Не последние жертвы. Миллионная демонстрация в Петербурге
5 апреля (23 марта по старому стилю) 1917 года состоялись общегосударственные похороны жертв старого режима — борцов за революцию. Официальное название празднества было: «День воспоминания о жертвах Революции и всенародный праздник Великой Русской Революции на все времена».
Шествие в Петрограде началось в 9:30 утра и закончилось только за полночь. Участие в похоронах в Петербурге приняло не менее 800 тысяч человек.
Регистрационное справочное Бюро Всероссийского союза городов сообщало о 1443 жертвах революции (в том числе полицейские, выступавшие на стороне царизма, — 11 убитых и 50 раненых). Среди них: воинских чинов 869 (из них 70 убитых), рабочих 237 (убитых 22); учащихся высших учебных заведений 25 (убитых 5); других граждан 251 (из них детей 20; убитых 60, в том числе 5 детей).
Хоронить погибших в Петербурге решили на Марсовом поле. При царе там проводили парады, к тому же там были казармы гвардейского Павловского полка, солдаты которого первыми перешли на сторону революции.
По замыслу, все желающие (а это была практически половина двухмиллионного города) должны были пройти мимо братских могил на Марсовом поле. Перед похоронами было множество опасений, что это невозможно, что трудно будет сохранить порядок, что будут провокации, получится очередная Ходынка и т. п.
Член Исполкома Петроградского Совета Николай Суханов так описывал проблемы подготовки к похоронам:
«Боялись, конечно, провокации и Ходынки. Черная сотня как-никак еще существовала. Воспользоваться стечением всего революционного Петербурга, устроить провокационную панику, массовую давку, стрельбу и сыграть на этом во время смятения еще неустойчивых умов — это могло быть очень соблазнительно для потерпевших темных сил, куда-то исчезнувших с открытого горизонта…
С другой стороны, «лучшие военные авторитеты» утверждали категорически, что миллионную массу пропустить в течение дня через один и тот же пункт совершенно невозможно. Говорили, что это окончательно и бесповоротно доказано и теорией, и практикой массовых передвижений войск. Между тем в похоронах должен был принять участие весь петербургский пролетариат, весь гарнизон, и собиралась на похороны также вся обывательская и интеллигентская масса, горевшая первым энтузиазмом…
Обеспечить порядок приходилось в полном смысле самому населению, и приходилось положиться на его сознательность и самодисциплину. Молодая милиция и громоздкий, разбухший, совершенно неопытный в этих делах гарнизон сами по себе ничего не могли сделать. Зато, если бы все сошло хорошо, это был бы блестящий экзамен и новая огромная победа петербургской демократии».
Но все опасения были напрасны. В «Известиях Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» от 25 марта похороны описывались следующим образом:
«С раннего утра рабочее население Петербурга вышло на улицы и выстроилось по заранее выработанному плану. Стройными колоннами двинулось шествие со всех окраин города на Марсово поле, где было вырыто 4 больших могилы. Колонна за колонной проходили мимо могил районы, склоняя свои знамена. Лозунги знамен: «Вечная память погибшим борцам!», «Да здравствует демократическая республика!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Да здравствует европейская революция!» и т. д.
В 2 часа дня показался грандиозный Выборгский район с наибольшим количеством жертв. Процессия этого района растянулась на 5 верст. Нарвский район мог быть пропущен к могилам только в 4 часа. В этой процессии шли в полном своем составе рабочие Путиловского завода в количестве 30 тыс. человек; здесь же следовали полуроты Измайловского и Петербургского гвардейских полков, гвардии 3-го стрелкового полка, 176 пехотного запасного полка, Петербургского и Царскосельского гарнизонов. На могилах произносились речи политического характера. После похорон в различных местах города произошли митинги».
Описание похорон из выпуска «Правды» за 25 марта:
«Василеостровский район.
