Сеанс феминистической магии с последующим разоблачением
Как мы уже поняли из предыдущей статьи, Мария Гимбутас описывает глубокие различия, существовавшие между общественными укладами двух рас: древних европейцев и индоевропейцев, — и то, как круто менялись нормы жизни европейцев под воздействием «периферийных захватчиков»: «Два разных вида экономики: одна, основанная на земледелии, другая — на скотоводстве и пастушестве, — породили две противоположные идеологии. В центре древнеевропейской системы верований лежал земледельческий цикл: „рождение — смерть — возрождение“, воплощенный в женском образе, образе Матери-Прародительницы. Курганная идеология, как показывает сравнительная индоевропейская мифология, воспевала мужественных, доблестных богов-воинов, повелителей сверкающих и грозовых небес».
Гимбутас не согласна с тем, что понятие «цивилизация» приложимо исключительно к обществам, создавшим государство, «патриархальным и воинственным». «Европейский неолит не был периодом „доцивилизационным“ (как его окрестил Колин Ренфрю в своей книге „До цивилизации: радиоуглеродная революция и доисторическая Европа“, 1973 г.), — пишет Гимбутас в предисловии к книге „Цивилизация Великой Богини“, — напротив, это была цивилизация в самом лучшем и истинном смысле слова».
Идущая за ней следом Риан Айслер помещает свое идеальное доисторическое прошлое «партнерства» в VIII–VI тысячелетия до н. э., как раз во времена начинающейся неолитической революции. Но уточняет, что истинная европейская «пеласгическая цивилизация» на Крите просуществовала намного дольше и была весьма развита и изыскана. Что ж, это, действительно, так. Крито-минойская цивилизация достигла удивительной высоты и в искусстве вышла фактически на стадию художественного декаданса (что отразилось в большом количестве сохранившихся артефактов, поражающих изысками, напоминающими стиль модерн начала ХХ века). Погибла эта удивительная цивилизация в середине II тысячелетия до н. э. На земли минойцев пришли греки-микенцы, находившиеся на гораздо более низкой ступени культурного развития. По всей видимости, упадку минойской цивилизации поспособствовал мощный природный катаклизм — землетрясение и взрыв вулкана с последующей волной цунами.
Но Айслер лукавит, рассуждая о тысячелетиях существования мирных народов, у которых якобы не найдено никаких признаков насильственной смерти, и приводя в пример этот самый Крит. Всё далеко не так благостно. Ряд человеческих останков, обнаруженных на Крите (в центре крито-минойской цивилизации), позволяет исследователям говорить о наличии там человеческих жертвоприношений и даже каннибализма. Обнаруженные кости принадлежали в основном молодым юношам, девушкам и детям. Жертвоприношения делались, как считают исследователи, дабы замолить, задобрить разрушительную сторону природы, которая несла смерть и которую человек не контролировал, но все же, будучи человеком, не мог с этим смириться.
Чтобы не показаться голословной, уточню.
С конца 60-х годов на Крите археологи находили останки, которые сложно было интерпретировать иначе, чем следы человеческих жертвоприношений. Так, в одном из критских дворцов, на небольшой, огороженной камнями территории, среди костей животных были найдены останки молодой женщины. В другом месте был найден кусок человеческого черепа возле очага, расположенный, по всей видимости, ритуальным образом.
Кроме того, в подвалах, в подземелье самого Кносского дворца, британская экспедиция под руководством Питера Уоррена обнаружила глиняные сосуды, содержащие человеческие кости с характерными отметинами ножом, в том числе много детских костей. Как предположил Уоррен, этих детей убили, расчленили, а отделенное от костей мясо было съедено участниками ритуальной трапезы.
Предположение, что на древнем Крите процветал каннибализм, повергло в шок весь ученый мир: до этого минойцев считали высококультурным, а главное, гуманным народом. Оказалось весьма вероятным, что в душах этих эстетов, сибаритов и гедонистов крылся какой-то животный страх. Возможно, страх и ужас перед природными катаклизмами заставлял их не только осуществлять человеческие жертвоприношения, но и поедать своих детей.
