Доверчивость — это худший из возможных сейчас брендов

Сергей Кургинян в передаче «Предназначение» на сайте движения «Суть времени» от 20 июня 2023 года

Я глубоко убежден, что приведение простейших примеров в случае, когда обсуждаются очень сложные темы, крайне важно не только потому, что далеко не все должны вникать в это сложнейшее. Или, точнее, не вникают в него по роду профессии каждый день: другие люди занимаются чем-нибудь ничуть не менее важным, спасительным для страны, и с этой сложностью всё время тет-а-тет по многу часов не взаимодействуют ежедневно.

Но дело не только в том, что поэтому надо что-то простейшее. Простейшее нужно не только для тех, для кого сложность не так легко осваиваема, но и для тех, кто в этой сложности купается с головой, ибо только простейшее высвечивает нечто фундаментальное. В этой сложности можно так запутаться потом и на этой «фене» сложности можно так наговориться, что сам потом не разберешься, ты понимаешь или нет.

Ну так вот. Каждый раз, когда я обсуждал сложнейшую тему этих рыночных трансформаций, спасет нас рынок или не спасет и так далее, я всё время говорил, что каждый — как ученый, который что-то декларирует, так и простой человек, который нечто поддерживает, если этот простой человек или ученый считает, что рынок может расставить приоритеты сам, в духе свободной конкуренции, — должен сначала попробовать у себя на огороде это сделать, допустив свободную конкуренцию помидора и сорняка.

Я этот простейший пример привожу не потому, что иначе не понятно, что к чему, и я не могу зачитывать сотнями страниц Гэлбрейта, который говорит о том, почему рынок никогда не может расставить приоритеты сам по себе и что функционирование рынок может обеспечить, а развитие обеспечивают нерыночные системы. Смену индустриального контура или вообще контура высоких технологий осуществляет не рынок. Это осуществляется по-другому. И каждый наивный человек, который верит в миф о том, что фирма Apple начала создавать компьютеры в каких-то сараях, свободным образом, рано или поздно может убедиться — уже теперь на основе объективной западной информации, — что Apple и всё прочее создавал Пентагон, а не свободная конкуренция.

Но я не об этом сейчас говорю, я говорю вообще о простейших примерах. Ну так вот. Скажите, вот если надо будет выяснить запутанные отношения между парой — мужчиной и женщиной, которые то ли готовы в ЗАГС пойти расписываться, то ли не хотят, или вдруг законфликтовали — вот эти люди, которым надо будет эти отношения спокойно выяснить между собой, они пойдут на дискотеку выяснять отношения или не пойдут? Или они сядут на берег реки и будут гулять по парку, будут пить чай на кухне — в тишине? Ответ очевиден.

Современные средства массовой информации, которые я очень ценю, — каналы телевидения и прочие каналы, — играющие свою позитивную роль в том, что касается освещения событий на Украине (а я убежден, что играют, потому что никто не стреляет информационными снарядами в спину нашим войскам, как это было в 1994–1995 годах, когда НТВ занималось именно этим), — так вот, эти крупные каналы — по необходимости или по желанию — всё более и более напоминают дискотеку. На метафорическом уровне, я же использую эти простейшие примеры как метафоры.

Так вот, для того чтобы определенным образом провести время — и я совершенно не собираюсь критиковать такой способ проведения времени, каждый проводит время как хочет, — можно с удовольствием «сходить на дискотеку». А для того чтобы тихо поговорить на какую-то непростую, запутанную да еще и небезболезненную тему, «на дискотеку» ходить не надо и никто не пойдет.

Я выбрал для себя темы в этой нынешней непростой реальности. Это больные темы, которые обсуждать надо вот так или каким-то сходным образом, как это делается у Куликова, у Шафран. Тут я так их обсуждаю, потому что я считаю, что темы такие. Я совершенно не критикую эту метафорическую «дискотеку» как способ разговора. Очень даже полезный способ в определенных случаях. Больших успехов в этом способе тем, кто его использует, он абсолютно необходим, он отнюдь не деструктивен. Ну и точка.

