Миссия неотменима

XIX конгресс «Здоровье — основа человеческого потенциала», 21 ноября

Сергей Кургинян: Я очень редко присутствую на конференциях, на которых могу сказать, что, в принципе, согласен со всем сказанным и со всеми докладчиками, выступавшими передо мной. Я с большим интересом слушал эти доклады.

У меня, правда, есть несколько вопросов, которые я прошу никоим образом не рассматривать как попытку сначала сказать, как мне все нравится, а потом начать некоторые «проблематизации».

Я искренне хочу спросить о некоторых вещах, чтобы просто задать некую рамку обсуждения. Каждое слово Сергея Глазьева, которого я очень давно знаю, о том, что происходит с процентной ставкой и как именно это сказывается на всем остальном, я полностью поддерживаю.

Но я хочу спросить — а ставка какая? Мне кажется, что иногда в обсуждениях происходит некое самоуспокоение, суть которого заключается в том, что мы констатируем некие изменения (я, кстати, их тоже констатирую) и как бы считаем, что они пошли. Но они же не идут! Ставка увеличивается, а уважаемый мной академик Глазьев говорит, что это — я свободно его цитирую — то ли деструкция, то ли национальная измена, то ли бог знает еще что. Так что происходит? Как эту двойственность-то надо трактовать методологически? О чем идет речь?

Это же можно сказать об очень многих других вещах. Мы говорим об определенных сегодняшних тенденциях. Я подчеркиваю, в худшие годы существования России — в начальный постсоветский период, для меня наиболее отвратительный — я все равно считал, что государство надо защищать. Что достаточно вот так — щелк! — и оно рухнет. И сразу же страна будет оккупирована.

Сейчас, в условиях войны, как все это можно не защищать? Но вопросы-то какие-то есть. Ставка-то откуда берется? Она кому такая нужна? Она же не может быть совсем ненужной. И нервные крики о том, что это одна нехорошая женщина все делает… А остальные что делают?

Недавно я с радостью узнал, что ложная информация (тут много говорили об информации), касающаяся занятия тех или иных деревень, была разоблачена, что эту информацию давали некие командиры бригад, и что они наказаны и все прочее. Я с радостью констатирую это, только хочу спросить: а вы можете вообще себе представить такую ситуацию?

Образованные, мыслящие, здоровые люди! Вы себе можете представить ситуацию, что какой-то комбриг взял и рапортовал наверх, что он что-то взял из того, что на самом деле не взял, — и ему поверили? Но ведь система устроена не так. Спрашивается, а где была военная контрразведка, которая должна докладывать обо всех случаях нарушения этими комбригами чего бы то ни было? А где были командиры корпуса, направлений? Они вообще ничего не видят? Они не могут в бинокль посмотреть, что с деревней?

Много говорится о событиях в Курске. Ни по какому такому поводу нельзя посыпать голову пеплом, нельзя говорить, что все плохо, по двум причинам:

1) ты уподобляешься ЦИПсО,
2) все могло быть хуже.

То, что есть, еще не самое худшее из того, что могло быть. В условиях, когда на протяжении тридцати лет говорилось, что мы ни с кем воевать не будем и наша главная задача — демилитаризация, у нас могло быть такое, что мама не горюй! В условиях, когда армия заведомо была поставлена в ситуацию «место ваше у параши», она не могла быть другой.

Помню, я присутствовал на неких совещаниях в Совете безопасности, где некий экономист — он был главным советником Сердюкова — прямо говорил, что нам большие армии не нужны, что войны большой не будет и так далее. Я же не ослышался?

Я понимаю, как именно были отменены кадрированные части, системы базового развертывания, какие-то части мобилизационного ресурса и многое другое. С удовольствием заслушал белорусский доклад — скажите спасибо, что у нас хорошие отношения с Белоруссией, поэтому у нас есть шарикоподшипники. А могло не быть. Мы же исповедовали логику, согласно которой если есть нефть и газ, то всё остальное купим.