В 9:30 утра, т. е. за полчаса до назначенного срока, у Марсова поля со стороны Садовой улицы показалась Василеостровская процессия. Во главе ее шел оркестр Финляндского и Кексгольмского полков. За ними колыхалось огромное знамя, и солдаты несли на руках 4 красных гроба, украшенных цветами. <…>
Василеостровский район отнял два с половиной часа. <…>
Петроградский район.
Начинается вынос тел из Петропавловской больницы. Взоры прикованы к больничным воротам. Появляется первый гроб — все обнажают головы. На красной стенке гроба отчетливо виднеется крупная черная надпись: «Павшим борцам». <…> Второй, третий… 8 красных, как кровь, гробов.
Процессия трогается в путь. Оркестры играют, «Марсельезу», колышутся знамена. В час дня процессия приблизилась к братской могиле…
Выборгский район.
Район должен был двинуться от здания Военно-Медицинской академии в 10 час. утра. Сотни знамен стеклись к этому часу на Нижегородскую улицу. Во главе процессии, вслед за пятьюдесятью одним красным гробом, вынесенным из церкви академии под стройные звуки похоронного марша, поместилась боевая рота Московского полка, а вслед за ней оркестр Р. С.-Д. Р. П., составленный из кронштадтских матросов, членов нашей партии… Выстраиваются стройные колонны… Много старых, знакомых товарищей; некоторые из них вернулись только что из ссылки, с поселения, с каторги… <…>
Нарвский район.
В 4 ч. дня к Марсову полю подошла процессия Нарвского района с оркестром Измайловского и Петроградского полков. Эта процессия принесла 29 гробов в братскую могилу.
Путиловский завод представил особенно внушительную картину… рабочие этого завода в количестве до 30 000 человек стройно прошли перед братской могилой.
Далее сестрорецкие заводы, Высоцкая фабрика, заводы Тильманс, Лангензиппен, Химический, Цементный.
Невский район.
В 5:15 раздались новые выстрелы из Петропавловской крепости — это пришел Невский район. В этой процессии было 40 гробов.
Совершенно случайно Невский район оказался самым большим, благодаря тому, что в него влились прибывшие рабочие Колпинского завода в количестве до 40 тысяч человек.
Московский район.
Последней на Марсово поле прибыла манифестация Московского района.
День уже склонялся к вечеру, и солнце бросало последние отблески на 45 красных гробов, принесенных из Обуховской больницы.
Хвост этого района прошел мимо братской могилы в одиннадцатом часу вечера. Так как было уже совсем темно, то специально было проведено пять прожекторов, которые освещали все поле. Кроме того, процессия шла с факелами и освещала путь.
Глубоко за полночь кончились шествия мимо братской могилы.
По приблизительному подсчету, мимо братских могил на Марсовом поле прошло не менее 800 000 человек».
В Москве в некоторых учреждениях и на вокзалах железных дорог были совершены панихиды по жертвам революции, похороны которых происходили в Петербурге. На фабриках и заводах целый день проходили митинги. Подобные же мероприятия проходили по всей России, в особенности в крупных городах — Одессе, Киеве, Симбирске (Ульяновске) и других. Всюду в день похорон проходили грандиозные манифестации солдат, железнодорожных служащих, рабочих и граждан всех сословий.
Революционер Владимир Войтинский вспоминал:
«23 марта рабочие и солдаты Петрограда хоронили своих товарищей, павших в дни Февральской революции. Это были не просто торжественные похороны — это была манифестация, равной которой еще не бывало в России, это был смотр сил победившей революции. В моих воспоминаниях о 1917 годе, где так мало светлых страниц, я должен отметить этот ничем не омраченный день единения демократии.
С утра до вечера со всех окраин двигались к центру города и на Марсово поле несметные толпы с красными знаменами. Шли стройными рядами, как бегущие одна за другой волны в море. Помню, на Знаменской площади я поднялся на ступени памятника Александру III — отсюда колонны манифестантов казались бесконечными. Заводские знамена с портретами Маркса, Энгельса, Лассаля, с изображениями братски обнявшихся рабочего и солдата, с вышитыми золотом по алому бархату призывами пролетариев всех стран к объединению. Иные знамена были украшены золочеными кистями, и в этой расточительности было что-то бесконечно трогательное, наивное, праздничное.