В этой связи я с изумлением обнаружил, что число людей, поддерживающих вот этот тихий «недискотечный» разговор на небольшом и независимом от YouTube и прочих порталов канале, где я веду этот разговор, не снизилось по отношению к числу людей, которые пессимизировал YouTube до тех пор, пока не начал просто вымарывать все мои выступления. Просто по факту того, что я выступаю — не важно, о чем, хоть бы и о Святом духе.

Это означает, что такой разговор нужен. Как это звучит у Достоевского в «Бесах»: «Мы два существа и сошлись в беспредельности… в последний раз в мире. Оставьте ваш тон и возьмите человеческий!»

Итак, вопрос заключается в том, какие темы надо обсуждать на таком «недискотечном» уровне. Я настаиваю на том, что наиважнейшей темой сейчас является всё, что происходит на Украине. Это тема номер один. Я искренне и глубоко благодарен каждому, кто рассказывает, что происходит в Марьинке или в Запорожье или где-нибудь еще, или как берут ту или иную высоту, или как ее сдают, или как захлебывается это украинское контрнаступление, или как оно тем временем где-то чуть-чуть протыривается. Эти люди решают важнейшие задачи, сейчас нет ничего важнее того, какие дома в каком-нибудь населенном пункте возьмут наши войска или войска противника. От этого зависит судьба мира, судьба человечества.

Честь и хвала этим людям. Вот я с интересом смотрел за тем, как они встречаются с президентом России, всё очень хорошо. Только в математике есть такое понятие «необходимо, но недостаточно». Прежде всего надо обсуждать это, и это можно обсуждать вполне в том жанре, который я, повторяю, чисто метафорически, условно называю «дискотекой». А есть другие темы, которые нельзя не обсуждать, хотя они — я лично это признаю — являются менее важными, чем тема о том, куда сдвинулась линия фронта в Марьинке, в Авдеевке или где-нибудь еще.

И я сознательно решил обсуждать эти, как бы менее важные темы, а всё происходящее на Украине, если там не происходит чего-то катастрофического, обсуждать тоже в определенном ключе, который я называю «недискотечным». Никоим образом не уценивая дискотечный способ обсуждения. Что видно из того, что происходит на Украине? Видно то, что одно дело: я буду умствовать, а мой оппонент будет по-другому умствовать, а третий будет каким-то способом всё интерпретировать, а четвертый — четвертым. А другое дело — факт. Как говорили некие неглупые люди: «У нас могут быть разные интерпретации, но у нас одни факты».

Так вот, та позиционность войны, о которой я уже неоднократно сказал, превращается из умозрения, из моделей, из какого-то гипотетического построения в несомненный факт. Это все видят. Простые люди, работающие на заводах, фабриках или в сельском хозяйстве, и какие-нибудь ученые, которые занимаются военно-стратегическим анализом, одинаково видят — ну позиционная это война.

Почему она стала позиционной, я уже говорил, еще раз повторю. Потому что, с одной стороны, имела место переоценка нашей элитой возможностей нашей армии, якобы способной осуществить быстрый разгром Украины по модели «большой Крым — зеленые человечки», а с другой стороны, — и об этом не говорят, — происходила недооценка наших возможностей Западом.

Считалось, что армия наша, якобы очень слабая и сомнительная, побежит, общество сбросит Путина, экономика рухнет, Запад поднимет свою репутацию такой стремительной победой, создав возможность для расправы с Китаем, потому что наша территория окажется ему подконтрольной. Так думали на Западе.

Оказалось, что ошиблись. Ошиблись и теперь видят, что ошиблись. К этим большим ошибкам подключаются еще и более тонкие ошибки.

