Вакцинация и сталинская система? Ну и дурдом…
Постоянные и постоянно усиливающиеся воздыхания нынешней элиты по поводу того, что при Советском Союзе и том типе власти, который тогда существовал, невозможны бы были нынешние безобразия с критикой вакцинации и прочим, производят лично на меня крайне странное впечатление.
Прежде всего, бросается в глаза неискренность этих воздыханий в том, что касается реальной ностальгии по СССР. Потому что сам по себе СССР воздыхающим глубоко отвратителен. Им нужно извлечь из всего того, что для них отвратительно, а это, прежде всего, невозможность оргиастично обогащаться и аналогичным образом развлекаться, нечто для них желанное. И имя этому желанному ― ничем не ограниченная власть, позволяющая осуществлять и столь желанную принудительную вакцинацию, и многое другое.
Но разве только в Советском Союзе существовала такая ничем не ограниченная власть, порождаемая однопартийной системой, соответствующей политической философией и так далее?
Кстати, о том, что власть была ничем не ограничена. Попробовала бы эта власть тогда задержать хотя бы на сутки выплату зарплаты на каком-нибудь предприятии (не обязательно на Уралмаше, а даже на предприятии гораздо более скромном). Или довести своими действиями рабочих до изъявления своего несогласия с происходящим.
Между прочим, такие случаи были. И постоянные ссылки на однажды примененные в Новочеркасске репрессивные меры звучат достаточно лукаво. Потому что на один подавленный протест в Новочеркасске были сотни, а то и более протестов, каждый из которых вызывал арест вызвавших эти протесты чиновников, исключение их из партии, отдачу под суд и прочее.
Не берусь на полном серьезе рассматривать чересчур фантастический для СССР вариант с реакцией советской власти на миллион подписей, собранных против каких-нибудь нововведений. Потому что, скорее всего, реальная советская власть не допустила бы подачи политическому руководству аж целого миллиона собранных подписей.
Но если бы этот миллион был собран и попал бы наверх, то всё, что вызвало протест аж целого миллиона людей, было бы категорически остановлено. Тут вся собака зарыта в этом «если». Но регулятивное значение сколь-нибудь массовых протестов в позднесоветские годы было несравненно выше, чем сейчас.
Так что все эти воздыхания по поводу того, как просто было руководить людьми в СССР ― ты приказал, они сразу всё выполнили ― являются грубейшим вымыслом.
Советская власть, в том числе в лице ее высших представителей, вела себя очень жестко. Но эта жесткость уравновешивалась очень чутким отношением к жалобам трудящихся.
И тут что Комитет партийного контроля, что письма трудящихся, попавшие в поле зрения ЦК КПСС, что самые сдержанные недовольства этих самых трудящихся, пролетариата прежде всего, но и не только…
Много было регуляторов, позволяющих осадить слишком ретивых чиновников в условиях советской и впрямь административной, и впрямь до крайности жесткой системы.
Но мало того, что воздыхания нынешних чиновников и их охвостья по поводу возникающей теперь ностальгии «ах, как хорошо было властвовать в СССР», касаются только властвования и совершенно не касаются ничего другого.
Вдобавок эта ностальгия, становясь вполне реальной, то есть обсуждаемой по телевидению, выдаваемой на-гора в виде различных методичек, овладевает людьми, которые ранее ну уж совсем не испытывали никакой ностальгии по СССР.
И тут сразу возникает вопрос: «С чего бы это вдруг? И о чем речь?»
А следом за этими вопросами возникает еще один: «А разве только в Советском Союзе существовала такая жесткая система управления, по поводу которой начинают тосковать постсоветские чиновники? Разве эта система управления не существовала, например, в нацистской Германии или фашистской Италии? А также в определенных странах Латинской Америки, на Тайване при Чан Кайши? И так далее?»
Обобщая эти примеры, можно сказать, что самая жесткая и даже сверхжесткая властная система вполне соединяема с буржуазной собственностью, буржуазными средствами обогащения и прочим, столь желанным для нашей нынешней элиты.
Так почему, собственно, выражают лукавую тоску по советской властной вертикали (подчеркну еще раз, изымаемой из всего остального)? Почему бы не начать тосковать по фюреру, Дуче и так далее. Ведь этот тип тоски известен. Он сформулирован, например, итальянцами в виде пресловутого «Наконец-то пришел Дуче, в Италии наведен порядок, поезда начинают ходить по расписанию».
