсолют, оно же «Ничто». Так, если принять, что «не» апофатического богословия — это не отрицание, а невыявленность, она же — меональность или потенция, то получится, что «Божественное Ничто и есть именно такая меональная ночь небытия и неразличенности, бесформенности и аморфности, но вместе и первооснова бытия (Grund или Urgrund немецких мистиков). <…> Божественное Ничто представляет собой аналогию меональному Nichts, которым начинается диалектика бытия в Логике Гегеля. В Ничто родится все, и в этом смысле оно есть все в его единстве, εν και παν. Родится не только мир, но и бог, ибо и бог здесь родится в Ничто и из Ничто, его бытие тоже есть лишь особый вид бытия, соотносительный бытию мира, со-бытие миру. При таком понимании бог не есть еще то последнее, далее чего нельзя уже проникнуть, напротив, можно, а потому и должно прорваться за бога, совлечься не только мира, но и бога, „Gottes ledig werden“ (Эккегарт). И бог, и мир одинаково находятся по сю сторону Ничто, суть как бы его ипостаси, вернее, модусы или диалектические моменты».
И далее: «В абсолютном Ничто появляется мир и бог. <…> Это значит, прежде всего, что существует основа и бога, и притом не в самом боге, но (онтологически) вне его, т. е. выше его. Бог есть также лишь положение или модус абсолютного Ничто <…> космическая его ипостась, причем другим таковым же модусом является мир, и эта одинаковая модальность бога и мира».
Учение о божественном Ничто содержит в себе один из ключевых элементов гностицизма — тезис о том, что Творец мира не тождественен Первобожеству (т. е. Абсолюту). При этом гностики доводят данную мысль до конца, порицая злого либо же слабого Творца и заявляя, что возникновение мира — это катастрофа, возмущение исходного Абсолюта, отпадение от него. Задача гностика — обрести знание, позволяющее вырваться из мира и воссоединиться с Абсолютом.
Булгаковым в «Свете невечернем» подобный откровенный ликвидационный посыл, теория об акте творения как об ошибке или случайности, отвергается. Например, Булгаков называет ересью концепции немецкого мистика Мейстера Эккегарта, предлагавшего «вырваться из мира, который возникает чрез раздвоение твари и Бога, в изначальное божественное ничто. Очевидно, это воззрение не дает места идее истории, мирового процесса, мирового свершения: идеал восстановления первоначального состояния, апокатастасис, есть здесь голое отрицание мира».
Точно так же Булгаков называет ложной концепцию немецких философов Эдуарда Гартмана и Артура Древса, которые полагали акт творения «слепым и бессмысленным проявлением воли к бытию», а мировой процесс чем-то, что должно исправить эту «метафизическую катастрофу»: «Мир возникает, согласно учению последних, вследствие некоторого „скандала“ в абсолютном, — появления слепой и бессмысленной воли к бытию, вызвавшей против себя логическую реакцию в недрах абсолютного, причем для ликвидации этого недоразумения потребовался целый мировой процесс».
Однако от самой идеи Абсолюта, из которого возникает и Творец, и мир, Булгаков не отказывается. А учитывая изобретенный им термин «хомо социалистикус» и деление людей на сорта, предложенное Анной Шмидт, получается, что Булгаков ушел от гностицизма не так уж и далеко.
При этом Булгаков делает, на наш взгляд, странный интеллектуальный кульбит и, возвращаясь в вопросе о причинах создания мира к меональности, неожиданно вводит образ Великой Матери — тварной материи.
(Продолжение следует.)