Понимаете, сейчас никто вообще почему-то не обсуждает военную стратегию и то, как она выстроена. Что вначале возникают некие совсем-совсем прозрачные и далекие от жизни концепции. Потом они оформляются в какие-то доктрины, потом начинает разрабатываться теория, потом под эту теорию возникают модели, потом под эти модели возникает стратегия. Это очень сложный путь. Потом под эту стратегию возникают какие-то элементы практических действий. И в результате всего этого дела возникает такая, казалось бы, простейшая штучка, как танк или самолет. Они не возникают просто так. Какое-то количество чудиков или гениальных инженеров, собравшихся на заводе, не создают военную технику. Военную технику создают некие новые и почти незаметные клаузевицы или кто-нибудь еще. Или какие-нибудь философы, которые готовят почву для клаузевицев.

А потом всё доходит до вот этих самых танков и самолетов. Как писал Пушкин в зашифрованных главах «Евгения Онегина»: «Сначала эти заговоры / Между Лафитом и Клико / Лишь были дружеские споры…»

Так вот, всё то, что сейчас Запад пытается поставить на Украину, является результатом западных философий, доктрин, концепций, моделей, проектов, разработок и осуществлений. Оно имеет определенный смысл только в пределах всего этого западного мыслительно-деятельного множества, сложно упакованного, в котором все сферы упаковываются друг в друга.

Как только эта единица техники выходит из всего, что можно назвать в этом смысле контекстом или обязательной средой, она теряет определенную часть своих возможностей.

Нельзя встроить определенное количество западной техники в пределах армии, которая не на западном уровне находится, впарить туда эту технику и сказать, что за счет этого армия офигительно разовьется. Нельзя это сделать, понимаете? Вопрос не в том даже, что вы поставите сколько-то этой техники самой хорошей: не F-16, а F-35, самые лучшие танки или что-нибудь еще. Вы их поставляете в старую грибницу, в старую матрицу, и матрица их сжирает.

Они теряют свою эффективность. Это следует из азов военной теории. Нельзя ставить высокоточное оружие, которое будет попадать по определенным точкам в инфраструктуре противника, если ты не можешь разрушить всю инфраструктуру, потому что инфраструктура восстановится. Твои точечные действия результата не дадут.

Нельзя оторвать поставку военной техники от подготовки людей. Люди, которые на Украине занимаются вот этой преступной войной, они же некоторые вполне профессиональны. Они оканчивали советские соответствующие вузы, получали советский опыт, не худший. Они, что, не понимают, сколько времени надо, чтобы подготовить танкиста? Нет, если вы хотите, чтобы этот танкист просто катался на танке или на каком-нибудь замечательном Bradley, то его можно подготовить за две недели или за месяц. Но его нельзя подготовить за две недели или за месяц к войне. Понимаете? Его можно подготовить кататься на этой технике. Он включит все рычаги и даже правильно стрельнет куда-нибудь, но это ничего не изменит.

Эта парадная западная подготовка по три месяца, по четыре, по пять, «быстренько-быстренько» и так далее — это в существенной степени блеф. А поскольку она встраивается не в англичанина или американца, который соответствующим образом учился в школе, жил соответствующей жизнью, а под украинца, так она скорее ломает его структуру военной подготовки, чем создает. Вы давайте дальше так действуйте, больше.

Умники, вы это не знаете? Вы забыли лекции по военной теории? Вы не понимаете, что такое системность? Если вы поставляете новую технику, то вы создаете новую логистику, ремонтную базу, новые типы маневрирования, вы готовите новый кадровый состав, и вы этот новый кадровый состав учите пользоваться этой техникой на всю катушку. Американцы это прекрасно понимали, когда репетировали «Бурю в пустыне». И это была самая сильная сторона того, что они делали. Они всё-таки на близких натуре макетах довольно долго учили свой высокоподготовленный контингент.

Теперь берете неподготовленный контингент, начинаете его мылить три, четыре, пять недель — ну там бегать учатся, стрелять, приклад правильно к плечу прикладывать, или, наоборот, «делать би-би» на каком-нибудь «Абрамсе», «Леопарде» или еще на чем-нибудь. Он другого-то ничего не понимает, и он оказывается инородным элементом внутри совсем другой системы, которая по определению, что бы кто ни говорил, является советской, как и наша.