Когда после Гражданской войны большевики начали индустриализацию (они ее начали, они грезили ГОЭЛРО: Ленин, Кржижановский, Красин), то с конца царской эпохи прошло пять-шесть лет. А сейчас прошло 35 лет! Никто не чувствует разницы? Какие там пароходы куда уезжали с эмигрантами — дело двадцатое. Инженерно-технический корпус остался, все профессора, которые должны были преподавать, остались. И они яростно вбивали новой молодежи, которая с диким восторгом смотрела на то, что ей позволено получать образование и занимать совсем другое место в мире, как и что надо делать. И появлялись Королёвы, Курчатовы и все прочие.

Я в Ленинграде знаю заводы, на которых есть подготовка кадров, но я знаю и другие заводы по стране. И знаю, что, если даже сейчас будет срочно сказано, что все крупные заводы должны восстановить нормальные конструкторские бюро, — через сколько лет они будут восстановлены? И как? И кто, кто туда пойдет? И кто будет учить этих людей?

Я опять повторяю: не надо посыпать голову пеплом, со всем как-то можно справиться. Но разве такая заведомо прилизанная оптимистическая картина позволяет справляться с острыми ситуациями? Ведь ни одна мать, когда у нее болеет ребенок, не хочет оптимистический диагноз. Она хочет верный — именно потому, что она хочет лечить ребенка.

Если Отечество — это любимое нами существо, то в зависимости от того, в каком оно находится состоянии, его надо лечить по-разному. Есть то, что есть. Мы видим то, что есть.

И мы же существуем не в безвоздушном пространстве, мы видим мир. Я наблюдаю некоторую полемику, в которой как бы очевидно, на чьей я стороне: я против того глобального документа, который приняла ООН по глобальному будущему, и я за то, что происходило в Казани, — БРИКС и так далее. Только я не могу разницы найти! Я разницы не вижу между одним и другим, а общее мне ясно: что главная задача обоих документов — не сказать ничего о человеке. Вы меня слышите? Ничего! Вы прочтите!

Моя мать, известный советский литературовед, рассказывала такую притчу, гулявшую в гуманитарной среде после XXIII, брежневского съезда партии, — что раньше были две идеи по отношению к человеку: коммунистическая «человек человеку — друг, товарищ и брат» и капиталистическая «человек человеку — волк», Homo homini lupus est. А теперь, говорит, появилась третья: «человек человеку — рыба». Почему? А потому что главный гуманист и великий писатель Михаил Шолохов в своей речи на съезде говорил только о рыбе в реке Дон, он о человеке не говорил ничего.

Так тогда я должен сказать, что сейчас человек человеку — криптовалюта. Потому что все «великие гуманисты» говорят о криптовалютах, транзакциях, глобальных рынках — о чем угодно, кроме человека. Кто-то здесь считает, что это случайно?

Александр Блок был не только великим поэтом, он был очень крупным мыслителем переходной эпохи — от дореволюционной к революционной. И в своей великой поэме «Возмездие» он сначала говорит:

Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!

И перечисляет:

В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел…

— и так далее.

С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин…

«А человек?» — спрашивает он дальше:

…Он жил безвольно:
Не он — машины, города…

Сказав это, он завершает:

Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман…

Он начинает говорить о двадцатом веке:

Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).

И дальше говорит:

Что ж человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем — машин немолчный скрежет?
Зачем — пропеллер, воя, режет
Туман холодный — и пустой?

Внутри этого — и в этом великая русская традиция — каждый раз вопрос о человеке. Достоевский устами своих героев говорил то «красота спасет мир», то «обратитесь в хамство — гвоздя не выдумаете!», то «некрасивость убьет». Теперь выясняется, что мы живем в каком-то другом мире, где главный вопрос не в том, что давно и скучно называется гуманизмом и что сейчас стоит на острие борьбы за то, быть или не быть человечеству; что нет никакой аксиомы гуманизма, а есть что-то совсем другое. Главный вопрос выведен за скобки! Какие у нас будут транзакции, какие будут у нас криптовалюты, мы хотим знать. А что ж человек — нет?

