Агрессия
В серии статей об апатии мы познакомились с работами известных исследователей, затронувших вопрос о тесной связи апатии и агрессии. Напомню, американский психолог и психотерапевт Ролло Мэй подчеркивал, что подавленное состояние ведет к накоплению внутренней агрессии, и рано или поздно апатия взрывается выплеском насилия. А австрийский психолог Бруно Беттельхейм, бывший узник концлагерей Бухенвальд и Дахау, свидетельствовал, что первой реакцией заключенных на тотальное подавление личности была апатия, но затем у них на фоне апатии начинала развиваться агрессивность. Остановлюсь на этом чуть подробнее.
Большинство заключенных постоянно пребывали в состоянии, которое Беттельхейм определяет как «жесточайшее раздражение». Не имея возможности отомстить подлинному источнику раздражения (тому, кто осуществлял подавление — эсэсовцам, лагерным надзирателям), они выплескивали свое раздражение на товарищей по несчастью: «Оскорбляя или обижая кого-то, узник доказывал себе, что он еще имеет какое-то значение, способен произвести эффект, пусть даже болезненный...»
Беттельхейм приходит к выводу, что концлагерный эксперимент (а всё устройство концлагерной жизни он рассматривал именно как эксперимент по созданию «идеального заключенного» — абсолютно управляемого человека) показал: манипулировать доведенными до агрессивного состояния людьми фактически столь же легко, сколь апатичными.
Приведу один из примеров, с помощью которых Беттельхейм обосновывает этот тезис. Заключенных будили задолго до того, как они успевали отдохнуть. В Дахау сирена ревела летом в 3.15 утра, зимой немного позже. После этого люди должны были в строго отведенное время привести постель в идеальное состояние: взбить и выровнять соломенный матрас «так, чтобы в результате его бока стали прямоугольными, а поверхность ровной как стол». Подушке, ежели таковая имелась, следовало придать форму идеального куба. «Некоторые эсэсовцы для проверки углов и прямых пользовались измерительными линейками и уровнями, другие стреляли поверх кроватей. Если кровать заключенного не была в абсолютном порядке, он жестоко наказывался; если недостатки находились у нескольких — страдало всё подразделение».
Для человека, не приобретшего необходимой сноровки, задача эта была столь сложна, что некоторые предпочитали спать, приткнувшись в углу, лишь бы постель оставалась несмятой.
Едва заслышав вой сирены, заключенные вскакивали и начинали судорожно приводить свою постель в порядок. Те, кто спал на верхних полках нар, заправляли свои постели, балансируя на краю нижних полок и невольно сминая постели соседей. Обитатели нижних полок, изрыгая проклятия, торопили обитателей верхних полок. И те, и другие задевали постели соседей сбоку, вызывая у них взрыв ярости и ненависти. В итоге «создавалась ситуация, когда заключенные восставали друг против друга без единого слова СС, требовавшей лишь абсолютного порядка и чистоты в бараках. <...> Так начинался любой день. Борьба каждого заключенного со всеми остальными возникала еще до восхода солнца, до появления в лагере охраны. Даже отсутствующая, невидимая СС уже сеяла вражду в массе людей, неспособных преодолеть свою злость и разрушаемых этой неспособностью».
Перед нами — пример управления через агрессию. То есть манипулирования субъектами, доведенными до состояния «жесточайшего раздражения» и стравленными между собой. Правильно организованная «борьба каждого со всеми остальными» (когда к тому же все участники этой борьбы одновременно и подавлены, и разрушаемы неспособностью «преодолеть свою злость», то есть фактически утратили уже свою субъектность) — залог того, что борющиеся никогда не объединятся против подлинного источника раздражения, не согласуют свои действия, не окажут сопротивление настоящему врагу... Мы в который раз сталкиваемся с тем, что технология, опробованная в фашистских концлагерях, получила в дальнейшем широкое применение в информационно-психологических войнах. Но давайте, не перескакивая на конкретику, остановимся сначала на самом феномене агрессии.