Так ведут себя по ту сторону линии фронта. Теперь по эту. Всё оказалось лучше, чем можно было предположить. Люди как-то обороняются, они не бегут, не паникуют, с большим удовольствием жгут эту технику, как я и призывал, размышляя о том, так ли страшен черт, как его малюют.

Но если мы хотим чего-то большего, то мы тоже должны понять, что весь вопрос заключается в том, как развернуты наши базы подготовки, сколько времени мы готовим людей, как мы соединяем вместе логистику, инфраструктуру, систему тылового обеспечения, медицину и еще примерно сто видов деятельности в единый сложнейший военный комплекс. И всё будет зависеть от того, насколько высоко будет качество в самом низкоподготовленном сегменте, потому что он потянет за собой всё.

Тут я встречаю людей, которые начинают рассказывать, какие они замечательные — делают частные тренировочные центры, в которых за 5–6 дней готовят по войне с беспилотниками или по тактической медицине, говорят о том, в каких хороших гостиницах живут, сколько стоит проживание в один день и так далее и тому подобное. Я говорю: «Слушайте, ну вы же понимаете, что за пять дней ничего подготовить нельзя для настоящей войны? Это ликбез. Это даже не продвинутый дилетант».

Мы сколько времени будем готовить наши части, которые будем сейчас спокойно на контрактной основе собирать для будущей войны? Какие мы будем строить для этого фантастические полигоны? Сколько преподавателей будет для этого собрано и каких? До какого уровня мы будем готовить людей? Как именно мы будем заниматься их мотивацией? Как мы будем отбирать эту мотивацию и как мы будем ее усиливать? Что будет происходить не только с идеологической работой, но и с психологической?

Мы сейчас острейшим образом нуждаемся в целой армии военных психологов, потому что нужно и реабилитировать части, которые слишком долго находятся на переднем крае, и гасить все эти конфликты, которые будут возникать. Люди раскачаны. У них адреналин идет. Им же так легко начать друг с другом выяснять отношения. Кто будет заниматься тем, чтобы эти конфликты погасили? Некий условный позитивный белый сходняк? Или какие-то люди, имеющие психологическую подготовку? Или что мы будем делать-то?!

Война — это сложнейшее, многомерное занятие, начинающееся с высокой теории и кончающееся практикой. Оно в конечном итоге требует ответа на вопрос: а, собственно, зачем мы воюем?

«Ибо тайна бытия человеческого, — говорил герой Достоевского, — не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить». Это же тоже требует ответа. И такого ответа, который войдет не только в мозг, но и в сердце.

Так вот, на сегодняшний день мы имеем дело с позиционной войной, в которой понемножку, на основе ошибок, ползком, методом тыка исправляются некоторые крупные недостатки, существовавшие на момент начала этой войны. Но эта позиционная война обладает определенной концептуальной базой. И я здесь говорю только от себя. Я в высшей степени не хочу сказать, что сказанное мною имеет какое-то отношение к позиции какого-нибудь уровня нашего военного или общего командования. Я говорю свою точку зрения, она заключается в том, что объективно эта война становится войной на выбивание контингента и разрушение инфраструктуры.

Воюющие страны пытаются превратить страны-противники в кладбища — как индустриальные, так и человеческие. И речь идет о том, какая превратит другую быстрее в кладбище. Я не восхваляю это. Я не говорю, что так мыслят где-нибудь наверху. Я говорю, что так происходит де-факто, на деле. Как только позиционная война — это война на истощение. И тут, конечно, важно, сколько людей выбито с одной и с другой стороны. И совершенно не желая уподобляться некоему трубадуру, барабанящему о том, что у нас всё без потерь, а у них ого-го, я должен сказать, что, конечно, потери противника резко больше.

А его мобилизационный ресурс, как я уже говорил, в семь раз меньше. И никакого мобилизационного ресурса, человеческого, со стороны Запада ему подарено не будет. Задача заключается в том, чтобы гробы шли украинцам, а не американцам, не полякам и не немцам. Никто не хочет, чтобы к ним с Украины пошли западные гробы. Нет, ни боже мой. Ну специалисты, отдельные люди, но не контингенты. Никаких наемников численностью полмиллиона или миллион никто не соберет. Воевать наемники будут тем способом, которым воюет наемник — он себя всегда бережет с эпохи ландскнехтов и по настоящее время.