Мне посчастливилось в советскую эпоху встретиться со многими представителями последних высших управленцев в Советском Союзе. Наверняка были какие-нибудь весьма двусмысленные процессы где-нибудь на Кавказе, в Средней Азии, а может, в московской торговле. Но те, с кем мне довелось встретиться, были очень честными, очень порядочными и очень профессиональными людьми, гордившимися не тем, какие они себе построили коттеджи (у членов Политбюро были такие частные дачи, что страшно смотреть), а тем, сколько они построили детских садиков, школ, что они еще сделали. Но там все время был один (с моей точки зрения, заложенный в предыдущую эпоху) нарастающий проблемный узел — недостаточная гуманитарность.

Советская Армия была очень могучей — армия, которая есть сейчас, не имеет никакого отношения к той армии, — и она могла пройти всю Европу со скоростью движения танков (с учетом необходимости замены гусениц и прочего ремонта) без всякого сопротивления до Бискайского залива. Но в танках сидели солдаты. И когда я говорил представителям нашей партийной, спецслужбистской и прочей технократии, что солдаты читают журнал «Огонек», они не понимали, о чем я говорю: что можно выиграть все, но если ты проиграл сознание, то ты кончен! Это нельзя проигрывать.

Один из крупных деятелей Политбюро с огромными заслугами в сфере строительства в северных регионах Советского Союза, абсолютно честный, очень профессиональный технократический человек, приехал в Ереван и произнес по поводу армяно-азербайджанского конфликта: «Ну что же вы конфликтуете, армяне и азербайджанцы, два братских исламских народа…» На этом все было кончено!

Как-то так получилось, что во время моих международных контактов я, в частности, встретился с очень парадоксальным и интересным человеком. Его звали Рафи Эйтан, это был легендарный израильский разведчик. Он был веселый мужик, спокойно выпивавший пару бутылок водки. А легендарен был тем, что выкрал Отто Адольфа Эйхмана, эсэсовского преступника, и привез его в Израиль.

А после этого — не менее известный экстравагантный ход — он засадил своего агента в ЦРУ, считая, что американцы работают против Израиля. Джонатан Поллард звали агента, он получил пожизненное, а Рафи — статус невъездного в Америку. Еще он стал другом Фиделя Кастро, и жена его мне говорила, что он погубил цитрусовые Израиля, потому что очень сильно проталкивал кубинские цитрусовые, которые лучше.

Так вот, Рафи мне объяснял, что такое цэрэушник. Он, — говорит, — где-нибудь в Колумбии посидит два года, бац! — ему надо отправляться в Бирму. В Бирме что-нибудь порешает — в Пакистан. Если задержится на месте, считает себя человеком, у которого карьера поломана.

«А англичанин, — говорит он, — в какую-нибудь маленькую страну приедет, сядет за стол, и пока его зад, — я цитирую Рафи, — не срастется со стулом, он с этого стула не сойдет! Потому что ему надо все про эту маленькую страну узнать». Дальше он помолчал и сказал: «Империя — это когда хотят знать».

Когда мы перестали хотеть знать? «Два братских исламских народа, армяне и азербайджанцы»… Когда это произошло, как?

Заметьте, что пока существовала империя — существовала великая культура, великий театр, великое кино, великие национальные культуры. Хоть одна из этих национальных культур что-то родила в постимперский период? Где новый Абуладзе, новый Грант Матевосян, где прибалтийский или грузинский театры? Ничего нет, потому что создавала что-то воля и органика империи — досоветской и советской.

Существовала формула, на остатках которой мы все до сих пор и живем: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь». Это означает, что русский народ — это Солнце, ядро системы, вокруг которого вращаются планеты. А как иначе? Кто держатель? Не русский народ? А кто? Армяне? Евреи? Якуты? Кто будет держать территорию, которая больше всех стран в мире? И как он может ее держать, если он слабеет?

Значит, территория начнет распадаться, и плохо будет всем. Это же очевидно, казалось бы. Так что же происходит?

Дальше возникают несколько теоретических вопросов, которые надо обсудить. Все время используется слово «цивилизация». Есть два типа определений, которые все-таки более-менее научно с этим словом связаны.

Первое значение «цивилизации» — культура. Вот, дескать, есть цивилизация, то есть техника и все прочее, а есть культура.

