Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть ХХ
Я совершенно не хочу дискредитировать какие-то отдельные вакцины, тем более наши. Я считаю, между прочим, то, что делает Гейтс, на четыре порядка более вредным. Я понимаю, какие идут игры на этом медицинском рынке и кто на нем будет играть во что-то не то. Я просто говорю слова, которые когда-то маркиз де Поза сказал королю Филиппу: «Сир, дайте человеку свободу мысли». Не свободу действий, не свободу инвестиций, не свободу охаивать — свободу мысли.
Соберите честно всех, кто думает разное. Дайте им высказаться. Создайте национальную дискуссию по этому вопросу. Не ошельмовывайте ученых, которые хотят идти своим путем. Это их святое и единственное право — идти любым путем. Когда этого не происходит, я спрашиваю: почему?
Если так затыкают рот Трампу, так что — он на самом деле выиграл? А иначе зачем так рот затыкать? Ведь нужен честный выигрыш. Так откройте карты! Что ж вы по любому поводу кляп в рот вставляете и руки скручиваете?
Если вы твердо уверены, что вирус естественный, так дайте возможность дискутировать! Если бы так затыкали рот противникам классической ньютоновской механики, не было бы ни Эйнштейна, ни того, что рядом с ним. Что это за новый мир затыкания рта? Я же не говорю, что те, кому затыкают рот, правы. Я отстаиваю их право быть неправыми.
Есть такая организация — французский Национальный центр научных исследований (Centre National de la Recherche Scientifique, CNRS). Это аналог нашей Академии наук. Внутри этой организации, в том ее сегменте, где занимаются архитектурой и функциями биологических макромолекул (о макромолекулах я еще буду говорить, это передний край современной науки), есть люди, которые специальным образом занимаются вирусологией именно на стыке собственно вирусологии и молекулярной биологии. Вот есть эта сфера. Есть французский очень высокий вариант национального центра исследований.
И есть такой университет Экс-Марсель, основанный в 1409 году графом Прованса. Это крупнейший во франкоговорящих странах академический институт. В нем 80 тысяч студентов. В нем 10 тысяч иностранных студентов из 128 стран. У него огромный бюджет — 750 млн евро. Среди окончивших этот университет — три лауреата Нобелевской премии, остальных даже перечислять не буду. Это суперреспектабельно во Франции, это передний край вирусологии.
И вот старший научный сотрудник данной организации, вирусолог Этьен Декроли, начинает размышлять по поводу ковида.
Итак, CNRS News, сентябрь 2020 года. Еще раз напоминаю, что CNRS — это французский Национальный центр научных исследований. Это не где-то в желтой прессе печатают.
«Спустя почти год после того, как был выявлен коронавирус SARS-CoV-2, исследователям еще предстоит определить, как он „перепрыгнул через виды“, чтобы заразить людей».
Слышите меня? «Перепрыгнул через виды, чтобы заразить людей».
«
Вопрос: Если установлено, что COVID-19 произошел от летучих мышей, почему до сих пор ведутся такие споры о его происхождении?
Этьен Декроли: Поскольку пока не было продемонстрировано ни одного случая эпидемии, вызванной прямой передачей вируса от летучей мыши к человеку, считается, что передача человеку, скорее всего, произошла через промежуточный вид хозяина, в котором вирус мог развиваться и переходить в формы, способные заразить клетки человека.
Таким образом (продолжаю цитировать французского вирусолога. — Прим. С.К.), SARS-CoV-2 мог возникнуть в результате множественных рекомбинаций среди различных коронавирусов, циркулирующих у панголинов и летучих мышей, что привело к адаптации, которая делает возможной передачу человеку. В этом случае вторичной причиной пандемии COVID-19 мог быть контакт с промежуточным хозяином, возможно, с животным, проданным на рынке в Ухане (Китай). Однако эта гипотеза вызывает много вопросов. Прежде всего, география: образцы вируса у летучих мышей были собраны в Юньнани, почти в 1500 км от Уханя, где началась пандемия. Существует также экологическая проблема: летучие мыши и ящеры обитают в разных экосистемах, поэтому трудно представить, как их вирусы могли рекомбинировать. Что наиболее важно, было отмечено, что степень идентичности между последовательностями SARS-CoV-2 и последовательностями ящеров достигает всего 90,3%, что намного ниже, чем то, что обычно наблюдается между штаммами, заражающими людей, и теми, которые заражают вторичных хозяев.»
Вирусолог, который очень боится за свою репутацию, западный, насквозь респектабельный, говорит (я цитирую):
«
Однако большинство исследователей теперь думают, что панголин, вероятно, не сыграл никакой роли в появлении SARS-CoV-2.
Вопрос: Есть ли указания на других кандидатов на роль промежуточного хозяина?
Ответ: …до сих пор не было выделено никакого промежуточного вируса… Из-за отсутствия убедительных доказательств относительно последнего животного-посредника перед заражением человека некоторые источники предполагают, что вирус мог преодолеть видовой барьер после инцидента в лаборатории или даже быть искусственным.
Вопрос: Вы думаете, что SARS-CoV-2 вырвался из лаборатории?
Ответ: Эту гипотезу нельзя исключать, учитывая, что SARS-CoV, появившийся в 2003 году, вырывался из лабораторных экспериментов как минимум четырежды. (И мы это знаем! — Прим. С.К.) Кроме того, коронавирусы были основной областью исследований в лабораториях рядом с зоной вспышки SARS-CoV-2, где исследователи, среди прочего, изучали механизмы, участвующие в преодолении видового барьера. Однако в настоящее время анализы, основанные на филогенезе полных геномов вируса, не дают четких выводов об эволюционном происхождении SARS-CoV-2… как упоминалось ранее, такой штамм еще не обнаружен.»