Значит, противники, столкнувшиеся с тем, что им по факту жизни вести позиционную войну, то есть войну на истощение, заняты выбиванием человеческого контингента. А выбивание этого контингента зависит: а) от того, насколько он подготовлен и насколько его кидают в наступление; и б) от того, как он технически сопровожден. Если только в результате Запад сумеет по-настоящему перевооружить украинскую армию и придать ей системный характер, создать дальнобойную ракетную группу и всё остальное, и оно всё начнет работать в симбиозе, то, конечно, техническое превосходство, если оно будет, способно обеспечить большее выбивание живой силы противника. Поэтому его не должно быть! И его сейчас нет как потому, что это «втыкивание» каких-то отдельных западных изделий ничего не дает по результату, так и потому, что нет этого превосходства Запада. Нет его! Мы видим это.

Я не хочу сказать, что «Абрамсы» и «Леопарды» — дерьмо, но нечто близкое к этому, и никакого там «ах-ах!» нету. Приличный танк, не более того. И с самолетами то же самое и со всем остальным, и с ПВО. Видим мы уже эти «Патриоты». Значит, тогда наша задача, с точки зрения текущего военного конфликта, простая — терять меньше людей, накапливать больше силы, лучше готовить людей и поставлять им максимальное количество техники для выигрыша в позиционной войне через три-четыре года.

Украинцы хотят Каховское водохранилище разрушить? Да пусть разрушают! «Боже мой, мы займем выжженную землю!» Выжженная земля представляет свои возможности, а у нас нет никакой другой возможности, кроме как занять ее. У нас обязаловка: либо займут нашу, либо мы ту.

Ну так и что? Вот такая неприятность, вот такая мрачная картина, но если она составляет правду, так о ней надо говорить. Не упиваясь этим никоим образом, скорбя по каждой человеческой жизни. Вот так это происходит и не могло происходить по-другому. Если бы мы сокрушительно проиграли эту войну, как то планировали американцы, государство было бы расчленено и население Российской Федерации, вне зависимости от того, бурятское ли оно, якутское, русское, татарское или какое-то еще, было бы уничтожено или превращено в совсем низких рабов. Ибо говорится, что каждый русский (а мы все для них русские) — это враг, это существо, не имеющее права на жизнь. И так не говорил даже Гитлер, а сейчас это сказано на всех уровнях. Значит, проиграть эту войну мы не имеем права.

Что дальше? Возрождать территории мы будем после того, как закончится эта война на истощение. Истощить мы должны врага, а не себя. На что рассчитывает враг? Говорилось, что в России наконец-то было построено общество «овец», которое и нужно было для вхождения в западную цивилизацию. Мол, «у нас овцы, у них овцы, все овцы, вот давайте вместе поближе. А заодно уберите свои конструкторские бюро и прочее». — «Мы не будем», — «Но вам же надо сейчас сформировать слой богатых людей. Откуда вы возьмете деньги на все эти издержки? Вы их сократите, создайте буржуазный класс, он потом что-нибудь сделает».

В результате нас существенно разоружили, как морально-психологически и идеологически, так и буквально, научно-технически. Да, но до овец не довели. Позволю себе очень рискованную и такую спорную мысль, что, может, потому и не довели, что криминализация была очень высока и что в данном случае она сыграла на плюс, а все эти разрушения и демонтажи военно-промышленного комплекса, автаркии нашей и всего прочего сыграли на минус. Плюс с минусом тут как-то не так соединились, как это просчитывали западные аналитики, готовившие то, во что они сейчас оказались погружены вместе с нами.

