Самостояние
Меня не покидает странное ощущение. Как будто бы в одночасье слишком многие представители политической профессии перестали эту профессию уважать. И в силу этого стали писать тексты «через не хочу». Ярчайший пример — господин Белковский. Прочитайте его статью о Путине в «Московском комсомольце». Она называется «Путин покидает Кремль». Вся статья может быть сведена к одной фразе: «Меня тошнит, а я пишу... меня тошнит, а я пишу».
Господин Павловский дает длиннющее интервью о Путине «Новой газете». Ну что сказать? У Пушкина получалось резко короче и резко лучше: «Напрасно мне кудесники сулят дни долгие, дни власти безмятежной — ни власть, ни жизнь меня не веселят…» Две фразы — и сколько смысла. А господин Павловский, желая сказать о Путине то же самое, исписал не одну полосу. Понимая, что он таки не Пушкин. И таки не Фрейд... Нда... При подобных метаморфозах теряется даже нюх. И начинаешь вычеркивать из своего интервью некомплиментарные отзывы о себе, давая Е.Масюк возможность эти отзывы восстанавливать в самом издевательском виде.
Бредя по лабиринту загадочных текстов, в которых авторы заявляют о том, что им тексты писать не хочется (но почему-то надо), я набрел, наконец, на текст И.Бунина и А.Макаркина «От консерватизма до инерции».
Этим авторам написание этого текста не внушает отвращения. Скорее, напротив. И сразу же возникает некое содержание. Да вот беда — идеология заедает. Идеолог имеет право заявить: «Это я ненавижу, а это люблю». В каком-то смысле, это даже его обязанность. А вот аналитик... Если речь идет о вскрытии содержания процесса, предвзятость, согласитесь, недопустима. Особенно если она содержится не только в утверждениях, но и в молекулах повествования. То бишь в словах.
Предвзятость на уровне политической лингвистики (то есть неявных утверждений) гораздо хуже, чем предвзятость на уровне утверждений явных. Потому что сформулировав явное утверждение, ты взял на себя некий труд и ответственность. А балуясь неявными утверждениями, ты наплевал и на первое, и на второе.
В статье «От консерватизма до инерции» авторы заявляют: «Российское общественное мнение в последние месяцы характеризуется консерватизмом. Люди боятся потрясений и выступают за ужесточение наказаний для «смутьянов», которых они считают опасными для общества и в конечном счете для себя. Власть сделала ставку на поддержку со стороны именно этих россиян, боящихся перемен, усталых, недоверчивых и раздраженных».
Возникает ряд вопросов.
Первый. А почему бы людям не бояться потрясений? Если бы авторы сказали, что люди боятся перемен, то было бы понятнее. Но тогда авторы слукавили бы. Потому что люди, которых они описывают, как и все люди, хотят перемен. Но сообразных их представлению о благе. То бишь перемен к лучшему. Люди же, которые вообще хотят перемен, — это психи.
Но авторы, избегая лукавства, справедливо говорят о людях, боящихся именно потрясений. Ну а кто их не боится? Столыпин — боялся: нам-де, мол, они не нужны. Некрасов не боялся: «Буря бы грянула, что ли?» Но, призывая бурю, он хотел, чтобы перестало быть нестерпимо душно. То есть он хотел перемен к лучшему.
Да, есть пир во время чумы, герой которого воспевает именно потрясения. Но выясняется, что лукавит. Кроме того, хотим ли мы, чтобы обновление нашего общества возглавили любители бездны темной, на краю которой они хотят постоять?
Так надо ли упрекать консервативных россиян за их негативное отношение к потрясениям? И чем эти граждане не угодили авторам? Да, граждане любят свое великое прошлое. И что? А как же Пушкин?
«Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам».
И дальше — главное:
«На них основано от века,
По воле бога самого
Самостоянье человека, —
Залог величия его».
Консервативные группы хотят единства традиции и динамики. Почему эти группы надо считать отсталыми? А ведь говорится именно об этом. Цитирую: «Растет разрыв внутри самой России — между «передовыми группами», получающими информацию из интернета и передач мировых каналов, и остальной частью населения». То есть, если ваш покорный слуга получает информацию не из интернета, не смотрит «Би-Би-Си» и «Си-Эн-Эн», а Удальцов смотрит, то он более передовой, а ваш покорный слуга вместе с остальным населением более отсталый? Но это же не так. Это же не правда, а идеология.
С возмущением Бунин и Макаркин заявляют, что глупая власть не дала победить в Брянской области «члену КПРФ, но мало похожему на идеологического коммуниста, Вадиму Потомскому». А почему, собственно, член КПРФ не должен быть похож на идеологического коммуниста? И на кого он должен быть похож? Кстати, о похожести... Вы этого Потомского видели? Вы с ним разговаривали? Нда...
Пишут: «Активизировано создание образа врага». Имеется в виду, что власть именно создает такой образ. А реального врага нет? То, что происходило в Ливии и происходит в Сирии, это реальность или активизация создания образа?
Вот еще: «Эффект воспоминаний о 90-х гг. остается существенным для большинства населения, исключая наиболее молодые и динамичные его группы». Это аналитика или пропаганда? Я знаю очень молодые, динамичные группы с острейшим негативным отношением к 90-м. Кстати, представители этих групп, молодые и динамичные, отнюдь не бедствуют в США и Европе. Но, согласно идеологии Бунина и Макаркина, этих групп не должно быть. И потому текст превращается в пропагандистское заклятие, согласно которому все делится на усталых и раздраженных людей, боящихся потрясений, и активных и современных людей — видимо, алчущих этих самых потрясений (а нельзя перечислить, каких именно?).
Но есть и по-настоящему интересный фрагмент. Один из сценариев, рассматриваемых авторами, — ставка на мобилизацию, но не имитационную, политтехнологическую, а реальную, по сталинскому образцу. Авторы пишут: «Такого развития событий не желают элиты и, самое главное, не выдержит общество, склонное помечтать о сталинской шинели, но не готовое ощутить на себе сталинскую длань».
Хороший кусок. И правильный. С одной поправкой. Что общество само еще не знает, что именно оно готово «ощутить». Но уже знает, что оно ощущать не готово.
До встречи в СССР!
