Поздравительное слово в честь 106-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции
Мне вспоминается 1991 год, когда после августовских событий меня допрашивала прокуратура по подозрению в том, что я был участником ГКЧП, а я находился в тихом бешенстве на своих товарищей из-за того, что они мне даже не сообщили об этом ГКЧП. Но они оказались под арестом. Можно было только говорить с какими-то оговорками, например, что они слишком мягко действовали, но тем не менее люди они хорошие. Говорить что-нибудь другое означало просто терять лицо.
После бессмысленного допроса — а допросы вели провинциальные прокуроры, они как-то извинялись: «Нас вообще эта работа очень не устраивает», — я не без сарказма заметил: «Но зато вы попадете в историю».
Неглупый парень, молодой прокурор посмотрел на меня и сказал: «Сергей Ервандович, Вы говорите, что мы попадем в историю или что мы влипли в историю?»
Так вот, я — о попадании в историю. Можно сколько угодно говорить, что она делается правящим классом под какие-то идеологические заказы — всё правда. Можно говорить, что в ней много лжи — и это будет тоже правда. Но она — есть.
И 7 ноября 1917 года — оно в истории, никуда от этого не денешься. Может, эту историю нынешнему правящему классу хочется переписать, но он не может. Он не мог это делать и раньше (Сванидзе очень хотелось переписать историю, но, как выяснилось, колоссальные усилия, призванные правду Сванидзе сделать правдой истории, полностью провалились).
Но ведь всё меняется. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. И вот уже мы видим, как не только Сванидзе проигрывает полемику по поводу истории, мы видим, как на сугубо официальном объекте Службы внешней разведки, сугубо официальным образом, при освещении официальными СМИ говорится о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском как о сильном и позитивном человеке.
Возникает, правда, два вопроса.
Первый: если Феликс Эдмундович таков, то как отделить его от Сталина? То есть почему можно одновременно ставить официальный памятник на официальном объекте Дзержинскому и чуть ли не в прокуратуру таскать предпринимателя, который на территории руководимого им завода в городе Великие Луки памятник Сталину поставил: что Дзержинский, что Сталин — какая разница?
И второй, а почему нужно какую-то уменьшенную копию делать и ставить ее на внутренней территории СВР, а не вернуть на место подлинный памятник — раз Дзержинский хороший, то пусть не только то, что раньше у нас называлось Первое главное управление КГБ СССР, разведка, но и Второе управление, а также все остальные любуются на памятник на Лубянке, если Дзержинский такой хороший.
Но каковы бы ни были эти зигзаги, а 7 ноября — в истории. И Ленин в истории, и Сталин в истории, и Дзержинский в истории, и советский период в истории, и невозможно их оттуда выдернуть. Есть попытки таких выдергиваний, создания черных дыр истории, но все эти попытки кончаются фантастическими провалами. Мы знаем это в том числе и по постсоветским странам, которые советский период истории хотят выдернуть, русский период хотят выдернуть, а потом оказывается, что опираться-то вообще не на что, кроме грязных фантомов, как на Украине.
7 ноября 1917 года — это великий день. Он велик и потому, что заложил основу советской цивилизации, которая даже если бы только победила в Великой Отечественной войне — навсегда вошла бы в историю, ведь крупные свершения изъять из истории невозможно. А это — крупнейшее свершение.
7 ноября 1917 года — великий день еще и потому, что те, кто делали революцию, потом совершили немыслимое, именуемое «русским чудом», вышли за пределы возможного и за 10 лет перевели страну с шестого места, на котором была Российская империя, на второе — и победили фашизм.
7 ноября 1917 года — великий день еще и потому, что те, кто его делали, грезили о величии России. Они грезили о нем совсем иначе, чем уставшая и загнивавшая власть. Ленин в самые страшные для него дни эсеровского мятежа отправлял эшелоны и полки, чтобы строить Волховстрой, а сразу после Гражданской войны начал мечтать о ГОЭЛРО. И все — все! — кто делали революцию, мечтали об этом невероятном взлете новой России и его осуществили.
7 ноября 1917 года — великий день по всему этому, по всем этим причинам, но и не только. Это великий день, потому что ему нечто предшествовало. Ему предшествовало страшное разочарование в идеалах Великой французской буржуазной революции, во всех этих «свобода, равенство, братство», «царство разума» и так далее. Это разочарование началось очень скоро, как только буржуазный строй, который всё это провозгласил, показал свою изнанку.
Но оно приобрело страшные формы в ходе Первой мировой войны — бессмысленной и беспощадной, когда человечество, считавшее перед этим, что буржуазия хотя бы обеспечит процветание мира без войны, без ужасов и конвульсий, на основе идеалов разума, увидело, что идеал разума обернулся вопиющим безумием. Вопиющим!
