Мир корчится в постмодерне

Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 24 декабря 2024 года

Анна Шафран: Здравствуйте, друзья! Это программа «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда». С нами Сергей Ервандович Кургинян — политолог, публицист, театральный режиссер и лидер движения «Суть времени». Сергей Ервандович, приветствуем Вас!

Сергей Кургинян: Здравствуйте.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, начинается, условно, новая эпоха. Почему я так говорю? Очень много в информационном поле разного рода предположений на предмет того, каким образом будет разворачиваться политика Соединенных Штатов Америки во время Трампа. И действительно, Трамп уже сказал, что будет полный запрет на смену пола для детей, всех трансгендеров из армии он выгонит, и так далее. Я сегодня предлагаю поговорить вот о чем — о преемственности элит у атлантистов и способен ли Трамп встряхнуть эту текущую американоцентричную систему управления Европы?

Сергей Кургинян: А в чью пользу он может ее встряхнуть? Все время говорится, что американская гениальная система состоит из республиканцев и демократов — вот эти две партии борются друг с другом. Демократическая является по преимуществу партией развития, Республиканская — партией традиции: получается при переходе власти от одной партии к другой единство традиции и развития, традиции и прогресса.

Двухпартийная система и двухпартийный консенсус представляют собой основу всего, что происходит в Америке. Но никакая двухпартийная система ничего бы не значила, если бы внутри нее не существовало каких-то более мощных и плотных ядер, чем просто политические партии.

Это ведь не ВКП(б), не партия нового типа, сплоченная единой дисциплиной и тоже, кстати, раздираемая фракционной борьбой. Это же совсем рыхлая структура, не так уж много, честно говоря, и выражающая.

Собственно говоря, почему эта система вообще держится?

Когда говорится, и совершенно справедливо, что она держится потому, что в Америке на самом деле существует власть крупного капитала и что реальным ядром политической системы является крупный капитал, то опять-таки, капитал — он и есть капитал. Каждый думает о себе, о своих прибылях.

А где, собственно, ядро этой политической системы, способное каким-то способом что-то удерживать?

Поскольку вообще любой разговор с использованием ужасного слова «масоны» считается конспирологическим, то хочу сказать, что по отношению к Соединенным Штатам это более чем странно, потому что Соединенные Штаты масонскую подоплеку своего существования совершенно не скрывают.

Дома, где масонерия сконцентрированно расположена, демонстрируются кому угодно, включая туристов, и афишируются. Так что это не какая-то «конспирология», спрятанная в подвалы, это вообще фасад системы.

Наоборот, возникает вопрос, не является ли этот фасад избыточно декоративным и что, собственно, прячется за ним, почему он должен наше внимание так привлекать? Ведь это просто вывеска настоящего, совершенно респектабельного, широко обсуждаемого масонского движения.

Есть специальная масонология, есть люди, допущенные к масонским архивам. Они издают книги и никоим образом не являются ни конспирологами, ни сумасшедшими. Они масонов не травят и не восхваляют, они их исследуют.

Эта культура на Западе существует давно. Но внутри этой системы никогда не было единства.

Вот, скажем, масонство всегда было расколото на Национальную ложу и так называемый Великий Восток — Великий Восток Франции, Италии и так далее — то есть, по сути, на консервативную и либеральную ложи, которые действительно существовали вместе в том смысле, что их объединяло единство некоего великого проекта, для реализации которого они были созданы.

Существовала мечта о построении мира на антифеодальной и вообще новой основе — мечта, что мир, который был построен некогда на основе архаики, на несколько избыточном традиционализме, будет заменен неким новым миром.

Поскольку у нас сначала достаточно долго бытовали марксистские определения (которые, при всей их значимости, далеко не всё схватывают, особенно в том, что касается внутренних противоречий в элите), а потом вообще стало доминировать экономоцентрическое описание некоего «справедливого рыночного устройства», то суть всего, что связано с западными конструкциями, оказалась выведена за скобку. Она оказалась вообще не в фокусе внимания.

А утвердилось представление о том, что существовало-де, мол, общество премодерна, а потом оно было заменено обществом модерна, и эта замена общества премодерна, тотальной религиозности обществом модерна — и есть, по существу, главное изменение в динамике западного мира.

У нас говорили всегда, что существует рабовладение, феодализм, капитализм, социализм. И не могу сказать, что в этой теории укладов не было какой-то своей внутренней правды. Но эта правда не схватывала определенные черты происходящего.