А второе — слово «цивилизация» по Шпенглеру, Тойнби, Данилевскому, где цивилизацией считается общность, объединенная одной религией. Тойнби все это придумал и раскрутил в многотомных сочинениях.

Но ведь Россия в этом смысле цивилизацией никогда не была. Она была метацивилизацией, она универсум, она нечто большее. И русский народ — в каком качестве существовал, в каком качестве ему предложили существовать, и о чем сейчас идет речь?

Как мы знаем, есть:

• род, то есть такие общности, которые прямо связаны кровью;

• потом племя, когда обмениваются невестами и всё уже выходит за совсем узкие родовые рамки;

• потом народность, когда существуют те или иные местные языческие боги;

• потом народ, он формируется на основе какой-нибудь великой монорелигии, превращающей племя в народ;

• и потом нация.

Откуда взялась нация, и что, собственно говоря, она собой представляет? Нация — это субъект модернизации. А взялась она из простой вещи — когда французы поняли, что француз и католик — это не одно и то же, потому что есть еще и гугеноты. И то, что этого короля помазал в Реймсе римский папа… Так римский папа — дьявол! И от того, что он помазал в каком-то дьявольском соборе короля, гугенот его бóльшим приверженцем не стал.

Началась эпоха религиозных войн. Что решила Великая Французская революция? Что есть нация, и что нация держится на единстве языка, территории, культуры, этоса и чего-то, что называют «благоговением перед священными камнями». Попробуйте что-нибудь сказать против Жанны д’Арк во Франции. Это против Зои Космодемьянской можно, а против Жанны д’Арк — нет.

Эта нация совпала с буржуазным устройством общества, буржуазно-гуманистическим начальным этапом, и она стала субъектом модернизации. Она провела Модерн с его светскостью, с его отделением церкви от государства.

На протяжении последних 30 с лишним лет, а может быть, и более, мы наблюдаем яростное желание властных элит — не обязательно компрадорских, как тут было сказано, а возможно, считающих себя даже очень патриотическими — построить русскую нацию, русское национальное государство. А русский народ нацией не становится, он не хочет. Его «коды» в эту сторону не ведут. Мы не можем вызвать 20–30 реакций у русских, которые запросто будут хоть у тувинцев, хоть у армян, хоть у кого. А тут нет их. Нет! Потому что русский чует в этом гибель.

Он продолжает рассматривать себя как имперский гиперэтнос. Он ведет себя как имперский гиперэтнос. И все остальное будет происходить в соответствии с этим его поведением. А ему упорно что-то чуждое впаривают. Ну мы же слышим все время, как именно.

Когда-то я написал книгу, которая была очень болезненно воспринята многими, она называлась «Качели» — по поводу борьбы кланов тогдашней России, в частности спецслужбистских кланов. Прошло с тех пор 16 лет, но не важно.

Я предупреждал: никто из тех, кто участвует в конфликте, в политике не останется. Они все уйдут. Так они и ушли! Ушел питерский клан во всех его вариантах. Когда я это написал, некоторая часть людей, встревоженных тем, что я написал, спросила: «А чего он хочет?» Было поручено некому телеведущему взять у меня большое интервью, которое должно было смотреть начальство. И я сказал, в частности по поводу идеологии, что не люблю индийскую кастовую систему, но использую ее как метафору — что должны быть брахманы (то есть жрецы), кшатрии (то есть воины), вайшья (то есть торговцы) и остальные. И я уверен, что до тех пор, пока эта метафора не будет реализована и не возникнет простого лозунга «миром правит невещественное, миром правит смысл», — логика жизни не восстановится.

Дальше я перечислял 150 мероприятий, которые надо делать практически для улучшения государственной жизни. Это было выслушано внимательно, как мне рассказали. Сказали: «Все отлично, все мероприятия правильные». Дальше главное слушавшее лицо — не глава государства, но очень крупный чин — помолчал и сказал: «Только без бархманов. Без бархманов!»

Если кто-то думает, что это проблема низкого интеллекта — так нет! Это гораздо более глубокая проблема. Комитет государственной безопасности с давних пор, со времен Юрия Владимировича Андропова, смотрел с ненавистью на КПСС, на дохлых старцев, которые сами не знают, чего хотят, и которые все время выступают как «бархманы»: непрагматично, с какими-то идиотскими идеями и черт знает чем. А жить надо нормально. Нормальная жизнь!