Следующая тема, которую мне хотелось бы обсудить, — это значение слов. Я в высшей степени не собираюсь по причинам морального и экзистенциального характера заниматься сейчас поношениями действующей власти или какими-нибудь такими неделикатными рассуждениями о сомнительности ее качества. Что есть — то есть, и выигрывать надо сейчас. Нельзя же ни на минуту проиграть. Если сейчас начнется какая-нибудь такая перетряска, так мы проиграем уж точно. Но я же не могу не говорить людям правду — мы не на дискотеке, а глаза в глаза.

Дорогие мои, все, послушайте доброго совета: никогда не говорите, что вас обманули. Забудьте, милые, забудьте это слово, потому что в российском контексте, в российской сегодняшней жизни это адресует не только к естественным присказкам «обманули дурачка на четыре кулачка», но оно еще адресует к понятию «лох». Общество криминально: обманут — значит, лох. Доверчивость — это худший из возможных сейчас брендов. Закройте эту тему ради устойчивости страны. Аналитики, которые всё это впаривают, люди, которые это воспроизводят, прекратите это делать! Это опасно!

Это опасные слова, а у нас с вами общая Родина, общая стабильность, всё прочее. Так вы слова эти забудьте. Тем более что, во-первых, они опасны и не нужны, а, во-вторых, это неправда. Дело не в том, что обманули, дело не в том, что доверчивость проявили, не в этом дело.

Вы меня спросите, в чем? Давайте вместе порассуждаем. Это очень сложный вопрос, но уверяю вас, что в стране есть 3–4 млн людей, которые хотят получить ответ. А эти 3–4 млн авторитетны для 40–50 млн, понимаете? Они авторитетны, это думающее меньшинство — очень большое, может, ни в какой стране мира такого нет, — к которому прислушиваются в курилках, уходя с молебнов, на каких-нибудь праздниках или где-нибудь еще. И они все хотят понять что-то большее, нежели то, что «мы проявили доверчивость, а нас обманули».

Так что же произошло? Что произошло и что породило произошедшее? Вот что бы ни произошло, породило оно не только геополитическую катастрофу, когда оказались потеряны территории и теперь нам приходится выбивать каждый дом, а нам принадлежали гигантские регионы, миллионы квадратных километров, политые кровью. Но произошла же не только геополитическая катастрофа, произошла катастрофа социокультурная, общество оказалось втянуто в регресс, в деградацию.

Посмотрите на это, посмотрите на московские улицы, зайдите в наиболее злачные зоны, где тусят тысячи и тысячи людей. Вы хотите, чтобы они воевали? Вы хотите, чтобы они прислушивались к национальным интересам? Вы уже произвели их другими. Мы же говорим вам с болью и желанием как-то помочь, что минимум десять миллионов населения — конечно, это не большинство населения, — но оно точно живет по американским стандартам, и вы же продолжаете эти десять миллионов считать солью земли и продвигать вперед, а они тихие люди, тихие, понимаете?

Они не будут орать: «Путин, вон из Кремля». Они просто живут по американским стандартам и ненавидят всё, что от них отличается, и детей так воспитывают, и работают. Да, у нас есть другие, но тогда давайте как-то с этими другими-то всё-таки разбираться не по остаточному принципу, а как-то иначе. А чтобы с ними разбираться как-то иначе, надо всё-таки понять, что такое Россия — к сожалению или к счастью для кого-то.

Это территория очень неудобной жизни, здесь за то, чтобы просто жить, придется платить очень дорогую цену. Очень дорогую! За жизнь вообще, за любую. Могут сложиться условия, когда жить можно будет только в гимнастерке и на каком-то хорошо защищенном объекте, а альтернативой будет просто смерть. Здесь не стоит вопрос, что значит хорошо жить и в чем различие между «просто жить» и «хорошо жить». Здесь прежде всего не гарантирована жизнь — слишком велики риски были всегда, столетиями. А сейчас особенно, как никогда. Ситуация, которую мы переживаем, страшнее 1941 года.