Есть особая значимость проекта Модерн, без обсуждения которого вообще нельзя понять, что, собственно говоря, происходит-то в западном обществе. Идеология модерна была в основном связана с тем, что христианскую религию заменили неким другим культом — культом разума, рациональности, идеальной разумной конструкции общества, который должен быть как машина, и чтобы все детали были на месте, все было подогнано друг к другу, все гайки правильно затянуты — чтобы господствовал Его Величество Разум.

Когда французская революция свергла предыдущий уклад и религию (французы потом быстро назад открутили, уже при Наполеоне, который короновался как император — выхватил корону из рук папы и водрузил ее на себя сам), уже в тот момент говорилось, что есть «богиня Разума». И эта Робеспьером введенная «богиня Разума» должна была заменить все, основанное не на разуме, а на вере, на иррациональности, поскольку, мол, новые научные открытия опровергают прежние представления и богословские построения.

Кстати, авторы этих открытий чаще всего были религиозными людьми, но это никого не смущало, и утверждалось, что на фундаменте рациональности, разумности и так далее будет построен новый проект.

Проект назывался Модерн, политически оформлять его начали в XIX веке, обретя полноту власти, а до этого он еще столетия два строился. Внутри этого проекта существовало несколько базовых моментов. Одним из главных была нация в том или ином ее понимании. Основой устройства такого общества являются не империи, а национальные государства.

Нация — это субъект, осуществляющий модернизацию, у нации есть несколько свойств. Нация объединяется на основе культуры, языка, территории и, так сказать, благоговения перед священными камнями своей истории. Кто-то называет это этосом. Нация едина, она является субъектом, который всем правит. Кто там внутри сидит — крупный капитал, не крупный капитал — не столь важно. Но именно нация избирает власть.

Внутри нее есть элемент традиции, и его защищают одни, чтобы система слишком далеко не улетала вперед, а другие защищают прогресс, и общая рамка консенсуса состоит в том, что традиция и прогресс едины, что мы это всё двигаем в сторону разумного развития человечества на основе научно-технического прогресса, что все это объединено единой правовой системой, то есть — justice — справедливостью, а также системой умственной (гнозисом), единой системой эстетической (красотой) и прочим.

Это все находится в сложном соотношении. Но эта машина идет себе и идет, и ведет человечество в светлое будущее, когда все нации сольются вместе (отсюда термин «Организация Объединенных Наций»), возникнет единый мир, мир этот будет прогрессивным и так далее.

Но внутри всех этих терминов, которые я перечисляю, конечно, ключевое место занимал термин «гуманизм». Никакие этосы, никакие разделения на право, этику, эстетику, гносеологию, никакие рассуждения о том, как сбалансированы прогресс и традиция, никакие разумные основания существования человеческих общностей, именуемых нациями, не стоят ломаного гроша без базового представления о гуманизме. Аксиоматического и, как казалось, неотменяемого.

Когда у нас в конфессиональных кругах говорят, что гуманизм скверен, поскольку знаменует собой светскость, это, с моей точки зрения, глубоко ошибочно. Гуманизм гораздо глубже, чем светскость.

Тезис о том, что человек — это венец творения, является основой гуманизма. С древнейших времен — Шумера, Элама, Вавилона, Египта и так далее — всегда существовали боги, которые поддерживали человека и делали ставку на него, и боги, которым этот человек был отвратителен.

Позднее эти боги, которым человек был отвратителен, превратились в дьяволов, и поэтому Мефистофель говорит: «Нет в мире вещи, стоящей пощады, / Творенье не годится никуда», и что человек не годится, что он абсолютно жалкая тварь. Это стало аксиоматическим как точка зрения врага человечества.

Термины «враг человека» и «враг человечества» были тождественны в религиозную эпоху, которую мы можем обозреть, термину «враг Бога». Тот, кто говорил, что творение не годится никуда, говорил, что и творец не годится никуда, естественно. И что человек, вознесенный им на невероятную высоту, — ничто.

Нигде человек не был поднят так высоко, как в христианстве, ибо это монотеистическая религия, там не множество богов, они не бегают к нимфам или к людям, а есть Бог, один в трех лицах.

И вот, Бог-Сын воплотился в человеке, приняв его облик и пожертвовав собой ради спасения человека. Новый Завет поднял человека выше, чем он был в Ветхом Завете, где тем не менее говорится, что Человек — венец творения. И все это — осанна человеку, при всех указаниях на его несовершенства, его греховность, на первородный грех и так далее — лежало в основе домодернистского гуманизма.

Модернистский же, или, как говорят, буржуазный гуманизм поставил на место Бога Homo sapiens — человека разумного. Он обладает разумом, это высший дар, это все то, что есть в природе и культуре — и вот он-то как раз все это строит и будет строить, продолжая Божий замысел.