Но в том-то и беда, что все эти отвратительные жесткие властные системы, в которых богатство соединимо с властной оголтелостью, а не отделено от нее, требуют наведения порядка. Ни Муссолини, ни Франко, ни Гитлер, ни Сталин, ни Чан Кайши не могли позволить себе соединить единоличную жесткую власть с коррупционным беспределом. Они понимали, что народ этого не выдержит. И что всем представителям богатого класса, тоскующим по жесткой власти, придется смириться, во-первых, с тем, что эта власть оседлает не только народ, но и их.
А, во-вторых, начнет наводить порядок, то есть прекращать коррупционный беспредел. Что, кстати, и происходило во всех поименованных случаях.
Как только элита говорит о том, что власть ее над народом будет жесткой, как при Сталине, а вести она себя будет разнузданно, как при Ельцине, возникает неловкое чувство нахождения в заведении, которое в народе именуют дурдомом.
Систему, обладающую даже минимальной функциональностью, нельзя выстроить, прищучив только народ и не прищучив элиту.
Спросите ― почему?
В ответ на этот вопрос можно было бы развести руками и посетовать на необходимость разъяснять очевидное.
Но если вы и впрямь находитесь в дурдоме, то ваши сетования совершенно неуместны. Возникает, правда, другой вопрос ― а зачем вообще кому-то что-то доказывать в дурдоме, целесообразно ли это, возможно ли это и так далее?
На этот очень болезненный вопрос я лично, в момент, когда он у меня подступает к горлу, объясняю самому себе, что дурдом не может быть всеобъемлющим. Что им не может быть одновременно охвачена даже вся элита, например. И уж тем более всё общество. Что дурдом надо окорачивать. И так далее.
Понимаешь, конечно, что такие твои объяснения не слишком убедительны даже для тебя самого. Ну, тогда и вспоминаешь про Бисмарка, утверждавшего, что мы рождены не для удовольствий, а чтобы выполнить свой долг, охарактеризованный Бисмарком достаточно грубо.
Про экзистенциалистов вспоминаешь, утверждавших, что борьба самоценна и что эта самоценность никак не связана с шансами на успех в начатой борьбе.
Ну и про «разумное, доброе, вечное», которое надо сеять. И не надо спрашивать себя, почему надо. Вот надо, и всё тут.
Ну так вот. В качестве примера, который я привожу достаточно часто, считая, что повторение ― мать учения, и что правдивые притчи создаются именно для повторов, я опять поведаю читателю о совершенно реальной беседе между мною и одним очень толковым представителем того генерала Лебедя, который рвался к власти в 1996 году.
Пришедший ко мне представитель Лебедя убеждал меня, что при Лебеде будет всё хорошо. Поскольку Лебедь к этому моменту уже выступил в виде патентованного предателя, подписавшего преступные Хасавьюртовские соглашения, то убедить меня в этом «всё будет хорошо» представитель Лебедя, конечно, не мог. Но прерывать разговор с ним мне не хотелось. Потому что всегда интересно, в чем состоит патриотическое кредо самого распоследнего предателя.
Ну и я спросил представителя этого предателя: «Что, собственно, будет хорошо?»
Тот начал мне оживленно рассказывать, что Лебедь соберет неэлитных офицеров в очень большом количестве и направит их ко всем крупным новорусским бизнесменам, которых представитель Лебедя назвал хорьками.
Что, придя к хорькам, офицеры, посланные Лебедем, выкрутят хорькам руки, вставят куда положено провод, осуществят воздействия на хорьков. Хорьки расколятся и отдадут бабки.
Представители Лебедя привезут бабки в Кремль, где Лебедь, ставший президентом, будет ждать их возвращения. Бабок будет очень много. И на эти бабки будет организована счастливая жизнь.
Я сказал представителю Лебедя, что не верю в этот вариант развития событий.
Изумленный представитель Лебедя спросил меня: «Во что именно вы не верите? В то, что посланцы Лебедя правильно выкрутят руки хорькам, к которым они будут направлены?»
«Нет, ― ответил я, ― в это я верю. Их учили подобным методам воздействия, и они, естественно, их применят».
Изумленный представитель Лебедя спросил меня, что может быть я не верю в эффект телефонного провода, а также паяльника, утюга и прочего?
Я ответил, что в этот эффект верю тоже. Особенно при наличии у посланцев Лебедя афганского опыта.
«Так во что же вы не верите?» ― спросил меня представитель Лебедя.
