Четвертый этаж — 15

В следующих своих статьях я покажу, что Станиславский отнюдь не собирался ограничиваться общими словами по поводу сверхсознания. И прекрасно понимал, чем оно отличается от подсознания. Здесь же предлагаю разобрать вопрос, в какой мере марксизм противостоит всему, что связано с разработкой вопросов, в той или иной степени касающихся функционирования сверхсознания.

И для меня, и для других специалистов, занимавшихся этим вопросом достаточно серьезно и с ориентацией на определенные практики (актерскую в том числе, но и не только), очевидна бредовость противопоставления настоящего марксизма изучению проблем сверхсознания. И в той же мере для нас очевидно, что вульгаризация марксизма действительно исключает сочетание марксистской идеологии с изучением всего, что связано с интересующей нас проблематикой четвертого этажа, она же — проблематика сверхсознания.

Что же касается Станиславского, то в 20-е годы ему стало труднее обсуждать проблемы сверхсознания не потому, что на него насели вульгаризаторы марксизма. Хотя и они, естественно, насели на гениального педагога и режиссера. Но в той же степени на него насели и фрейдисты, которые в 20-е годы ХХ века очень сильно влияли на многие сферы советской жизни. А фрейдистам (как явным, так и скрытым) нужно было, чтобы Станиславский перестал говорить о каком-то там сверхсознании, но продолжил говорить о подсознании или о бессознательном.

И, наконец, надо понимать, что отказаться вообще от своей формулы «сознательными средствами к чему-то, лежащему за сферой сознания» Станиславский не мог. Отказавшись от этого, он убивал свой метод в любых его модификациях. Ему, конечно, намного проще было махнуть рукой на разницу между сверхсознанием и подсознанием/бессознательным. Но он, повторяю, этого не сделал. И в следующей статье я приведу убедительные доказательства в пользу этого своего утверждения.

Но сначала давайте все-таки обсудим вопрос о роли вульгаризаторов марксизма в том, что случилось со всеми нами, потерявшими и советскую сверхдержаву, и советский проект, и многое другое.

Начну это обсуждение с того, что силы, расправившиеся с проблематикой сверхсознания и всем тем, что эта проблематика порождает, в итоге сыграли огромную и чуть ли не решающую роль в уничтожении советской державы и советского большого проекта. Что без этой расправы советский проект мог бы обрести второе дыхание. И, наконец, что расправа с этой проблематикой и расправа с проблематикой нового гуманизма и нового человека шли рука об руку.

Я вовсе не хочу утверждать, что Станиславский, занятый сверхсознанием, или Томас Манн, разрабатывавший проблематику нового человека и нового гуманизма, были коммунистами. Конечно же, они не были коммунистами. Но их разработки спасали коммунизм, а тупость их вульгарно-марксистских ниспровергателей этот коммунизм убивала. Коль скоро это так, то наша задача, конечно же, — вернуться к рассмотрению всего того, что вульгарно-марксистские начетчики в советскую эпоху вывели за идеологические рамки или отбросили на идеологическую периферию.

Ведь не зря думающие люди на Западе, симпатизирующие советскому коммунизму, называли таких начетчиков «убийцами красного смысла».

Проблематика четвертого этажа важна для «Сути времени» и общества в целом не только потому, что именно управление процессами, происходящими на этом этаже, позволяет избыть все травмы, навязанные врагом постсоветским людям, не желающим низводить жизнь к оголтелому, примитивному и хищному потреблению.

Эта проблематика важна для «Сути времени», равно как и для нашего общества в целом, еще и потому, что вне ее обсуждения не будут исправлены те ошибки, которые привели к краху советской сверхдержавы и советского проекта.

В этом смысле обсуждение четвертого этажа и обсуждение проблем нового гуманизма, нового человека связаны воедино. Но не будем торопиться. И приглядимся повнимательнее к тому, как именно вульгаризация марксизма убивала и разного рода интересующую нас тонкую проблематику, и советскую сверхдержаву, и советский проект.

Для этого представим себе ситуацию, в которой достаточно примитивный человек, не желающий вникать во что-то сложное, сталкивается с тем, во что он не желает вникать. Причем не просто сталкивается. Подумаешь, столкнулся и обошел стороной. Я предлагаю читателю представить себе ситуацию, в которой примитивный человек, не желающий вникать во что-то сложное, обязан как-то выстроить свои отношения со сложностью.

Он хотел бы никак эти отношения не выстраивать. А сложность наседает на него, неотступно следует за ним и говорит: «Никуда ты от меня не денешься. Раньше или позже тебе придется со мною те или иные отношения выстраивать».

Бывает ли такое в жизни? Представьте себе, бывает.

Невероятно сложное марксистское учение становится в СССР государственной идеологией. И даже чем-то бóльшим. Сотни миллионов людей должны, так или иначе, с этим соотноситься. Им преподают это учение в более или менее адекватной форме. Многие из этих людей либо с трудом читают по слогам, либо, научившись бойко читать, с большим трудом приобщаются к тем пластам культуры, которые еще недавно были для них недоступны и к которым ох как непросто приобщиться, даже научившись бойко читать.

Между тем, настоящий марксизм требует от тех, кто хочет его освоить, приобщенности к очень и очень многому. К чему именно? Ну, например, ко всему тому, чем свободно оперировал великий Гегель, этот учитель Маркса, являвшийся одним из сложнейших философов своего времени. Да, конечно, Маркс кардинально переосмыслил Гегеля. Но ведь он смог его переосмыслить только потому, что по-настоящему Гегеля проработал. И ведь не только Гегеля.

Будучи одним из по-настоящему глубоко образованных мыслителей своего времени, Маркс оперировал всей полнотой приобретенных знаний. А значит, настоящее освоение Маркса требовало способности так же оперировать знаниями, освоенными с аналогичной глубиной. Но для тех, кому сказали: «Осваивайте марксизм, потому что он сейчас является государственной идеологией, символом веры, мобилизующей наш народ на великие свершения», такое освоение Маркса было в принципе невозможно.

Возник колоссальный запрос на упрощение марксизма. Это упрощение осуществлялось в несколько этапов.

Сначала Энгельс упрощал Маркса.

Потом другие упрощали Энгельса.

Потом оказалось, что и эти другие слишком сложны, и что их тоже надо упрощать.

А потом всё возьми да рухни.

А раз так, то превращение руин, на которых мы прозябаем, во что-то новое и более совершенное, чем рухнувшее прошлое, требует именно антиупрощенчества. Без которого все разговоры о подобном превращении, об искуплении содеянного и так далее не стоят ломаного гроша. И только потому, что мы встали на путь антиупрощенчества, то бишь на путь не заумной и конструктивной сложности, мы имеем право сказать себе —

До встречи в СССР!