Внутри этого договора о статусе человека и об истории, которая движет вперед этого человека и которая является, как говорил Маркс, делом рук человеческих или делом провиденциального замысла, в результате которого должен прийти Мессия, внутри этой истории действует человек, наделенный свободой воли, развивающийся, двигающийся вперед — вот он является «альфой и омегой».

Для Модерна, поставившего человека на это место и создавшего для него инструменты в виде национального государства, этой самой рациональности, выборности, принципов устройства, закона, гражданского общества и политической власти — именно человек является предметом сосредоточенного внимания, на него чуть не молятся: «всё в человеке, всё ради человека».

Благодаря такому устройству общества, изобретенного Западом — который отверг все, что было перед этим, все, что было неиндустриальным, «неразумным», архаичным, крестьянским (вспомните «идиотизм крестьянской жизни») — внутри этого общества будут достигнуты немыслимые результаты: настанет мир во всем мире, человек будет все более образованным, он будет восходить, он будет все более счастлив сам и будет нести счастье миру.

Ради того, чтобы человек восходил, кто-то думает больше о традиции, а кто-то думает о прогрессе, но все существуют вместе. Эта эпоха, назовем ее эпохой буржуазного гуманизма с его великими культурными достижениями, — все эти Диккенсы, Теккереи, Флоберы, Бальзаки и так далее — все это вместе привлекало к себе внимание человечества, оно говорило «ого-го, какой Запад!»

Когда колониальные страны оказывались под пятой очень грубых колонизаторов, тем не менее говорилось, что «мы, конечно, под пятой, но они прививают нам эту их замечательную, самую лучшую в мире систему. Мы ее будем перенимать».

Колонизаторы устами Киплинга говорят: «Несите бремя белых, /Сумейте все стерпеть», чтобы отдать это в Индию и другим задержавшимся в развитии обществам. А те говорили: «Рано или поздно мы это всё сумеем перенять, и тогда мы построим свои национальные государства по модели, которую предлагает нам Великий Запад, тоже сделаем все рационально, буржуазно и скажем Западу большое спасибо за уроки, за колониальное воспитание, за то, что нас приобщили к делу прогресса».

А теперь, когда мы приобщились — идите вон. Теперь нужны свободная Индия, свободный Пакистан, свободная Африка и так далее.

Это называлось эпохой постколониализма. Догоняющая модернизация — это что такое? Это когда мы очень долго спали в своей архаике, но, наконец, ваш свет разума достиг нас, мы его восприняли, мы им восхитились и начали, уподобляясь вам, делать то же, что делали вы, хоть и с опозданием.

Поэтому у нас будут такие модернизирующие диктатуры, авторитарные режимы, которые построят буржуазное общество, соединят племена в нацию, преодолеют религиозную архаику.

Так и жили. Пока не настал очень крупный момент подозрения, что это все какая-то туфта. Моментом этим стала Первая мировая война. Говорили о модерне, говорили, говорили, потом — ба-бах! — непонятная, кровавая, чудовищная война. Боже мой, так куда же мы шли?

А ведь романтики давно утверждали, что капиталистическое общество крайне несправедливое, это общество чистогана, и что «в холодной воде эгоистического расчета» оно топит все ценности. А тут еще увидели войну: «Боже, что делать, как все ужасно!» Тут и произошла русская революция! И было сказано, что русские будут воплощать все идеалы на новой основе, что они добавят к политической демократии социальную, это будет что-то совсем новое. И на этой основе мы будем продолжать великое дело гуманизма, а русские — они ведь тоже о нем говорят. Томас Манн, как я несколько раз уже напоминал, писал, что на «почве воли к улучшению человечества» мы можем объединиться с Советами. Рузвельт к такому объединению тяготел. Не говоря о Гопкинсе и других его сторонниках.

Предполагалось, что можно в таком двуединстве двигаться куда-то к невероятным высотам. А уж кто более прав — те, кто говорят о частной собственности и свободе, или те, кто говорят о социальной демократии и равенстве — как бы неважно, главное сочетать демократию и равенство. Сколько-то времени человечество жило в этом обольщении.

Анна Шафран: Мы продолжаем беседу, с нами Сергей Кургинян, политолог, публицист, театральный режиссер, лидер движения «Суть времени». Сергей Ервандович, Первая мировая война и революция, мы на этом остановились.

Сергей Кургинян: Первая мировая война, а далее фашизм и Вторая мировая показали, что это все — утопия, утопия модерна. Что она ошибочна. В ней есть серьезные изъяны. Раз все-таки возникла война, значит что-то с этой буржуазией кардинально не так, она не прогрессом и гуманизмом мотивирована, а чистоганом. Вот это надо как-то поправить. Нужна реформа или революция, нужно вообще подвести этому новый фундамент. Но все равно — этому.