У нас был президентом какое-то время человек — он теперь очень патриотично высказывается, а когда-то все ратовал за десоветизацию, у него еще комиссия была Федотова — Караганова по декоммунизации и десоветизации — он, глядя в эфир, сказал очень страстно, у него аж расширился зрачок, что «нам нужна нор-р-рмальная жизнь». «Нор-р-рмальная», понимаете?

Так вот, пока русскому народу будут вменять «нормальную жизнь», он будет умирать. Потому что он так жить не умеет. Ни один Ваня так не умеет жить! И не хочет. А поскольку тут все русские (нас всех не зря называют Russian), то вы какую-нибудь либеральную барышню слегка покорябаете — и она тоже русская, и она так не может. Ибо тайна человеческого бытия не в том, чтобы жить, а в том, для чего жить. В чем цель? Что происходит с человеком?

Теперь, если никто ни в программе ООН о будущем, ни в других программах вообще ни слова не говорит о человеке, вы думаете, это случайно? Нет, это значит, что вопрос снят с повестки дня. Вы обсуждаете, — и я с большим интересом слушаю и готов принять в этом участие, — человеческое здоровье. Но человеческое здоровье нужно, если нужен человек, да еще здоровый.

Во-первых, он здоровым не нужен. Он таким абсолютно не нужен. Он должен все время лечиться. Он нужен как потребитель лекарств! Давайте вообразим себе, что все стали здоровыми и не нуждаются ни в медиках, ни в лекарствах. Какой кошмарный мир! Это же ужас, правда? Значит, все должны нуждаться в лечении. Чем больше спрос, тем больше цена услуг.

Второе. Я уже 11 лет руковожу некой коммуной, находящейся в Костромской области, и вынужден заниматься самыми разными возникающими проблемами, включая, прошу прощения, это самое деторождение. Я сразу заметил, что большое количество барышень, которые не могли рожать в докоммунарский период, приехав, родили через 9 месяцев. И их много.

Все разговоры о том, как именно потенциалы, позволяющие рожать детей, падают вниз, что это фатальное падение, являются полной ерундой. Это все полностью определяется смыслом и куражом. Полностью! Можно доказать с помощью анализов, как именно меняется структура гормонов при наличии в жизни смысла и больших целей.

Третья сторона. В наиболее уязвимом положении сегодня находится та лидирующая группа женщин, которая должна бы была находиться в авангарде этой программы. Та, что обладает неким жизненным профицитом. Самое сокрушительное, что только может быть для здоровья этой группы и всей популяции, — это нереализуемый профицит.

Всё, что связано с болезнями, включая онкологию и остальное, — это не дефицит, это нереализуемый профицит. Если этот профицит не реализован — всё! Это смерть. А он не реализован.

Очень много говорится в этом смысле о женщинах: рожают они, не рожают и прочее. А вы обсуждать мужчин не пробовали? Причем не биологически, а энергетически. Для того чтобы вся эта «машинка» включилась, мужчина должен послать некий энергетический месседж наряду с другим. Он же не просто биологическое существо (я сейчас об этом тоже скажу), он же сложнее. Если он посылает месседж, на него откликаются.

Но если ситуация меняется, и он не отдает энергию, а ждет, как ее забрать у барышни, потому что у нее больше, то барышня блокируется. А почему с мужчиной это происходит? И не сейчас это начало происходить, а раньше. Это сейчас усугубилось. Потому что мужчина — особо социальное существо. Когда он ощущает себя социально бесперспективным, фрустрированным и так далее, он быстрее впадает в уныние.

Что спрашивает алкоголик прежде всего? — «Ты меня уважаешь?» Почему он спрашивает это? А потому что он унижен. Человек не будет навязчиво вас спрашивать «ты меня уважаешь?», если он не унижен.

Нельзя о демографии говорить на языке поголовья, обсуждать проблему в терминах поголовья. Это — люди! Это не коровы. Говорят, даже коровы больше дают молока, если музыка начинает играть. Так человек же еще сложнее.