За заводами шли полки, за солдатами — снова рабочие, мужчины и женщины, старые, молодые, подростки. Порой над толпой раздавалось пение — проходил рабочий хор, сотни голосов согласными, дружными звуками рабочего гимна провожали в братскую могилу плывшие над головами манифестантов покрытые цветами и зеленью фобы жертв революции. Порядок был изумительный — это должны были признать самые непримиримые враги Советов.
Буржуазно-интеллигентская публика в манифестации почти не участвовала. Но на улицах был в этот день «весь» Петроград, колонны солдат и рабочих проходили мимо шпалер толпившейся на тротуарах публики — и на стороне манифестантов в этот день было всеобщее сочувствие, и оно придавало особую торжественность, внушительность этому смотру сил Петроградского совета…»
23 марта Александр Блок пишет матери:
«Бродил по улицам, смотрел на единственное в мире и в истории зрелище, на веселых и подобревших людей, кишащих на нечищеных улицах без надзора. Необычайное сознание того, что все можно, грозное, захватывающее дух и страшно веселое. Может случиться очень многое, минута для страны, для государства, для всяких «собственностей» — опасная, но все побеждается тем сознанием, что произошло чудо и, следовательно, будут еще чудеса. Никогда никто из нас не мог думать, что будет свидетелем таких простых чудес, совершающихся ежедневно.
Ничего не страшно, боятся здесь только кухарки. Казалось бы, можно всего бояться, но ничего страшного нет, необыкновенно величественна вольность, военные автомобили с красными флагами, солдатские шинели с красными бантами, Зимний дворец с красным флагом на крыше. Выгорели дотла Литовский замок и Окружной суд, бросается в глаза вся красота их фасадов, вылизанных огнем, вся мерзость, безобразившая их внутри, выгорела. Ходишь по городу как во сне. Дума вся занесена снегом, перед ней извозчики, солдаты, автомобиль с военным шофером провез какую-то старуху с костылями (полагаю, Вырубову — в крепость). Вчера я забрел к Мережковским, которые приняли меня очень хорошо и ласково, так что я почувствовал себя человеком (а не парием, как привык чувствовать себя на фронте). Обедал у них, они мне рассказали многое, так что картина переворота для меня более или менее ясна: нечто сверхъестественное, восхитительное. <…>
Вся Литейная и весь Невский запружены народом, матросы играют марш Шопена. Гробы красные, в ту минуту, когда их опускают в могилу на Марсовом поле, производится салют с крепости (путем нажатия электрической кнопки).
Сейчас пойду на улицу — смотреть, как расходятся»
Максим Горький так описал свои впечатления от этого дня:
«Силой, которая всю жизнь крепко держала и держит меня на земле, была и есть моя вера в разум человека. До сего дня русская революция в моих глазах является цепью ярких и радостных явлений разумности. Особенно мощным явлением спокойной разумности был день 23-го марта, день похорон на Марсовом поле.
В этом парадном шествии сотен тысяч людей впервые и почти осязательно чувствовалось — да, русский народ совершил революцию, он воскрес из мертвых и ныне приобщается к великому делу мира — строению новых и все более свободных форм жизни!
Огромное счастие дожить до такого дня!
И всей душой я желал бы русскому народу вот так же спокойно и мощно идти все дальше, все вперед и выше, до великого праздника всемирной свободы, всечеловеческого равенства, братства!»
В день похорон «Правда» опубликовала без подписи автора и без названия стихотворение Л.И.Пальмина Requiem, написанное в 1865 году:
Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших с оружьем в руках,
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах!
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед!
С врагом их, под знаменем тех же идей,
Ведите их бой до конца!
Нет почести лучшей, нет тризны святей
Для тени достойной борца!