Большевики говорили «новый гуманизм, новый человек». Все равно мы держимся за человека и гуманизм. Было сказано: «Из царства необходимости в царство свободы», «В царство свободы дорогу/ Грудью проложим себе», и так далее.

А что такое необходимость? Это вся закономерность. А что такое свобода? Это —мир подлинной истории. Это мир, когда нами правят не интересы, а единый светлый идеал возвышения человека. Он носит космический характер. Мы жили в этом мире.

Единственное, что здесь я хочу все время передать, что мы жили на одном дыхании, на одной страсти. Без этого нет никакой науки. Без этого нет никакой культуры. Без этого нет никакого ощущения смысла человеческого существования. Без этого нет понятия об истории — непонятно, куда направлена история, куда она движет, и в чем единство людей религиозных, которые считали, что этим всем управляет Бог. И в чем единство людей как бы атеистических, заменявших веру в Бога верой в Человека, и поэтому атеистами, по существу, не являвшимися.

Оно состояло в том, что человечество все равно движется, возвышается, впереди горит «звезда пленительного счастья»… А ведь был еще тезис Бетховена: «Вся жизнь трагедия, ура!» Он же не говорил «увы!», он говорил «ура!».

Трагичность жизни — в понимании человеком, что он смертен, а преодоление этой смертности в некой утопии о том, что объединенному человечеству, руководимому идеей исторической направленности и восхождения разума наверх — по плечу любые задачи, включая задачу человеческого бессмертия. «…Светлых… сеней /Достигнет человек и Богом станет сам», — говорили революционные мечтатели.

Все века ненастий и ужасов — это только путь Туда. Мы идем туда. Это все пронизывало быт людей на Западе, которые могли быть сколь угодно далеки от этого, которые просто читали газеты, были погружены в житейские проблемы, думали о том, как свести концы с концами, как обучить детей, как удержать семейные скрепы и как сорвать какие-нибудь цветы удовольствия. Все равно все эти люди жили по этому закону. Они это понимали. Как подметил когда-то Мольер, господин Журден не знал, что он говорит прозой, но он говорил прозой. Мы все «говорили» этим модерном, если даже сидели на кухне и ели яичницу или справляли Новый год. Мы все жили в этом. Мы себе вообще не представляем никакой другой жизни. Она только такая и есть.

И это в сущности есть Запад.

А он — кто? Он тот, кто это изобрел. Он тот, кто это построил. Он тот, кто это знает лучше, чем кто-то другой. У него надо учиться, учиться и учиться.

Его ошибки можно как-то исправлять. Но все равно исправление его ошибок он же сам и делает. Маркс — такой же западный ученый, как какой-нибудь Вебер или Гоббс. И вот мы все идем, идем, идем, и живем только так, потом — ба-бах! — и это все рушится.

До сих пор большая часть человечества не понимает масштаба обрушения. Не понимает, что оно вдруг перестало, как господин Журден, говорить этой всеобъемлющей прозой, что оно перестало дышать этим воздухом, что все это вдруг накрылось медным тазом.

Конечно, огромным прологом к такому накрытию был фашизм. Он сформировался внутри западного общества как разочарование самим собой. Он возник как первая и настоящая ласточка дегуманизации. Человек — это то, что надо преодолеть, говорил Ницше. Жизнь несправедлива, идея того, что ее можно сделать справедливой — идиотская.

Он коренился, конечно, в каких-то особо экстатических, протестантских, сектантских представлениях о силе первородного греха. Как говорилось, «Человек рожден в грехе и зачат в мерзости, путь его — от пеленок зловонных до смердящего савана». Он, конечно, подтачивался уже в рамках чуть ли не Ренессанса. «А что мне эта квинтэссенция праха?» — вопрошал Гамлет. Но взорвался он по-настоящему одновременно с крахом Советского Союза и коммунистического проекта.

Эти два проекта — Модерн и коммунизм — поддерживали друг друга. Мир был устойчивым, потому что одна балка давила на одну опору, а другая — на другую. Вот поставили две неустойчивые балки и удерживаем всю систему жизни за счет того, что эта балка давит на ту, а эта на эту, и так они и держатся. Такой вот тяни-толкай.

В поздней фантастике уже летали то коммунистические корабли в космос, то капиталистические. Они то договаривались, то не договаривались. Кто-то говорил о конвергенции двух систем — то есть о том, что эти так неустойчиво держащиеся балки надо переставить, и тогда будет более шикарно.