Главная проблема сложности, которую мы изучаем и уже можем что-то по этому поводу доложить, проста. Есть какой-то человеческий исходный внутренний потенциал — назовите его «образ Божий» или «заложенная программа», но он есть. При сегодняшней социальной адаптации происходит мгновенная диссоциация этого потенциала на оперативную личность, которая адаптируется к этой жизни, и неинтегрированную часть личности.

А оперативная личность никакую демографическую проблему не решит. У нее все механизмы функционирования действуют на основе замещения. Единственное, что можно сделать, это вернуть интеграцию — вернуть ее! — соединить неинтегрированную часть личности с оперативной. И, между прочим, прошу прощения, на языке коммунистов это называлось «преодоление отчуждения».

Либо человек будет рассмотрен во всей его сложности, потенциал будет возвращен, проблема человеческой интеграции, целостности, полноты — то есть всего того, что для России всегда было ее козырной картой, ее словом в мире: это русская целостность, русский гештальт, русская полнота, непрерывное стремление к единству, русская великая идея трансцендентного в имманентном, соединение потустороннего и посюстороннего — либо это будет возвращено и соединено, либо оперативная личность будет дохнуть. Ее обсыплют деньгами, ее обвешают технологиями, сделают что угодно еще — и ничего не будет.

В заключение расскажу. Поскольку мне многие проблемы нужно решать, — я же за все отвечаю, вам трудно понять, что такое эти коммуны, но там ты отвечаешь за все, — и проблемы, которые в обычной жизни не важны, становятся важными. В общем, я начинаю говорить с одним медиком.

— У меня с ума сходят. Сначала сойдет с ума вот эта барышня — ребенка хочет, потом ее муж, потом сумасшествие пойдет по всей общине. Ты мне объясни, что ты творишь? Ты же видишь, что у нее жизненный профицит. Ты что с ним делаешь?

— Так она и болеет от профицита, а я ее должен лечить.

— Так чем ты ее лечишь?

— Ну, — говорит, — соответствующими лекарствами.

— То есть ты ее фактически стерилизуешь?

— Конечно. А что мне делать? У нее профицит, она от него болеет, я снижаю профицит — все становится хорошо.

— Подожди, ты это делаешь только потому, что у тебя нет других средств?

— Нет. У меня инструкции такие. Я ввожу в программу соответствующие показатели. Попробуй я сунься с чем-то другим, я буду наказан. Медицина кончилась, я должен соблюдать инструкции.

— Это все?

— Нет, не все. Потому что за эти лекарства, если я их впарю ей, я получу премию от фармакологической компании. Значит, у меня соединяется три компонента: я лечить не могу, я должен соблюдать инструкцию, и я буду вознагражден, если я ее убью.

— И что ты будешь делать?

— Я просто уйду. Я этим заниматься не буду.

Значит, тогда возникает главный вопрос. А кто сказал, что эти люди нужны? Кто утверждает в виде аксиомы, что человек нужен и что он нужен здоровым? Простите, со времен Римского клуба говорится, что он не нужен, что его избыток, что его надо ликвидировать.

Теперь пришла команда Трампа. Все еще это увидят. Все пока не понимают, что это не тот Трамп. Не тот! Это Вэнс пришел, а не Трамп. А он пришел со всей Силиконовой долиной, не только с Илоном Маском. Он со всеми ними пришел. Со всеми!

А современная наука твердо убеждена, что эволюция должна продолжиться без человека. Ее лидеры прямо об этом говорят. Ну не читали разве? Во всех программах: давайте закачаем сознание в компьютер, пусть дальше движется так. Ну пусть они сначала импланты научатся вворачивать в зубы, перед тем как говорить, что они сознание в компьютер закачают.

Понятно, что это все утопия и бред. Но зачем-то ведь они об этом говорят? А я еще от советников Горбачёва слышал, что человек — это сухая ветвь на древе эволюции, и эту ветвь надо отсечь. Поэтому перед тем, как говорить о человеческом здоровье и нужно ли здоровье, — один вопрос: нужен ли человек вообще?