Сразу за стихотворением была размещена статья Льва Каменева с многозначительным заголовком «Не последние»:
«Обнажая головы перед гробами павших борцов за свободу, вспоминая с горькой мукой тех, кто погиб, не дождавшись дней победы, — одним обязаны мы перед светлыми тенями положивших жизнь свою за други своя: правдой.
Горька и сурова эта правда.
При глухом молчании большинства, запуганного и обессиленного царизмом, в течение столетия шли на муки и смерть лучшие люди России. Мощный взрыв народного негодования не остановил руки тех, кто вешал декабристов, кто поставил под расстрел петрашевцев, кто взвел на эшафот Желябова, Перовскую, Ульянова, кто исстрелял десятки и сотни рабочих, солдат, матросов и крестьян в 1906—7 гг. И когда у позорного столба стоял на площади Петербурга великий русский демократ и революционер Чернышевский, — лишь одна женская рука бросила к подножью его эшафота букет красных цветов.
Сегодня не то. Миллионная масса пришла к свинцовым гробам погибших борцов, чтобы почтить их жертву за свободу. Миллионы людей в России провозгласят славу тем, кто своей борьбой завоевал свободу. Но погибшим не надо почета, и всякая благодарность ниже их подвига. Другое сказали бы, другое потребовали бы погибшие за столетие борьбы борцы.
«Борьба не кончена, — сказали бы они.— Мы не последние жертвы, которые принесет человечество в своем движении к истинной свободе и истинному равенству. Не последние жертвы мы и в России, где закрепление плодов революции и их расширение потребуют еще и еще новых жертв. Не дайте же повториться истории! Плотным кольцом окружите тех, кто пойдет по нашему пути, и, когда придет час новых битв, будьте с ними! Не почета после кровавой битвы, а поддержки во время ее требуем мы от тех, кто сейчас пришел к нашей могиле. Пусть никогда больше не повторится позорная для свободного народа картина гибели его передовых борцов при равнодушном молчании граждан! Пусть радость достигнутых побед не заслонит перед вами вашей обязанности стать на защиту революционных приобретений народа!»
Нет ныне в России власти выше власти восставшего народа. Да не иссякнет его революционная страсть! Да не ослабнет его революционный энтузиазм! Да пребудет миллионная масса, собравшаяся вокруг гробов павших, армией революции и, разойдясь после похорон, да не превратится она в обывательскую массу, за которую гибнут передовые борцы!
Не последние жертвы на пути к всенародному счастью хороним мы сегодня. Но тем меньше будет их впереди, чем крепче сплотимся мы вокруг поднятых ими красных знамен революции.
Стойте стойко вокруг этих знамен, всей своей массой защищайте их, будьте той же миллионной массой, когда придется в тяжкие дни борьбы отстаивать их от враждебных сил, какой вы сейчас явились на светлый праздник свободы, — вот завет павших».
Многие фронтовые воинские части 23 марта прислали в Петербург свои делегации. Некоторые из них выступали на фабриках и заводах в поддержку большевистских лозунгов, в особенности по части отношения к войне.
«Известия Петроградского Совета» 23 марта опубликовали «Основную программу Совета Солдатских Депутатов», составленную 109 дивизией и несколькими частями действующей армии. В ней выдвигались требования немедленного заключения мира и контроля над операционной частью со стороны солдатских исполнительных комитетов. Составители программы заявляли, что готовы поддерживать Совет всеми возможными средствами.
Прошедший в Кронштадте 23 марта митинг принял резолюцию, требующую окончательного уничтожения капиталистического строя и установления диктатуры пролетариата.
Солдаты, служащие в военных управлениях и канцеляриях Петербургского гарнизона, объявили о создании Соединенного Комитета, настроенного враждебно к Петроградскому Совету.
Среди солдатских групп также выделяется «Родина и Народная Армия», обратившаяся ко всей армии с призывом поддержать такие требования:
«1) довести войну до полного обеспечения завоеванной народом и армией свободы;
2) освободить разрушенные и угнетенные Польшу, Украину, Сербию, Армению, Румынию, Бельгию и Эльзас-Лотарингию;
3) предоставить освобожденным от германского ига народам право на полное самоопределение».