Значит, жить здесь, в России, и жить по-русски можно только так, чтобы на первом месте стояла просто способность жить — чтобы тебя не вырезали печенеги, татары, варяги, немцы, шведы, французы, японцы, неизвестно кто еще. Просто, чтобы жить, надо половину из всего, что ты расходуешь, расходовать на оборону. Не 3%, а 50%, а дальше думать, как распорядиться остальным. Если мы распорядимся им так, что высшие классы будут находиться вот здесь, а нищие на таком же расстоянии от высших, как сейчас, то низшие классы окажутся за чертой выживания, а они не должны оказаться ни за чертой выживания, ни даже в состоянии активного протеста против своего уничтожения. Значит, они должны быть подняты вот сюда, а чтобы они были подняты сюда, этих (высшие классы) надо спустить сюда, профиль надо изменить, понимаете? Надо резко изменить профиль. Вот эти вопиющие контрасты несовместимы вот с этим и поэтому нам всё время говорят: «Мы хотим сохранить вопиющие контрасты, чтобы эти всё-таки тоже находились, если будет 100%, тогда будет так. Здесь будут яхты, а здесь ничего — какие-то домики, можно жить, а линия выживания пройдет здесь.

И вот эта часть населения не будет или будет тогда радоваться своему скромному прозябанию. Будет она радоваться или нет, неважно, но для этого нужно 3%, а при 50% начинается вот эта картина, поэтому мы ее не допустим».

Нет спора, на протяжении 30 лет жили так. Я что, по этому поводу говорил, что надо раздербанить все эти классы, уничтожить и так далее? Я говорил, что Россия не имеет права проиграть в Чечне или в Осетии, или в Приднестровье. Страна выше представления о том, как она живет. Она должна сама жить. Но когда это всё возникло в новой ситуации, то она вот такая. Я не знаю, это 50% или 35%, но я знаю, что это не 3%. И что это-то надо делать быстро.

Пусть странные молодые люди, колготящиеся в особо элитных районах Москвы и каких-нибудь других узких зонах в других городах, живут так, как они живут. Не в них дело. Я хочу видеть быстро построенные тысячи военных заводов. Тысячи — с конструкторскими бюро, с институтами, которые обеспечивают этих инженеров, с научными комплексами, объединенные в определенный контур и соединенные с армией, зарплата в которой для такого воина-профессионала должна составлять по сегодняшним ценам примерно 300 тыс. руб., а зарплата для среднего офицера должна составлять 1 млн руб., а для генерала 2–3 млн руб. И никто от этого не разорится, потому что уже вышли в такое общество, существенно-потребительское, 30 лет закладывали стереотипы, и в один день их не вынешь. Поэтому теперь вот так.

Но если так, то, простите, красть, как раньше — нельзя. Ну нельзя. Нельзя эту оргию краж продолжать. Нельзя продолжать такой произвол в ценах на металл вообще и на спецметалл. Нельзя дальше «пляски» осуществлять вокруг отечественной электроники и всего остального крайне необходимого, позволяя «пляшущим» жить красивой жизнью. Вообще эту красивую жизнь надо прекратить. Завязать надо. Сказать надо всем и самому себе: догулялись, доразвлекались, докатились. Ну хватит, всё. На следующий день надо проснуться и понять, что ситуация совсем другая.

Некоторые из людей, которые не теряют картину в целом и не превращают всю картину в важнейшие задачи по взятию тех или иных домов на линии столкновения, уже говорят о том, что с той стороны какие-то странные военные учения происходят. Что слишком много подтянуто совсем тяжелой стратегической техники к нашим границам. Что совсем паршивая ситуация. Мне кажется (только кажется), что определенный шанс, что ядерная война начнется завтра — есть. Этот шанс пока невелик. Он нарастает. Ситуация становится всё опаснее. Но американцы хотят доиграть игру на Украине. И пока они ее не доиграли, они не начнут разыгрывать игру, грозящую уничтожением человечества, в которое они входят. Они себе не хотят этого вреда. Когда они поймут, что нас могут грохнуть в отдельном порядке — конечно, грохнут.