А потом балка коммунистическая взяла и рухнула. И это сделала другая балка. Другая балка говорила, что ей не нравится, что эта балка на нее давит, что приходится все время конкурировать, что где-то там внутри той балки какая-то червоточина, типа мировая революция и что-нибудь еще… Поэтому всю эту хренотень советскую надо убрать, подточить, помочь ей найти ее внутренние изъяны (а изъяны эти были) и грохнуть.

Но тогда эта капиталистическая балка осталась одна в наклоненном положении. И стала падать следующей — ба-бах! Конец советского проекта оказался не концом коммунистического проекта, а концом всего проекта Модерн.

Советский гуманизм упал — упал и западный гуманизм. Весь мир оказался на обломках этого крушения. Дело не в масштабе краха советского проекта для обитателей России или, точнее, тех граждан Советского Союза, которые вкушают эти удовольствия.

Удовольствия в виде новых типов микроволновок или кафешек-мафешек, которые ведь нравятся, да? Никто же не будет говорить, что не нравится. Не нравилось бы, так и не копались бы в этом с таким упоением. Но дело же не в этом.

Дело в том, что упал весь мир. Упали все государства, которые сказали «мы на эту конструкцию ориентируемся». И догоняем эти блаженные, замечательные западные страны, которые устроили себе такой восхитительный, упоительный, великолепный модерн. Мы их догоняем в виде авторитарной модернизации: в Египте, в Сирии, в Ливии, в Кот-Д’ивуар, в Ираке и так далее. Мы будем их догонять, мы будем бежать за ними, задрав штаны. Это из Есенина: «Задрав штаны, бежать за комсомолом», — задрав штаны, бежать за этим замечательным западным модерном. Они бежали, бежали, а он — фигак! — и упал. Дальше они-то по инерции продолжают бежать, а западный мир говорит: «Да вы куда, козлы, бежите? Вы к нам бежите, а мы уже другие, лапоньки, мы не такие!»

Это невероятная, с одной стороны, абсолютно очевидная, а с другой стороны, никем не понимаемая катастрофа мира. Она лежит в основе всего происходящего, она.

Кто пытается что-то по этому поводу нарисовать. Страны Дальнего Востока, большой Азии: Индия, Китай, прежде всего, а также Вьетнам и так далее. Страны, где народы не разочарованы в возможности жить чуть-чуть более богато, чем жили. Добившиеся национального освобождения, они пытаются еще на глохнущей инерции строить этот самый модерн.

И не говорите мне, что Китай его не строит, а уж Индия тем более. Конечно, строят. И Вьетнам строит, и Северная Корея строит, что бы она ни говорила. Все! А некоторые страны сказали следующее: «Подождите, подождите. Идиоты бежали за вами в будущее этого модерна. Мылились, мылились, строили нацию, держали все в ежовых рукавицах, устраивали буржуазию, политические системы. Так они козлы! Они полностью обгадились. Они никто. А правы мы! Потому что мы говорили, что это западная чума. И не хотели за ней идти. Мы хотели оставаться в шатрах бедуинов. Мы хотели построить свой мир на основе шариата, а не каких-то ваших непонятных гадостей. Мы хотели держать его в антимодернистской традиционности».

Потому что если раньше она была премодернистской и господствовала, то потом, когда модерн начал господствовать, нужно было сделать что-нибудь «анти» для того, чтобы уцелеть. Нужно было сказать: а мы против тебя!

Мир бедуинов, который мы сейчас называем то радикальным исламизмом, то халифатизмом, то еще как-нибудь — он ненавидел то, что колониальные системы прививают западную культуру другим народам.

Он ненавидел лидеров, которых выдвигала колониальная система, всю эту местную компрадорскую, как они говорили, буржуазию — администрацию. Он ненавидел сами эти идеи, это все оформлялось постепенно.

Сначала ислам отстал, хотя в XIV веке он был главным, а не христиане. Это он переводил Аристотеля. Это он был приобщен к великой античной культуре. Это исламский ренессанс предшествует западному и так далее.

А потом загадочным образом он свернул себе шею на всем этом. Он остановился, и был просто уныло остановившимся. А потом в нем появились Хомейни, Сайид Кутб и другие, которые сказали: так это же великолепно, что мы остановились! «Слава богу!» — сказали лидеры исламского традиционализма, — что мы не пошли за этими западными белыми братьями, потому что они дерьмо».

Поначалу все это казалось экзотической напраслиной на великое западное движение. А потом выяснилось, что в этом есть правда. Почему?