На прошедшей в Москве 23 марта конференции Партии народных социалистов была принята резолюция, утверждающая, что войну нужно вести до тех пор, пока не будет уничтожена опасность, угрожающая российской свободе со стороны Германии. Настаивать на мире во что бы то ни стало нельзя — необходимо, чтобы немцы отказались от аннексий, политической гегемонии и обогащения за счет других государств. Временное Правительство должно только объявить, что наши военные действия не несут никаких завоевательных целей.
«Конференция выражает готовность энергично поддерживать Временное правительство в осуществлении обнародованной нм программы и вместе с тем считает пагубным для успеха революции и для защиты страпы попытки каких-бы то ни было организаций присвоить себе функции правительственной власти».
Свой взгляд на цели войны 23 марта высказал репортерам газет министр иностранных дел Временного правительства Милюков:
«Освобождение славянских народностей, населявших Австро-Венгрию, объединение итальянских, румынских земель, образование чешско-славянского и сербско-хорватского государства, слияние украинских земель Австро-Венгрии с Россией — таковы задачи будущего мирного конгресса.
Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то этим мы ничуть не посягаем на национальные права Турции, и никто нам не в праве бросить упрек в захватных тенденциях. Обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России. Нейтрализация проливов, была бы безусловно вредной для наших национальных интересов».
Комментируя это выступление Милюкова, газета «Правда» писала:
«Министр иностранных дел во Временном правительстве г. Милюков в беседе с журналистами развил задачи внешней политики России, как он их понимает. Понимает же он их так, точно так, совершенно так, как понимали их царь Николай II и служившие ему дипломаты. Г. Милюков отвергает формулу «мир без аннексий» (без захватов чужих земель). Он подтверждает, что Временное правительство по-прежнему продолжает считать целями войны захват Константинополя и проливов, захват украинской Галиции, захват Армении. Он горячо ратует за «национальный принцип», т. е. за освобождение угнетенных национальностей, но он за освобождение только тех национальностей, которые находятся в пределах Австрии, Турции, Германии, и ни единым звуком не упоминает, что английские, французские, итальянские, японские империалисты держат под своей пятой не меньшее количество угнетенных народов. <…>
Это — политика контрреволюционная. Она ведет к гибели русской свободы. Тянуть войну за Константинополь, за проливы, за Армению — это значит — погубить свободу и будущее русского народа в новых реках крови, в ужасном экономическом и продовольственном кризисе».
В Ярославле на совместном заседании Совета рабочих депутатов и Совета Общества фабрикантов и заводчиков решено ввести восьмичасовой рабочий день, а перед праздниками — семичасовой.
В Москве на заводе «Проводник» рабочие арестовали 5 инженеров из администрации по причине того, что предприятие, вместо работы на оборону, занималось выделкой игрушек и мячей. Так, отделение по производству шин оставалось закрытым еще с 15 января.
Временное правительство продолжило обращаться к рабочим металлургических заводов с призывом повысить производительность труда. На этот раз адресатом послания стали предприятия Урала.
С разных концов России (Симбирской, Бессарабской и многих других губерний) идут известия об аграрных беспорядках, захвате земель.
Центральный Продкомитет объявил о повышении цен на ряд основных продуктов: мясо, сало, молоко. Цена ржаного хлеба осталась на прежнем уровне.
Генерал Деникин в «Очерках русской смуты» вспоминает о решениях правительства в тот день:
«23-го я явился к военному министру Гучкову, с которым раньше никогда не приходилось встречаться.