И почему о нем не говорят? А потому, что он не в повестке дня, он не в тренде как таковой. Тогда возникает понятный вопрос. Либо все-таки мы пытаемся конкурировать за место в сложившемся мегатренде, либо мы говорим: «Нам этот мегатренд не нужен. Мы другие. Нам нужен человек». Тогда мы должны мыслить категориями его сущностного развития, восстановления его сущности, а не параметров животного. Что тоже важно, но к этому все свести нельзя.

Если поворот России возникает полностью в сторону того, что весь мегатренд губителен и он должен быть изменен, тогда, по сути, можно ставить проблему здоровья, медицины и всего остального совсем по-другому.

Медицина и образование не могут быть услугами. Никогда! Это инвестиции, а не услуги. Это первой строчкой должно существовать во всем. Может быть, не все должны жить при коммунизме, но врачи и педагоги должны. И, между прочим, коммерциализация в русской медицине как-то, знаете, оказалась очень опасным вирусом, идущим в систему, лишенную иммунитета. Все совсем не так идеалистично, как хочет казаться.

Внутри этой системы возникает вопрос о крутизне поворота и степени радикальности стоящих задач. Будут задачи достаточно масштабными — что-то удастся повернуть. Понимаете?

Идеология — это хорошо. Но идеология хороша для восходящего общества в нормальной истории в эпоху модерна. Уже сейчас говорят о политической лингвистике и так далее. А ведь нам говорить придется фактически о новой проектной установке, о социокультурном проектировании. Лучше, конечно, идеология, чем ничто или идеология золотого тельца. Конечно, любая национальная идеология лучше.

Белоруссия говорит об идеологии, но Белоруссия — замечательная небольшая страна, понимаете? А Россия — это страна, которая либо будет определять судьбу человечества, либо ее не будет.

Что, в сущности, произошло на Украине, как я считаю? Я вас заверяю, если бы эта наша «элита без бархманов», эти прагматики и все прочие имели шанс ввести страну в Запад на любых самых плохих ролях, — никто бы не пикнул! Они этого только и хотели. Они считали, что это их великая идея. Они с этим пришли. Прямо все руководство об этом говорит. Только они поняли одно — что им там места нет.

В 2007 году первый раз приехали к президенту некие представители западной элиты и сказали: «Вы хотите, чтобы мы вводили вас в западную цивилизацию? Давайте, только по частям». Тогда в ответ родилась мюнхенская речь.

А все, что потом возникло, — было ясно, что новый порядок будет создаваться на русском трупе, что мы нужны этому порядку в виде трупа, что нас никто не собирается вводить в мир искусственного интеллекта и так далее. И вот тогда возникла СВО (перед этим мы убедились, что китайцы поняли, что на их трупе тоже).

Мы движемся сейчас в очень проблемный мир. Посмотрите, как растут военные бюджеты всех западных стран. Посмотрите, как везде нарастает конфликтность. Они ударили в Курск. Ответом стали наши ракеты. А дальше — концепция безопасности с новыми показателями.

Мы движемся в очень неприятную сторону. Когда я это говорю, я вовсе не хочу сказать, что надо посыпать голову пеплом и не надо бороться за великое русское будущее. Это будущее будет. Не раз мы проходили через сложные периоды, пройдем и через этот. Только сложность его хотелось бы все-таки описать полностью. Спасибо.

Ведущий: Сергей Ервандович, у меня вопрос. Вы говорите, что в чьем-то сознании человек не в тренде.

Сергей Кургинян: Да.

Ведущий: В чьем сознании человек не в тренде?

Сергей Кургинян: Если бы человек был в тренде, то в программе «Глобальное будущее — 2030» ООН говорилось бы сначала о человеке, а потом обо всем остальном. Но о человеке не говорится ничего. Говорится о любых параметрах, кроме человека. Больная тема не обсуждается — значит, это все не существует.

Дальше. Если мы говорим, что писк западной моды — это постмодернизм, то в постмодернистской концепции прямо говорится: «конец проекта Человек», «конец проекта Гуманизм» и так далее. Современные крупнейшие философы, связанные и с BlackRock, и с другими структурами, всё уже говорят напрямую. А также по умолчанию, повторяю, просто ничего о человеке не сказано.