Позже в одном из святилищ критского дворца был найден юноша с ножом в груди, также, по всей видимости, ставший жертвой ритуала. Приведем красочное описание этого известного факта из книги Брайана Хотона «Великие тайны и загадки истории»:
«В 4,3 милях к югу от Кносса, в состоящем из четырех залов святилище Анемоспилия (первые раскопки здесь были проведены Дж. Сакелларикасом в 1979 г.) была обнаружена еще одна находка, свидетельствующая о принесении человеческих жертв. При осмотре западного зала дворца археологи нашли три скелета. Первый принадлежал 18-летнему юноше, лежащему на правом боку на алтаре в центре комнаты со связанными ногами и бронзовым кинжалом в груди. Возле алтаря когда-то находилась колонна, вокруг основания которой располагался сток, по-видимому, предназначенный для того, чтобы в него стекала кровь жертвы. Исследование костей погибшего молодого человека показало, что он умер от потери крови. Храм был уничтожен около 1600 г. до н. э. огнем, возникшим, вероятно, в результате землетрясения. Приведенные примеры были скорее исключениями и объяснялись отчаянными попытками ублажить богов в тяжелые времена, вероятно, во время сейсмической активности. А тот факт, что и в северном крыле в Кноссе, и в храме Анемоспилия в жертву приносились дети, юноши и девушки, вновь напоминает о семерых парнях и семи девушках, которых из Афин якобы везли в жертву Минотавру. Возможно, легенда о Кносском лабиринте возникла в связи с тем, что пришлось прибегнуть к практике человеческих жертвоприношений в периоды нестабильности, когда под угрозой оказывалась безопасность целой общины».
Были ли, действительно, найденные свидетельства человеческих жертвоприношений «скорее, исключениями», не характерными для почитания Великой Матери и порожденных шоком огромного природного катаклизма, или вполне рядовой практикой, с точностью утверждать невозможно. Однако то, что критяне стремились таким образом умилостивить Богиню-Мать, вполне логично. Как очевидно и то, что за геологические катаклизмы и катастрофическое землетрясение в конце минойского периода, и за в целом регулярные для Крита землетрясения — отвечать должны были именно силы хтонического происхождения.
Так что же за систему предлагает восстановить сегодня Риан Айслер, вместе с другими идеологами отсылающая нас к теории Геи, иначе «геелогии»? Айслер пишет: «Взгляды древних, по сути, предвосхитили новейшие научные теории, согласно которым все живое на земле, включая атмосферу, океаны и сушу, образует единую, взаимосвязанную жизненную систему. Весьма уместно химик Джеймс Лавлок и микробиолог Линн Маргулис назвали эту теорию „гипотезой Геи“ (Гея — Земля, одно из древнегреческих имен Богини-матери богов и титанов). Представления Древнего общества о силах, управляющих Вселенной, как о Матери, что дарит и питает, также более утешительны психологически, а социально менее тревожны, менее будоражащи, чем вера в воинственных богов-мужчин, угрожающих суровой карой, которая и сейчас владеет почти всем миром».
Но что же именно «весьма уместного» говорит Лавлок в своей «гипотезе Геи»? «Гея — метафора Земли. Греческая богиня, от которой происходит ее имя, может гордиться новым смыслом, который ее имя приобрело. Представление о том, что, образно говоря, Земля живая, существовало уже в древности. Это было принято для богов и богинь, которые персонифицировали определенные элементы природы: небо, ручьи., и эта идея Земли как живого организма появлялась постоянно в греческой философии».
И дальше, внимание! «Мы размножились до такой степени, что наше присутствие воздействует на планету, как если бы мы были болезнью. Как и при заболеваниях человека, существует четыре возможных действия: уничтожение вторгающихся организмов, которые вызывают болезнь; хроническая инфекция; уничтожение хозяина; или симбиоз, то есть установление прочных взаимовыгодных отношений между хозяином и захватчиком».