От него я узнал, что правительство решило назначить Верховным главнокомандующим генерала М. В. Алексеева. Вначале вышло разногласие: Родзянко и другие были против него. Родзянко предлагал Брусилова… Теперь окончательно решили вопрос в пользу Алексеева. Но, считая его человеком мягкого характера, правительство сочло необходимым подпереть Верховного главнокомандующего боевым генералом в роли начальника штаба. Остановились на мне, с тем, чтобы, пока я не войду в курс работы, временно оставался в должности начальника штаба генерал Клембовский, бывший тогда помощником Алексеева.
Несколько подготовленный к такому предложению отделом «вести и слухи» киевской газетки я все же был и взволнован, и несколько даже подавлен теми широчайшими перспективами работы, которые открылись так неожиданно, и той огромной нравственной ответственностью, которая была сопряжена с назначением. Долго и искренно я отказывался от него, приводя достаточно серьезные мотивы: вся служба моя прошла в строю и в строевых штабах; всю войну я командовал дивизией и корпусом и к этой боевой и строевой деятельности чувствовал призвание и большое влечение; с вопросами политики, государственной обороны и администрации — в таком огромном, государственном масштабе — не сталкивался никогда… Назначение имело еще одну не совсем приятную сторону: как оказывается, Гучков объяснил генералу Алексееву откровенно мотивы моего назначения, и от имени Временного правительства поставил вопрос об этом назначении, до некоторой степени, ультимативно.
Создалось большое осложнение: навязанный начальник штаба, да еще с такой не слишком приятной мотивировкой…
Но возражения мои не подействовали. Я выговорил себе однако право, прежде чем принять окончательное решение, переговорить откровенно с генералом Алексеевым. Между прочим военный министр во время моего посещения вручил мне длинные списки командующего генералитета до начальников дивизий включительно, предложив сделать отметки против фамилии каждого известного мне генерала об его годности или негодности к командованию. Таких листов с пометками, сделанными неизвестными мне лицами, пользовавшимися очевидно доверием министра, было у него несколько экземпляров. А позднее, после объезда Гучковым фронта, я видел эти списки, превратившиеся в широкие простыни с 10−12 графами.
В служебном кабинете министра встретил своего товарища, генерала Крымова, и вместе с ним присутствовал при докладе помощников военного министра. Вопросы текущие, неинтересные. Ушли с Крымовым в соседнюю пустую комнату. Разговорились откровенно.
— Ради Бога, Антон Иванович, не отказывайся от должности — это совершенно необходимо».
Владимир Ленин начинает серьезно опасаться, что вообще не сможет попасть в Россию. 23 марта он пишет Инессе Арманд:
«Вале сказали, что через Англию вообще нельзя (в английском посольстве). Вот если ни Англия, ни Германия ни за что не пустят!!! А это ведь возможно!»
Справка ИА REGNUM :
Николай Суханов— революционер, экономист, публицист. Член Исполкома Петроградского Совета, издатель газеты «Известия», один из авторов антивоенного манифеста «К народам всего мира».
Владимир Войтинский — публицист, член РСДРП, большевик, после возвращения Ленина сместившийся на меньшевистские позиции. В 1908 году арестован за революционную деятельность и сослан в Сибирь, где работал с Ираклием Церетели. После февральских событий переехал в Петербург. Участвовал в мятеже Керенского против Октябрьской революции.
Лиодор Пальмин — поэт и переводчик. Стихотворение «Requiem» — вершина его творчества. Уже в 1870-х годах оно стало популярно в качестве революционной песни и продолжало оставаться популярным и в начале ХХ в.
«Проводник» — резиновый завод, первоначально располагавшийся в Риге и считавшийся одним из самых известных в мире. Летом 1915, из-за сдвига линии фронта, было принято решение его эвакуировать. Часть корпусов перевели в Москву, где его работа велась с перебоями, однако в целом завод восстановить не удалось.
Антон Деникин — генерал, командующий 8-м корпусом на Румынском фронте. Сочувствовал февральской революции, стал начальником штаба при верховном главнокомандующем Михаиле Алексееве.
Инесса Арманд — революционерка, большевичка. Находилась в эмиграции во Франции, вернулась в Россию вместе с Лениным.