Каковы истоки возникновения агрессии, овладевающей человеком жажды разрушения (саморазрушения)? По большому счету, этот вопрос выводит нас на более фундаментальную проблему: что такое человек? Заложено ли стремление к разрушению (деструктивность, влечение к смерти) в природе человека изначально — или нет?
Одним их первых исследователей, попытавшихся найти ответ на эти вопросы, стала Сабина Николаевна Шпильрейн (1885–1942) — российский психоаналитик, некогда пациентка швейцарского психиатра Карла Густава Юнга (в отношении которой он впервые в своей практике применил психоанализ как метод психотерапии), а затем и его ученица. Считается, что именно Шпильрейн первой пришла к выводу, что деструктивность — это врожденное человеческое свойство.
Окончив медицинский факультет Цюрихского университета и защитив диссертацию, Шпильрейн в 1911 году была принята в Венское психоаналитическое общество (основатель — Зигмунд Фрейд). Здесь в ноябре 1911 года она прочла свой доклад «Деструкция как причина становления». А затем развернула ключевые положения этого доклада в одноименной статье, вышедшей в 1912 году в журнале «Ежегодник психоаналитических и психопатологических исследований» (также основанном Фрейдом).
Фрейд, мэтр психоанализа, исходил в описываемый период из того, что основным инстинктом, определяющим поведение человека, является инстинкт жизни (сексуальный инстинкт, инстинкт размножения) — Эрос, что энергия Эроса (либидо) направлена на сохранение и воспроизводство жизни. Нельзя сказать, что в работах Фрейда этого времени вообще отсутствовала тема агрессии, деструктивного поведения. Однако Фрейд не считал агрессию каким-то фундаментальным свойством, изначально присущим человеческой природе. Агрессия рассматривалась им как ситуативная реакция на блокирование, подавление влечений (импульсов либидо).
В противоположность Фрейду, позиция Шпильрейн состояла в том, что инстинкт размножения неоднороден, двусоставен. Он содержит в себе два равных компонента — инстинкт жизни и инстинкт смерти. Задавшись вопросом, почему одно из мощнейших человеческих влечений — сексуальное влечение, стремление к продолжению рода — «наряду с априори ожидаемыми положительными чувствами предоставляет приют негативным эмоциям, таким как страх и отвращение» (это утверждение она основывала, в частности, на своем наблюдении за невротиками), Шпильрейн для начала пытается уяснить, как на этот вопрос отвечают современные ей исследователи. В частности, обращает внимание на то, что некоторые из них, обнаружив, что сексуальные желания часто оказываются каким-то образом увязанными с представлением о смерти, рассматривают смерть «в качестве символа морального падения». Однако такое объяснение не кажется ей убедительным.
Гораздо ближе к пониманию проблемы подходит, с ее точки зрения, Юнг, которого она цитирует: «Это страстное желание, то есть либидо, имеет две стороны: оно является как силой, которая всё украшает, так и силой, которая в определенных обстоятельствах способна всё разрушать. Часто складывается впечатление, что человек по-настоящему не догадывается, в чем именно может состоять разрушительное качество созидающей силы. <...> быть плодотворным — означает разрушать себя, ибо с возникновением последующего поколения предыдущее переходит за свою кульминационную точку. Вот так и становятся наши потомки нашими опаснейшими врагами, с которыми мы не справляемся, ибо они нас переживут и заберут власть из наших обессилевших рук».
Сама Шпильрейн приходит к выводу, что деструктивный компонент изначально присутствует в эротическом влечении. Почему? Потому что при любом изменении (развитии) осуществляется уничтожение старого состояния. Новое фактически создается путем разрушения того, что ему предшествовало. Таким образом, всякий акт созидания неразрывно сопряжен с процессом разрушения (деструкцией).