Что ж, рецепт Лавлока вполне соответствует данному им диагнозу и — снова внимание — общему посылу доклада Римского клуба. (Не будем забывать, что тема «партнерства» потому нас особо интересует, что является программным заявлением Римского клуба.) Итак: «Ошибка обеих сторон (сторонников устойчивого развития и рыночных законов laissez faire) заключается в том, что они считают, что развитие все еще возможно, и что Земля будет продолжать существовать примерно так же, как сейчас, по крайней мере, в первой половине этого столетия. Двести лет назад, когда изменения были медленными или совсем отсутствовали, мы, возможно, успели бы установить модель устойчивого развития или даже какое-то время продолжать, как будто ничего не случилось. Но сейчас уже слишком поздно: ущерб нанесен. …Оба способа отрицают болезнь, лихорадку, вызванную человеческой инфекцией, от которой страдает Земля и которая ее поражает. Несмотря на то, что они сильно отличаются друг от друга, оба исходят из религиозных и гуманистических убеждений, которые считают Землю чем-то, что можно использовать на благо человечества. <…> Теперь это просто два разных пути, которые извилисто ведут к одному и тому же: возврат в каменный век на больной планете, на которой выживут лишь немногие, цепляясь за обломки того, что когда-то было нашей биоразнообразной Землей».
Обусловленность человека природой, их взаимная связанность и дальнейшее освобождение «венца творения» были философски осмыслены уже на раннем этапе изучения первобытных обществ.
Мы знаем по работам Моргана, Бахофена и Энгельса о том, что общество практически везде, хоть и в разные времена, начиналось с доисторического первобытного существования, которое назвали «примитивным коммунизмом» и которому были свойственны матрилинейность и отсутствие социального расслоения, так как не было ни материальных благ, ни их накопления. Человек зависел от природы полностью — от удачной охоты, от количества собранных плодов, от диких животных. Зависел он также и от собственного рода, в котором сначала существовали неупорядоченные половые отношения, которые затем начали понемногу усложняться и структурироваться, пока не приняли форму легко расторжимой, но все-таки парной «семьи». Основным интересантом этих изменений были именно женщины. К природе и к родовым законам как к части природы люди, переходящие от дикости к варварству, относились со священным страхом, а любые нововведения, нарушающие циклическое повторение того, что делали предки рода с незапамятных времен, считалось греховным. По мере того, как развивалось сознание, а вместе с ним и средства производства, росли материальная база общества и социальное расслоение. Вместе с этим развивалась и религиозность. Перемены становились неизбежными.
Мы видим, что описательная часть у диаметрально противоположных по взглядам ученых совпадает, а вот отношение и оценка разнятся до неузнаваемости.
Бахофен пишет: «Все качества патриархата ведут к одному выводу: в усилении отцовства отказ от духа природы, в его победоносном исполнении возвышение человеческого существования над законами материальной жизни. Принцип материнства является общим для всех сфер творения теллурического. Таким образом, человек, благодаря первородству, которое ему дарует (небесная) порождающая сила, разрывает этот союз и осознает свою высшую задачу. Над телесным существованием поднимается существование духовное, и связь с самыми глубокими кругами Творения ограничивается только этим. <…> В этом он разрушает узы теллуризма и поднимает взгляд к высшим сферам Космоса».
«Готовится новая цивилизация, полностью противоположная старой. <…> Пеласгическая культура приобретает вид, отличающийся преобладающим значением материнства. Напротив, эллинизм тесно связан с выделением отцовства. Там материальная связь, здесь духовное развитие; там инстинктивная легитимность, здесь индивидуализм; там поклонение Природе, здесь возвышение над ней, преодоление старых ограничений существования, устремление и страдания прометеевской жизни вместо длительного мира наслаждения и вечного несовершеннолетия стареющего тела».