Стратегическая ядерная война — штука непростая. Уверяю вас, что в тот момент, когда она начнется, «разрядятся» все. Это не будет война каких-нибудь двух стран. Все разрядят все свои ядерные запасы по всем точкам, на которые они наведены. Однажды в одной небольшой ядерной южной стране я спрашивал одного из тех, кто за это отвечает. Я спрашиваю: «Что ты будешь делать, если небольшой ядерный заряд взорвется в метро или на главных улицах столицы твоего южного государства?» Он в ответ: «Я долбану по всем целям. У меня есть, там, 500 зарядов, я ими долбану». И дальше он со сладострастием называет: по такой стране, по такой стране, по такой стране, в основном на Ближнем Востоке. Я спрашиваю: «А как твой парламент, президент?» Он отвечает: «Да пошли они на три буквы!»

Большая стратегическая ядерная война будет идти между, предположим, Россией и НАТО, а Китай будет сидеть в стороне? Да не будет он сидеть в стороне. Не так там всё построено, понимаете?

Значит, угроза ядерной войны приближается. Единственный способ ее снизить — это наращивать мощь стремительно. Тогда будет мир. Но не она сейчас главное. На подходе угроза биологической войны. Биологической войны, при которой новые боевые вирусы будут посильнее, чем Эбола. Это не будут шутки с коронавирусом, то была репетиция. Мы к этому страшно не готовы. К большой войне мы не готовы, на ряде театров военных действий царит относительное спокойствие, но оно чисто относительное. Нельзя не думать об этом. Да, важнее сейчас думать о каждом доме на Украине, который берем мы или противник, — но это же тоже важно!

А важнее всего — общество. Вот понимаете, есть некоторые штаммы, совокупности бактерий, которые нужно кидать, чтобы начинались такие-то и такие-то биохимические процессы. Они выращиваются определенным образом при определенных температурах в определенных условиях. А вы думаете, люди так не выращиваются? Ну что вырастили-то?! Не скажу, что чёрт-те что, потому что наши герои воюют на Украине. И рабочие работают, и действительно идет рост военной продукции, хотя и не такой, как надо. И в основном функциональный, а не стратегический, построенный на глубоких стратегических инновациях. Но идет. Но мы же выстроили человека мира — «хомо вхожденчикус», «хомо потребителькус».

Наверное, внутри этого выращенного человека есть какое-то ядро, до которого если добраться, так выяснится, что он такой же русский, как его дед, воевавший с Гитлером. Но это же еще надо суметь сделать. Мы 30 лет делали прямо противоположное. Когда говорится: «нас обманули» — и что? И мы разрушили военно-промышленный комплекс, уничтожили конструкторские бюро, решили, что всё будем покупать, сократили территорию, создали неслыханный профиль между богатыми и бедными, погрузили всё в потребительскую негу. Дебилизировали население, разрушили культуру, образование, медицину.

И наконец, я же не так категоричен в том, что касается метафизики, — есть вот такой-то религиозный контур. Но я знал твердо, что если огромные миллионы людей погибли за Красный проект, погибли за него и под Красным знаменем в Великой Отечественной войне и побеждали под ним, то нельзя просто взять и как-то между прочим кинуть этот проект в унитаз. Это называется метафизическое падение, это преступление.

А мир организован сложно. Не обязательно так, как считают представители той или иной религии, но и не абсолютно материалистически он построен, сложно. Поэтому мертвые живут среди нас. И хождение «Бессмертного полка» может быть необходимо, но недостаточно. Речь теперь идет о некоем искуплении. А результатом произошедшего падения, конечно, является пребывание в очень пагубном состоянии. А когда это всё нанизывается на одно целое: территория, смыслы, культура, образование, здравоохранение, военно-промышленный комплекс, сама армия, мотивация населения, психологический тип и всё остальное, то надо же из этого начинать вылезать?

Как? Как создавать какие-то очаги, в рамках которых можно выращивать что-то другое? И всё-таки что же произошло-то? Не обманулись, не доверчивость проявили, а что?

Давайте продолжим этот разговор в следующей передаче.

До встречи в СССР!