Подтверждение свой концепции Шпильрейн находит, в том числе, на биологическом уровне: «При оплодотворении происходит объединение женских и мужских клеток. Каждая клетка при этом уничтожается как обособленная единица, а из продуктов уничтожения возникает новая жизнь. Некоторые живые существа, например, мухи-поденки вместе с порождением нового поколения теряют свою жизнь и умирают. Рождение новых особей одновременно предвещает им гибель, которая сама по себе является самым ужасным для всего живого. Если эта смерть приносится в жертву новому творению, тогда она желательна индивидууму. У более организованных индивидуумов, состоящих уже не из одной-единственной клетки, само собой разумеется, что в сексуальном акте будет уничтожаться не весь индивидуум, а только половая клетка» (которая, тем не менее, находится «в глубочайшей связи со всей жизнью индивидуума»). «Деструкция и восстановление, — продолжает Шпильрейн, — идут тут безо всяких церемоний... Так же, как присущие становлению чувства блаженства даны в самом влечении к продолжению рода, так и чувства защиты, такие как страх и отвращение, являются <...> не негативом, означающим отказ от сексуальной деятельности, а чувствами, которые соответствуют деструктивному компоненту сексуального инстинкта».
Фрейд поначалу не воспринял идею Шпильрейн. Как сам он отмечал: «Я помню мое собственное защитное отношение к идее инстинкта разрушения, когда она впервые появилась в психоаналитической литературе, и то, какое долгое время понадобилось мне, прежде чем я смог ее принять».
«Долгое время» — это приблизительно восемь лет. Предположение о том, что наравне с инстинктом жизни (влечение к удовольствию) существует также инстинкт разрушения (влечение к смерти), Фрейд впервые высказал в 1920 году в работе «По ту сторону принципа удовольствия» — признав, таким образом, что агрессивность изначально присуща человеческой природе.
Что же касается Сабины Шпильрейн, то Фрейд мимоходом сослался на нее, указав, что она в своей статье, «богатой содержанием и мыслями», но, «к сожалению, не совсем понятной», предвосхитила значительную часть его, Фрейда, рассуждений. Юнг счел эту «куцую» ссылку не вполне корректной, умаляющей значение открытия Шпильрейн, и фактически обвинил Фрейда в том, что тот присвоил принадлежащую ей идею инстинкта смерти. Тем не менее, с 1920-х годов теория влечения к смерти прочно ассоциируется именно с именем Фрейда.
По Фрейду, всё человеческое поведение направляется инстинктом Эроса (сохранение жизни) и инстинктом Танатоса (разрушение жизни), причем между Эросом и Танатосом постоянно существует напряжение. Чтобы ослабить это напряжение, в человеческой психике включаются механизмы, направляющие энергию Танатоса вовне, в направлении от «Я». Будучи выведенной наружу, деструктивная энергия (агрессия) обрушивается на других. Однако агрессия может быть направлена и вовнутрь человека, и тогда человек саморазрушается. В 1940 году в «Очерке психоанализа» Фрейд отметил, что если человек сдерживает агрессию, не давая ей выплеснуться, он неизбежно заболевает.
Итак, по Фрейду, агрессивность не только изначально присуща человеку (ибо истоком ее является врожденный инстинкт смерти), но и неизбежна: если бы человек не выводил энергию Танатоса из бессознательного — вовне, наружу, это привело бы его к саморазрушению. При этом и сексуальное взаимодействие, и деструкция имеют нечто общее: и то, и другое служит разрядке влечений.
Хотя теория Фрейда о влечении к смерти встретила весьма настороженный прием у многих его современников, идея о том, что агрессия изначально присуща человеческой природе, что она является врожденным свойством человека, получила чрезвычайно широкое распространение.
Особый — и, как мы покажем, неслучайный — всплеск интереса к этой идее был зафиксирован в 1960-е годы в США, когда здесь вышли сразу три основательных труда, призванных доказать ее правомочность: «Агрессия» Конрада Лоренца (1963), «Территориальный императив» Роберта Ардри (1967) и «Голая обезьяна» Десмонда Морриса (1967).
О том, что это были за книги, и о том, кто и почему воспротивился столь активному проталкиванию идеи о присущих человеку от рождения деструктивных наклонностях — в следующей статье.