То есть утверждается (со знаком плюс), что с патриархатом началось развитие человека по долгому и зачастую очень тернистому пути восхождения. Что человечеству практически самому приходилось вытягивать себя за волосы из «болота» природной обусловленности, и это сопровождалось множеством трагических перегибов и заблуждений. Но человек, зачастую с жестокой даже по отношению к самому себе непреклонностью не отступал от этого пути.
Так почему же сейчас всё это хотят сбросить и вернуться к теллурической матрифокальной «природной невинности» рода человеческого?
Как уже говорилось, когда в Грецию начали приходить первые волны индоевропейских племен с севера балканского полуострова, их культура не отличалась такой утонченностью, как у местных народов, живущих в более благодатном климате. Однако они быстро восприняли и впитали в себя эту культуру, и на ее основе создали новую, так называемую «крито-микенскую», которая и легла в основу древнегреческой классической культуры, создавшей первые города-государства с их демократией, их философией, их высочайшим искусством. Долгое время эту культуру считали родоначальницей европейской цивилизации. Почему же сейчас на том же Западе ее отвергают как порочную? Почему феминистки не перестают говорить о благости телесности и священности наслаждения?
Айслер сообщает: «На минойском Крите сам комплекс отношений между полами: определение и содержание родовых ролей, а также отношение к чувственности и сексу — явно отличался от нашего <…> Современная гуманистическая психология позволяет утверждать, что это „наслаждение“ усиливало чувство взаимопонимания между женщиной и мужчиной. Естественное отношение критян к сексу имело и другие преимущества, не укладывающиеся в рамки традиционного мировоззрения, в котором религиозная догма часто рассматривала секс как больший грех, чем насилие».
В другой своей книге «Священное удовольствие: секс, миф и политика тела — новые пути к власти и любви» она идет еще дальше назад, к истокам рода человеческого. И ищет помощи уже не у антропологов, а у биологов.
Ссылаясь на исследователей шимпанзе (как наиболее близкого вида к первобытным предтечам человека), Айслер утверждает, что человечество как вид очень неоднородно и имеет две основные модели поведения: от жесточайшего эгоизма и агрессивности до полной эмпатии и взаимопомощи. Значит, говорит она, можно сказать, что оба способа структурирования отношений естественны в том смысле, что они являются частью спектра человеческого поведения и поэтому оба общества — доминирования и партнерства — являются возможными для человечества.
Айслер пишет: «Теория многолинейной эволюции (иначе — неоэволюционизм — возник в середине 50-x годов XX века благодаря работам американского этнолога Лесли Уайта и американского антрополога Джулиана Стюарда — В.Р.), более чем однолинейная теория культурной эволюции гоминидов и человека, также больше соответствует данным изучения предыстории. Интересная поддержка этой теории появилась на свет благодаря недавнему исследованию одного из видов приматов: карликовый шимпанзе или бонобо (pygmy chimpanzee). Я использовала термин карликовый шимпанзе, потому что бонобо на самом деле не меньшего размера или веса, чем обычные шимпанзе, с которыми они разошлись лишь около 1,5 миллионов лет назад, по оценкам молекулярных биологов».
Шимпанзе бонобо раньше были неправильно классифицированы как подростки обычных шимпанзе, а не как отдельный вид. Бонобо были «обнаружены» в 1928 году, а начали изучать их в естественной среде обитания только в 1972 г.
«Одной из причин является то, что взрослые бонобо отличается от обычного взрослого шимпанзе во многих отношениях, в том числе и черепно-мозговой и стоматологической конфигурацией (Zihlman, 1989). Другая причина, как сообщает Суэхиса Курода (Sueshida Kuroda), бонобо, так же, как и человечек, но не как обычные шимпанзе или другие обезьяны, сохраняют инфантильные и молодежные физические черты после созревания — функция, которая называется неотения (Курода, 1980, 195). Это помогает объяснить, почему в прошлом молодых шимпанзе бонобо рассматривали как молодых представителей других видов».