Тогда, казалось бы, если мы хотим что-то противопоставить, то первое, о чем мы должны говорить, — это о человеке. И не как о поголовье скота, а как о Человеке с большой буквы, о человеческом восхождении, о том, что «все прогрессы — реакционны, если рушится человек».

Но этого же нет! Значит, мы считаем, что проблема человека как бы существует сама по себе. А так бывает?

Пусть я буду парадоксален, но давайте представим себе, что на самом деле для существенных групп мировой элиты человека как того, что стоит во главе угла, нет, это в прошлом, это кончено, это уже за рамками обсуждения. Поэтому когда вы начинаете это обсуждать, вам говорят: «Да-да, но это XIX век. Уже не про это мы ведем речь, а про искусственный интеллект». Это реально существует.

Что касается здоровья. Экс-глава Центров по контролю и профилактике заболеваний США (CDC) Рэдфилд уже сказал, что коронавирус — это вирус, созданный в американских лабораториях. Он в то время за это отвечал. Сейчас Кеннеди придет в министерство здравоохранения США, он всё, что сказали здесь присутствующие о преступности вакцинации, скажет там. Полностью! Там в тюрьмах сидеть за это будут.

Что отвечали уважаемым людям у нас, когда они об этом говорили? Что они конспирологи, антиваксеры, бог знает какие сумасшедшие. Но скоро о преступности вакцинации будут говорить все.

А что теперь будет говорить г-жа Попова? Она-то что должна сказать, когда все ее основные западные авторитеты скажут, что ковид — это искусственная вещь и что вакцинация и карантины привели к миллионам смертей и никого не спасли? Что она будет говорить? Что будут говорить нам люди и средства массовой информации, которые выли как бешеные, что мы все сумасшедшие, а население надо колоть по семь раз. Ну Жириновский укололся, да?

Из зала: Восемь раз.

Сергей Кургинян: Восемь, спасибо за уточнение. Это же уже происходит. Значит, сейчас начнется «великий поворот», сейчас он придет оттуда. А мы что? Мы будем «колебаться вместе с линией партии»? Тогда тут тоже надо сажать, тут нельзя просто спустить на тормозах, надо как в Америке! Так что ждем 2025 года.

Ведущий: Сергей Ервандович, понимаете, мы заслушали три или четыре доклада перед Вашим выступлением. В одном докладе говорили о катастрофе с демографией, в других выступлениях — о катастрофе в системе образования, в системе здравоохранения. И, соответственно, вопрос: бог с ней, с ООН, а в нашей стране человек в тренде?

И Вы очень здорово подметили, задав вопрос, а что скажет Попова. Так вот, мы назвали три таких пласта: здравоохранение — катастрофа, образование — катастрофа, миграция — тоже катастрофа. Тренд с человеком во главе угла в нашей стране есть, или он отброшен? И тогда кто за это отвечает? И когда он будет отвечать?

Сергей Кургинян: Кому катастрофа, а кому постчеловеческий мир. Когда вы видите одну катастрофу, другую, третью, четвертую, пятую… всюду катастрофы, то это значит, что катастрофа на самом деле является вовсе не катастрофой, а трендом. Нельзя все время видеть и говорить «это катастрофы».

Это рукотворные ненормальные тренды: это дебилизация человека, потому что он не нужен, это уменьшение популяции через понижение здоровья и прочего. И вообще, это вывод за скобки человека и попытка решить демографическую проблему, не обсуждая проблему любви вообще.

О любви вообще нет разговора. Все время ощущение, что это животные, машины, параметрические системы. А это — люди! Если не решена проблема любви — а она не решается без постановки проблемы полноты и целостности, — то не будет решено ничто в России. Может быть, где-то там из людей сделают приличные автоматы, и эти автоматы будут прилично «демографировать», но это не русские.

Всё внутри российских тысячелетий сопротивляется автоматизации. Тут всё другое. И именно это другое должно показать настоящую спасительную дорогу человечеству, а не идти в нынешнем сложившемся гибельном мегатренде. Для нас этот мегатренд абсолютно смертелен.

Ведущий: Спасибо, Сергей Ервандович.