Потому что сам Запад сказал: «Мы шли не туда. Мы дальше туда не пойдем. Все это пустое — развитие, гуманизм и так далее. Мы сами туда не идем, и вы туда не идите. И мы вас туда не только не поведем, мы вас за желание дальше туда идти будем убивать. Это мы раньше такое ваше желание поощряли, а теперь за это будем убивать. Мы никому из вас не дадим идти этим путем. Мы сделаем все возможное, чтобы вы не шли, и сами не пойдем».

Так возникла чудовищная западная дегуманизация, все эти Фукуямы с их «концами истории». Фукуяма — это человек неглубокий, мелкий клерк от философии с глобальной известностью. Но он ученик Кожева. А Кожев — ученик Гегеля.

Это большая, длинная и старая история, заложенная еще Гегелем, говорившим, что когда, наконец, исторический дух завоюет определенные высоты, он умрет и заменится. И никто, читая «Феноменологию духа», не обращал на это внимания: что он заменится новым духом, этот новый дух будет не духом исторического развития, новизны, он будет духом великой библиотеки, где мы сначала все будем осмысливать, перелистывая страницы, а потом мир свернется. Мира вообще не будет.

Скомпрометирована оказалась история как таковая тем, что за ней идет следующая эпоха. Потом был скомпрометирован Модерн, было сказано «Постмодерн», потом было сказано «конец гуманизма», потом было сказано «конец проекта „Человек“ — и мы вдруг увидели Запад, никакого отношения к Западу Модерна не имеющий, фундаментально другой, сдерживающий развитие своей периферии, потому что-де, мол, весь мир не может развиваться, или потому что так удобнее управлять.

Сам Запад стал превращать незападный мир в гетто, а не в колонии, которые идут по пути белых. Он не только перестал вести за собой по этому пути, «неся бремя белых». Он сказал: я сам не иду, а если вы этим путем пойдете, мы будем вас бомбить. Всюду.

Родилось вот это, сегодняшнее. Родилось в пределах самого Запада. Никто не может иначе понять, что значит это полное презрение к ценностям именно светским, буржуазным, правовым и вообще ценностям. Никто не понимает, что такое это глумление над культурой. А это ведь именно глумление.

О том, что надо построить Контрмодерн, на Западе начал говорить нацизм. Нацизм был побежден Советским Союзом и остатками буржуазного модернистского гуманизма в лице Рузвельта и Черчилля.

Весь Запад готов был перейти на сторону нацизма. Силы нацификации Америки и Англии были очень велики. Рузвельту понадобился Перл-Харбор для того, чтобы как-то повернуть в антинацистское русло уже внутренне нацистскую Америку. Черчилль смог повернуть в антинацистскую сторону только потому, что Гитлер стал бомбить англичан.

Каким-то чудом вылезли эти динозавры модерна в лице Рузвельта и Черчилля, протянули руку советскому спасителю, стали ему эту руку целовать, помогать как могли, сами сидеть где-то сзади, исподтишка что-нибудь делать, Эль-Аламейн или что-нибудь еще, или с Роммелем воевать в Африке. Задержали этот самый второй фронт, потом еле-еле высадились.

И тут же, как только советская система победила фашизм, — а она победила его именно под флагом гуманизма, отстаивая единый гуманистический идеал, — тут же, как только возник вопрос о том, как объединиться, и что нужен гуманистический консенсус, тут же эта система стала готовить уничтожение Советского Союза.

Она решила, что фашизм как что-то, чего она боялась, уничтожен, страха больше нет, советский мавр сделал свое дело, и надо теперь уничтожить мавра. А уничтожить сами они не могли, им было слабо, и они стали собирать нацистских недобитков и формировать из них Всемирную Антикоммунистическую лигу. Внутри этих фашистских структур играли огромную роль и украинцы с их бандеровцами (Стецько и компания), и очевидные нацисты, и какие-то азиатские силы того же типа, и внутренние профашистские силы Запада, и некие группы нацистской эмиграции, которые на этом оживились.

Весь этот фантастический коктейль существовал не так, что Запад брал себе этих нацистских псов и, оставаясь при своем гуманизме, натравливал их на советского противника. Произошло гигантское перерождение изнутри. Немцы, приехав в Америку, попадали в немецкое лобби, которое было, поверьте, ничуть не менее мощным, чем еврейское. Происходили колоссальные метаморфозы еврейского мира, который, с одной стороны, кричал, как ужасен Холокост, а, с другой стороны, очень многие стереотипы нацистских действий начал воспринимать.

Кеннеди схватился за Вернера фон Брауна с тем, чтобы догнать Советский Союз в космосе — утопающий хватается за змею. Вернер фон Браун построил всю нацистскую систему в самих Соединенных Штатах. Постмодернистский Запад уничтожал идеи гуманизма, предуготавливая приход нацизма в Европу.