И я ответил: «Я не верю в то, что они довезут бабки до Кремля, где их будет ожидать Лебедь. Они тут же вступят в сговор с хорьками, бабки поделят, уведут вбок. Словом, сделают всё то, что продиктует им их жизненный опыт. А также вся совокупность мотивов, которая привела их к тому лицу, которое послало их к олигархам. А вот большевики бабки худо-бедно довезли до своих вождей. Почему довезли? Потому что у них была идея, потому что они были некорыстны. Потому что вожди были другими. И так далее».
На этом мы и расстались с посланцем Лебедя.
Жизненная практика доказала, что я был прав.
Значит, если теперь под какую-то задачу, например, под всеобщую принудительную вакцинацию, начнет собираться по-настоящему жесткая административная система, которая только и может реализовать эту амбициозную задачу, то эта система должна будет обладать определенной совокупностью качеств.
Она должна будет проявить бескорыстие, которое невозможно без идейности. Значит, она должна будет проявить идейность. А еще она должна будет проявить сплоченность. Проявив эти три качества ― идейность, бескорыстие, сплоченность, ― она сразу же станет смертельно опасна для всех.
Для политической верхушки.
Для своего руководителя.
Для всей вороватой олигархии.
Для всего существующего порядка вещей.
Ее нельзя будет собрать под коронавирус и потом распустить. Потому что, реализовав то, что ей поручено в виде принудительной вакцинации, она сформируется и начнет действовать по всем направлениям.
Кстати, собрать такую административную систему ― это тоже почти невозможная задача. Потому что собрать надо миллионы людей, обладающих соответствующим репрессивным опытом, сформированных существующей действительностью и одновременно обладающих идейностью, бескорыстностью и сплоченностью. Реальность этого так же велика, как реальность того, что в ходе написания этой статьи я улечу, например, на Сириус. И это все понимают. Все ― за вычетом дурдома.
И все знают, что попытки построения таких жестких систем в постсоветскую эпоху были. И поначалу в 1994 году, после расстрела Дома Верховного Совета, даже вызывали ограниченный энтузиазм. Потому что было ясно, что удержаться у власти на мало-мальски демократической основе, осуществив действия по предельной самокомпрометации, уже невозможно. А удержаться у власти надо.
И тогда было решено опереться на службу безопасности президента, возглавляемую Александром Васильевичем Коржаковым. А у Коржакова, человека вполне волевого и не лишенного каких-то представлений о благе, возникли замыслы а-ля опричнина.
Ибо все эти размышления о жестких капиталистических системах и всяческих жестких системах, в которых богатые повелевают бедными, так или иначе всегда сводятся к удачным или неудачным опричнинам.
Опричнина Коржакова была неудачной не потому, что Коржаков и его сподвижники не обладали нужными качествами, а потому, что жесткая система должна была защищать олигархов от народа, но не наводить порядок. То есть не препятствовать олигархическому воровству.
Так это видели олигархи. И когда они поняли, что Коржаков это видит несколько иначе, они убрали Коржакова.
А если бы Лебедь повел себя антиолигархически, что было исключено, то олигархическая система убрала бы Лебедя.
Всё, на что олигархическая система с огромным скрипом оказалась готова ― это Путин.
Олигархическая система недооценила Путина. Он оказался умнее и самостоятельнее, чем эта система предполагала.
Но Путин, понимая, что никакая полноценная опричнина невозможна, что она просто не может родиться из существующей реальности, проявил реалистичность. Чуть-чуть окоротил олигархическую систему, построил определенный баланс. И не прервал, а отрегулировал оргию воровства, создав систему с предельно возможной, но очень ограниченной в силу имеющейся возможности жесткостью.
В ней мы и живем.
Требовать от этой системы, чтобы она проявляла советскую жесткость, наверное, аж сталинскую, по одному отдельному вопросу ― это ли не дурдом?
Система будет действовать так, как она может. Она и так уже по каким-то причинам превысила все допуски на жесткость в вопросе о вакцинации. Но она никогда не начнет разрушать собственные рамки. И Путин не даст ей это сделать, понимая, что при таком разрушении будет не эффективная опричнина, а неэффективный бардак.
И что у него ― Путина ― просто нет ресурсов (человеческих и прочих) для создания этой жесткой системы.
Нет людей для нее.
Нет идеологии.
Нет желания ее создавать.
Абсолютно отсутствует вкус к подобного рода вещам.