«Особый интерес к теме исследований бонобо заключается в том, что социальные взаимодействия между бонобо намного менее напряжены и агрессивны, чем между обычными шимпанзе. Это не значит, что нет насилия или агрессии. Но, по словам приматолога из Киотского университета Суэхисы Курода, которая наблюдала бонобо в Заире, «их агрессивность является умеренной и в поведении они обычно проявляют терпимость, особенно между самками и самцами и между самками». Так, Такаеси Кано (который изучал бонобо с 1974 года), коллега Куроды, говорит, что «в отличие от обыкновенного шимпанзе, они никогда не убивают других особей своего вида».
Ну вот, кажется, найден подходящий предок человека!
«Но бонобо не только „более мирные и общительные“. Их социальная организация не имеет структуры мужского доминирования. На самом деле, в их обществе женщины, и особенно матери, играют ключевые социальные роли. Эти обезьяны, как правило, делятся пищей, что является распространенным явлением и среди людей, но редко встречается у других приматов, кроме случаев матерей с детьми. <…> для развития доминирующих отношений — как об этом убедительно свидетельствуют исламские фундаменталистские общества с жестким, иерархическим и авторитарным мужским доминированием, сексуальная сегрегация является одним из основных элементов поддержания мужского контроля не только над женщинами, но и, прежде всего, контроля над всей системой».
«Однако, это не значит, что бонобо моногамны, — продолжает Айслер и посвящает читателя в едва ли не чрезмерные подробности интимной жизни этих обезьянок. «Хотя самки, которые спариваются только с одним самцом, наблюдались, свидетельства указывают, что это не универсальный образец. «Хоть четыре раза и наблюдалось спаривание самки с одним и тем же самцом два раза в день и ни с кем другим, — говорит Кано, — было четыре случая, когда самки совокуплялись более чем с двумя самцами в день. В другом случае самка поочередно спаривалась с двумя самцами, по три раза с каждым». По словам Кано, Де Ваал и других, наблюдавших бонобо как в условиях свободы, так и в неволе, между этими приматами сексуальные отношения играют важную роль в стимулировании социальных отношений, основанных больше на взаимной выгоде — или, точнее сказать, на взаимном удовольствии. Кано говорит: «Большинство животных совокупляются только для акта размножения. Но у бонобо спаривания не для размножения снижают враждебность и помогают в установлении и поддержании близости между женщинами и мужчинами»».
Книга Риан Айслер полна таких прелестей, которые я не буду подробно цитировать. «И я считаю, что в этом поиске заключается эволюция в нашем виде двух наборов уникальных, но взаимосвязанных биологических элементов: нашего высокого умственного, эмоционального и духовного развития, дабы думать, чувствовать и иметь то, что мы называем высшим сознанием, и высокого развития наших чувственных способностей для получения удовольствия между мужскими и женскими связями (а также женскими-женскими и мужскими-мужскими) и взрослыми-детскими связями, которые вместе составляют основу истинно человеческой социальной организации».
Ну вот, кажется, идеолог феминизма «договорилась»… Поскольку речь идет о сексуальной чувственности, то возникает вопрос: а при чем здесь отношения между взрослыми и детьми? И не надо лукавить, будто речь только о нежности и ласке. Потому что тут же говорится о непроизводительном сексе как том, что (цитируем)… «что бонобо разделяют с нашим видом». И добавляется: «Как и тот факт, по словам Де Ваала, что по сравнению со «скучным и функциональным сексом обычного шимпанзе», секс бонобо имеет «все мыслимое разнообразие“ — от французских поцелуев и оральной стимуляции полового члена до мастурбации и группового секса, как если бы, опять же, по словам де Ваала, они «следуют инструкциям Кама Сутры»».
Айслер и ее последователи считают, что то, что происходит с бонобо, указывает на важное эволюционное развитие вида, эволюционное движение к сексуальности, которая укрепляет социальные отношения, основанные на предоставлении и получении чувственного удовольствия, а не на принуждении и страхе. «Все это Де Ваал называет „страстным эротизмом бонобо“, а также „лесбийским сексом“».