Первой ласточкой этого — и только первой ласточкой — является нацизм на Украине. Но мы присутствуем при страшном крахе и мутации всего модерна.

А теперь мне хотелось бы ответить на незаданный вопрос: а зачем все эти «турусы на колесах», если надо описывать простейшие процессы с Трампом и другими? Да затем, что Трамп — это попытка спасения американского модерна. А Орбан — это попытка спасения венгерского модерна. А Ле Пен — это попытка спасения французского модерна. Это никакой еще не фашизм.

А Путин — это попытка спасти русский модерн, русское национальное государство в самом широком смысле этого слова. А все эти страдальцы, от мубараков до асадов или хусейнов — это попытки спасти догоняющий модерн в Азии. Идет борьба между силами, которые заявили, что они спасут американский модерн, и — силами постмодерна. Сделать Америку great again — это и называется построить модерн. Консерватизм — это попытка спасения модерна. Весь этот либерализм и демократия — это отказ от модерна. Революционный отказ в пользу постмодернистской невероятной пакости! Концентрированно антигуманистической, враждебной человеку и человечеству.

Мы наблюдаем эту трагическую ситуацию. Одним из ее слагаемых являются потуги человека очень странного, совсем немолодого, далеко не семи пядей во лбу…

Знаете этот старый анекдот, когда в Одесский цирк приходит мужчина и просит: «Возьмите меня с моим трюком. Я иду по слабо натянутому канату со скрипкой и стулом, ставлю стул на одну ножку, сам делаю стойку на руке и играю вальс Мендельсона».

Директор цирка говорит заму: «Мойша, пойди проверь, может ли этот фраер что-то такое сделать». Тот возвращается. «Ну и что? — спрашивает директор, — он идет по слабо натянутому канату? — Ну таки да. — И что, со стулом и скрипкой? — Ну таки да! — И ставит стул на одну ножку? — Да! — И стул таки держится? — Да. — И он на нем делает стойку на одной руке? — И таки да, делает. — И что, потом играет на скрипке? — Ну таки играет. — И как? — Ну, таки не Ойстрах».

Теперь мы смотрим на этого Трампа и на весь этот этот цирк, и можем сказать только одно: «Ну таки не Рузвельт». Но смысл-то заключается в том, что Трамп — это идея попытки спасти модерн. И Путин на обломках Советского Союза спасает буржуазный модерн. А Си Цзиньпин — это китайский модерн. И все это говорит: «А хрен вам, а не ваш союз постмодернистов, которые растлевают человека. Это Содом и Гоморра, это невероятная мерзость, аморальная, античеловеческая, лишенная чести, долга, вообще презирающая человека как такового».

Они пытаются его, естественно, чем-то заменить. И ищут ему замену у этих шатров, или псевдошатров, салафитских и так далее.

Кто пришел в Сирию? Пришел человек, который очень долго был в ИГИЛ (организация, деятельность которой запрещена в РФ), который говорит о некой Великой Сирии (интересно узнать, что за Великая Сирия) и который по существу представляет собой определенную модификацию «Братьев-мусульман» (организация, деятельность которой запрещена в РФ). Израиль, который дико испугался «Братьев-мусульман» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) в Египте, теперь будет «кушать» «Братьев-мусульман» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) не в Египте, а в Сирии.

Дело же не в том, бóльшую территорию они заняли в Сирии или меньшую. И не в том, сколько разбомбили сирийского оружия. Дело в том, с кем они будут иметь дело. Для того, чтобы с Израилем расправиться, достаточно сколько-то там АК. Не АКМ, а АК! Для этого совершенно не обязательны сирийские установки или мифическое химическое оружие. К власти пришло то же, что пришло к власти в Ираке. И оно рвется к власти повсюду. Почему? А потому, что конец Модерна. Конец Асада? Этот колокол звучит не по Асаду, а по Модерну.

В Турции был великий Кемаль, который говорил: мы будем строить классическую модернистскую Турцию. Кемалисты — это модернисты. «Мы будем строить Турцию, такую, как Европа. Построим по этим моделям светское государство, потом войдем в Европу». Им сказали: фиг вам, а не Европа. Кто такой Эрдоган? Это уже неоосманизм. Это уже отказ от кемалевского модерна. Это уже какие-то причудливые вещи. И мы видим эти причудливые попытки что-то как-то с чем-то скомбинировать.

Американцы объявили войну Китаю. Как бы «холодную», но ясно, что горячую. Китай — это что такое? Это модернистский мир, пытающийся стать таким, как в Америке, и обнаруживший, что модернизм-то уже почти добит. Он идет снова к Первой мировой войне между старыми и новыми государствами с ядерным оружием.