И так далее.
Значит, есть то, что есть. И совершенно непонятно…
О том, что именно непонятно, я поведаю читателю, опираясь на советский анекдот. Ведь как-никак мы обсуждаем советскую тему. И это вполне допустимо.
В анекдоте говорится о лекторе общества «Знание», который сообщает слушателям, что марксизм родился «не сразу, как гермофродита из пены морской». А появился в результате развития обществоведческой мысли.
В оригинале, то есть во время беседы Сталина с Шепиловым, Иосиф Виссарионович произнес следующее: «Вот вам и вашим коллегам поручается написать учебник политической экономии. Это историческое дело. Без такого учебника мы не можем дальше двигаться вперед. Коммунизм не рождается, как Афродита, из пены морской. И на тарелке нам его не поднесут. Он строится нами самими на научной основе. Идея Маркса — Ленина о коммунизме должна быть материализована, превращена в явь. Каким образом? Через посредство труда на научной основе».
Все лекторы тут же начали повторять за товарищем Сталиным, что коммунизм не мог появиться, как Афродита из пены морской. А поскольку не все лекторы при этом были высокообразованными людьми, то «Афродита» спуталась в чьем-то сознании с «гермофродитой». Или же автор анекдота позволил себе такую политическую остроту.
Как бы там ни было, все создатели жестких буржуазных систем всегда понимали, что такие системы не могут возникнуть сами собой из пены морской. Что они должны взращиваться в определенной среде с опорой на свойства этой среды. Культивироваться, оттачиваться и далее применяться комплексно, причем по принципу так называемого двойного удара.
То есть бить надо сразу и по народным массам, добиваясь от них зачем-то нужного большего подчинения.
И по олигархическим верхам, по элите.
Так происходило всегда. Все удачные, да и неудачные квазиопричные системы вне зависимости от того, возникали они при капитализме или феодализме, всегда были обоюдоострыми. И их задачей было осуществление крупных общественных изменений. Более удачных при Петре Великом, менее удачных при Грозном, абсолютно отвратительных при Гитлере, умеренно отвратительных при Чан Кайши и так далее.
Никакой другой возможности создать нечто подобное просто не существует.
Путин умерил олигархический беспредел. Привел к какому-то общему знаменателю унаследованный от Ельцина тип капитализма эпохи первоначального накопления капитала. Он все это выстроил достаточно тщательно. Он выстроил именно это.
И будучи архитектором данного порядка вещей, он лучше других знает, что выстроенная им система не может действовать по принципу советско-сталинской или любой другой сходной. Она такова, какова она есть.
Ее можно более или менее жестко использовать. Но ее нельзя в одночасье превратить в нечто прямо противоположное, а если даже это сделать, то не под частную задачу принудительной вакцинации, а под нечто очень комплексное и совсем не отвечающее интересам правящего класса.
Поэтому Путин всё время говорит о добровольной вакцинации, прекрасно понимая, что любая попытка осуществить другую или породит всё те же коррупционные волны, то есть нечто способное только скомпрометировать власть, или же окажется чревато глубоким развалом существующей системы с соответствующими последствиями.
Ну и что же тогда знаменует собой квазисоветская, а на самом деле глубоко антисоветская ностальгия? Как она соответствует этой реальности?
Последний вопрос, что называется, на засыпку. Мог ли кто-нибудь при советской власти вообразить ― справедливо или нет, не важно, ― что лица, отвечающие за определенные медицинские мероприятия, например, за ту же вакцинацию, начнут использовать эту вакцинацию для какого-то личного экономического преуспевания? Сама такая мысль могла появиться в советской голове? Могли быть указаны механизмы, с помощью которых это осуществляется?
Нет, разумеется. И потому никому не могло прийти в голову, что вакцинировать будут с какими-то побочными целями. Теперь возникла принципиально другая реальность.
Вы хотите, чтобы в ней автоматически было признано в качестве аксиомы, что никто ни на чем не обогащается? Как это может быть в ситуации, когда все обогащаются на всем?
Вы могли поверить в Советском Союзе, что кто-то будет проявлять, опять же с корыстными целями, ту или иную недобросовестность в сфере производства вакцин? Вы могли поверить, что это всё будет интегрировано в какие-то глобальные замыслы, причем достаточно непрозрачные? При чем тут апелляция к советской эпохе, к жестким системам вообще? Что они в себе содержат, кроме короткого и внятного русского слова «дурдом»?