И тогда человечество страшно разочаровалось. Оно вдруг поняло, что у него нет настоящей исторической перспективы, мечты, светлого будущего. И то, что произошло 7 ноября 1917 года, стало таким будущим для всего человечества, не только для стран, которые одна за другой становились коммунистическими, но и для тех, в которых боролись с этим коммунизмом. Всё равно было ясно, что у западной цивилизации — цивилизации, опирающейся на идеалы Французской революции (а большевики на эти идеалы вполне опирались, они всё время сравнивали себя с якобинцами), что у этой цивилизации, грезящей о прогрессе, о каком-то «рае на земле», есть один-единственный аргумент в пользу того, что это возможно — 7 ноября 1917 года и залп «Авроры».
У гуманистической цивилизации — а мы принадлежим к ней — не было исторической перспективы, кроме той, которую задало 7 ноября 1917 года и существование Советского Союза и советского образа жизни. Другой перспективы не было. И это обнажилось чудовищно после краха СССР и коммунизма. Тогда Иоанн Павел II сказал, что «мы на обломках этого коммунизма построили цивилизацию смерти». Зиновьев говорил: «Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», — а Иоанн Павел II, по сути, сказал, что «мы метили в коммунизм, а попали в гуманизм», — христианский в том числе, в любовь, во все идеалы, которые парадоксально объединяют Сталина, написавшего: «Эта штука посильнее, чем „Фауст“ Гете, — любовь побеждает смерть», — и апостола Павла, говорившего о любви.
Ничего другого не было, и это отсутствие другого обнажилось с невероятной беспощадностью после краха СССР, коммунизма, советского образа жизни. Вдруг стало понятно, что исторической перспективы — нет. А Фукуяма тут еще сочинил свой пасквиль под названием «Конец истории».
Ценность 7 ноября 1917 года выходит за все рамки, связанные с нашей страной и даже с победой в Великой Отечественной войне. Эта ценность абсолютна, ибо внутри нее есть светское — а мы живем в пострелигиозный период, и хотя с уважением относимся ко всем религиям, но видим, что мы уже в пострелигиозной эре давно находимся. В пострелигиозное время единственным светлым, гуманистическим, настоящим идеалом с огромной исторической перспективой, с великими мечтаниями был тот идеал, который начал воплощаться в реальность 7 ноября 1917 года.
Вдумаемся в масштаб этого идеала.
Пусть и достаточно официальная песня, но в ней тем не менее звучали слова: «Пламя души своей, знамя страны своей мы пронесем через миры и века!» Вдумаемся, каков масштаб! Да, этот масштаб был скомкан позднесоветским периодом, теми пакостями, про которые Эрих Фромм говорил, что это «гуляш-коммунизм», или потребительский социализм. Всё это было. Но было и другое. Было величие той мечты, мечты о восхождении человека, мечты о новом человеке, мечты о царстве свободы, в которое можно будет войти из царства необходимости.
Теперь говорится, что царство необходимости замыкается. А человек — это «сумма боли и удовольствия».
Вдумаемся в масштаб этой даты, соотнесем себя с нею и всмотримся в наш грядущий день. После того как началась СВО, стало понятно, что прежней жизнью, по сути, жить нельзя, а другой нет.
Ничто никогда не осуществляется второй раз с помощью буквального повтора прежнего. Реванши возможны, а реставрации — обречены. Но надо выйти из имманентного, из того, что представляет собой поток событий, предшествовавших 1917 году и произошедших после 1917 года, — выйти туда, где вечное, где метафизика, где высший смысл. Всмотреться в это, взять это и соединить это с имманентной жизнью 2023 года, а по мне — так, как я думаю — 2026–2027 годов. Всё это еще вернется метафизически.
История знает, что такое великие деяния. Она много лжет, она многое отторгает из действительно святого, она во многом является «продажной девкой» правящего строя и правящего класса. Но всё это лишь отчасти в ней пребывает, а есть в ней и другое. И это другое постоянно с нами, оно — как говорил Чернышевский в замечательной статье «Русский человек на рандеву» — оно с нами на рандеву. И оно видит величие 7 ноября 1917 года, прошлое величие, настоящее и будущее, ничем суетным и конъюнктурным не омрачаемое, в каком-то смысле абсолютное и великолепное.
Мавзолей всё еще закрыт какими-то тряпками (раньше говорилось, что это потому, что мы дружим с Западом, а ему неприятно читать имя Ленина, но теперь мы вроде дружим с Китаем и Ким Чен Ыном, им вроде как это не неприятно, правда же?). «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».
В этот день великого праздника я поздравляю с ним всех. И хочу подчеркнуть его абсолютное и провиденциальное значение, то есть его значение для будущего.
С днем величайшей мировой революции, с днем единственной революции, по-настоящему утвердившей веру в гуманизм и прогресс на обломках всего, что рухнуло во время Первой мировой войны!
С праздником, товарищи!