Я слышу колокол, звонящий по модерну, и эти натужные потуги вернуть модерн, когда уже все изнутри подточено.

Вернуть русский модерн после криминальных реформ 1990-х годов — это почти невозможная задача. Это задача для нового Сталина. А внутри того, что построено, этого постмодерна очень много. Посмотрите вокруг! Часть его убежала на Запад, но часть вполне успешно тут копошится. И выдергивать всех пинцетиком — дело долгое. Дай бог успеха такому начинанию. Но даже если это будет сделано, это будет одно государство, пусть и большое. Это не новый проект, который для большевиков был фактически альтернативой и дополнением модерну, который удерживал мир глобально в неком равновесии.

Это уже попытка обустроиться на неком всемирно-историческом пепелище. Не построить на нем что-то новое, а на нем обустроиться.

А по нему будут бегать вчерашние узники американских тюрем, ныне просвещенные якобы исламистские деятели, какие-то странные фигуры западного мира, и будет рушиться здание достаточно бессмысленного модерна, который, не будучи ничем поддержан, очень проблематичен.

Это совсем не такая оптимистическая картина, при которой мы из несправедливого глобализма — который возмутителен, чудовищен, отвратителен и определенно враждебен человеку, как следует из всего, что я говорил, — из этого вернемся в более справедливый мир большего равенства государств.

Во-первых, вернуться туда можно только с мировой войной. Англосаксы власть не отдадут, как они отдавали ее при Первой мировой войне. Во-вторых, у модерна на сегодняшний день социокультурного, проективного, метаисторического основания нет. Модерн как таковой справедливым быть не может. Уравновесить его без чего-то совсем-совсем серьезного невозможно. Для этого уравновешивания идеальной была биполярная система.

Потому что биполярная система могла быть устойчивой.

А система многополярная неизвестно с чем будет создавать устойчивость. С чем? С мировым правительством? Мировым государством в духе модерна? Этим пока и не пахнет. Если это будет осуществляться, то на основе постмодернистских, постмодернистско-олигархических групп, которые вообще затеяли постмодернизм только как фазу ослабления модерна, его деградации, его доведения до состояния полуживотного скотства.

А по ту сторону будут такие свирепые диктатуры, по отношению к которым Гитлер — это еще гуманист. И это все видно невооруженным глазом по ходу процесса.

Противостоит же этому всему некая, конечно, исторически русская инициатива, которую нельзя не поддерживать. Суть которой заключается в том, что «мы защитим буржуазно-гуманистический модернистский проект, не предлагая другого, но его — защитим». Классический буржуазный проект с его добродетелями, с его нравственностью, со всеми-всеми его параметрами. И мы скажем: «Вы, гады, устроили постмодерн, а мы вот это, растоптанное вами, защитим».

Теперь у всех огромная надежда, что и Трамп сделает то же самое. Трамп защитит модернизм Америки, потом придут консерваторы в Европе и защитят модернизм Европы, а мы защитим свой модернизм. И, глядишь, что-то из этих модернизмов и склеится, тем более, что в Азии тоже есть модернизм.

Так кто же против этого? Ну только не я! Но кто-нибудь еще верит в подобную светлую перспективу?

Разве не видно, что все, что происходит, наращивает лишь кровавую кашу? А вовсе не возможность, наконец, исправить все, отменить постмодернизм и, так сказать, из обломков модерна соорудить единый модернистский мир.

Было бы такое желание, держались бы все за Асада. И наплевать бы десять раз было, сильный он, слабый или какой. Своими бы силами и поддерживали авторитарную модернизацию Сирии, авторитарную модернизацию Ирака, авторитарную модернизацию Египта и так далее.

Кто-нибудь подобное видит? Кто-нибудь говорит, что это происходит? Выдвинули вполне себе бандита, никакого отношения к модерну не имеющего. Бандит сильный, пытается говорить на модернистской фене. Это кого-то убеждает?

Мир корчится в том, что я описываю. И либо внутри этого появится мегапроект, новое слово, которое придаст новую энергию гуманизму и всему остальному, либо этой энергии будет фатально недостаточно.

Модерн устал. «Караул устал», как говорилось. И он устало пытается отстоять себя от такой мерзости, от такой пакости, от такого ничтожества, от такой компрометации самой идеи человека, что эти его усталые движения по защите нельзя не приветствовать.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, большое Вам спасибо за эту беседу. Сергей Ервандович Кургинян — политолог, публицист, театральный режиссер, лидер движения «Суть времени» — был с нами в программе «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда». До новых встреч!