Год они его обнаруживают — ищут в черной комнате черного кота, которого нет!
«
Второй сценарий заключается в том, что это может быть коронавирус, отличный от SARS-CoV или MERS-CoV, который адаптировался к людям несколько лет назад и распространялся относительно незаметно, пока недавняя мутация не обеспечила его более частую передачу от одного человека к другому. Чтобы подтвердить эту гипотезу, нам нужно будет проанализировать образцы вируса от людей, умерших от атипичной пневмонии в зоне вспышки до того, как разразилась пандемия. Наконец, SARS-CoV-2, возможно, произошел от вируса летучих мышей, выделенного учеными, собирающими образцы, которые затем адаптировались к другим видам во время исследований на животных моделях в лаборатории.
Вопрос: Нет ли риска, что эта последняя гипотеза может поддержать теории заговора о пандемии COVID-19?
Ответ: Изучение происхождения SARS-CoV-2 — это научный процесс, который нельзя приравнивать к теории заговора. В то же время я хотел бы подчеркнуть тот факт, что до тех пор, пока не будет идентифицирован промежуточный хозяин, научное сообщество не может исключить возможность случайной утечки. Вопрос о естественном или синтетическом происхождении SARS-CoV-2 нельзя ставить в зависимость от политической повестки дня или коммуникационной стратегии. Он заслуживает изучения в свете имеющихся в нашем распоряжении научных данных. (Но этого же и нет! У меня возникает вопрос, почему этого нет и почему этого нет в такой вопиющей степени? — Прим. С.К.). Наши гипотезы также должны учитывать то, что вирусологические лаборатории способны делать на этом этапе, и тот факт, что манипуляции с потенциально патогенными вирусными геномами являются обычной практикой в некоторых лабораториях, в частности, для изучения того, как вирусы преодолевают видовой барьер.
Вопрос: Действительно, многие веб-сайты, [муссирующие теории заговора], повторяют утверждения Люка Монтанье, который объяснил, что SARS-CoV-2 — это «вирус-химера», созданный в китайской лаборатории, помесь коронавируса и вируса иммунодефицита человека (ВИЧ). Это серьезная теория?
Ответ: Во всяком случае, его (этого Люка Монтанье. — Прим. С.К.) уже не воспринимают всерьез специалисты, опровергающие его основные выводы. (То есть его сожрали. И черед — мой, говорит Декроли. Это мое пояснение. — Прим. С.К.) Тем не менее он (вывод Люка Монтанье. — Прим. С.К.) основан на серьезном наблюдении, которое важно для понимания механизма заражения SARS-CoV-2: было обнаружено, что ген, кодирующий белок-шип, содержит четыре вставки коротких последовательностей, которые не встречаются в большинстве генетически похожих коронавирусов человека. Эти вставки, вероятно, придают белку-шипу SARS-CoV-2 исключительные свойства. Структурные исследования показывают, что первые три вставки расположены на открытых участках белка S и, таким образом, вероятно, играют роль в том, как вирус уклоняется от иммунной системы хозяина. <…>
Остается четвертая вставка, которая образует сайт расщепления фуриновой протеазой в SARS-CoV-2, не обнаруженный в других вирусах семейства SARS-CoV. Следовательно, нельзя исключать возможность того, что эта вставка является результатом экспериментов, направленных на то, чтобы позволить животному вирусу перейти от этого вида к человеку, поскольку хорошо известно, что этот тип вставки играет ключевую роль в распространении многих патогенов у людей.»
Декроли подчеркивает:
«
Исследователи, изучающие происхождение этих вставок, сообщили в предварительной публикации, что эти последовательности белка-шипа SARS-CoV-2 обнаруживают тревожное сходство с последовательностями фрагментов вируса ВИЧ-1. Статья, подвергшаяся резкой критике за методологические недостатки и ошибки интерпретации, была удалена с сайта…
Этот постулат остался бы несущественным, если бы его не возродил Люк Монтанье, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине за его работу по ВИЧ. В апреле 2020 г. он заявил, что эти вставки произошли не в результате естественной рекомбинации и не случайно, а в результате преднамеренных манипуляций с генами, вероятно, в ходе исследований по разработке вакцин против ВИЧ. Эти утверждения были снова опровергнуты биостатистическим анализом, который показал, что сходные последовательности в ВИЧ и SARS-CoV-2 слишком короткие (от 10 до 20 нуклеотидов из 30 000 для генома) и что сходство, скорее всего, является случайным.
Между тем, столкнувшись с трудностями в понимании происхождения этого патогена, мы провели филогенетический анализ в сотрудничестве с биоинформатиками и филогенетиками. Их результаты показывают, что три из четырех вставок, наблюдаемых в SARS-CoV-2, могут быть обнаружены в более старых штаммах коронавируса. Наше исследование ясно показывает, что эти последовательности появились независимо, в разное время в эволюционной истории вируса. Эти данные опровергают гипотезу о недавнем и преднамеренном введении лабораторией этих трех последовательностей.»
Но, как говорит Декроли, остается четвертая вставка. И нельзя (цитирую) «исключать возможность того, что эта вставка является результатом экспериментов…»
Вопрос: «Как мы можем узнать наверняка?»
Декроли отвечает: «Геном SARS-CoV-2 — это комбинаторная загадка». По его словам,
«
более глубокий биоинформационный анализ сможет выявить возможные следы генетических манипуляций, которые… предполагают экспериментальное происхождение. В любом случае, является ли вирус естественным или нет, сам факт того, что этот вопрос теперь может быть серьезно рассмотрен, требует критического обзора инструментов реконструкции и методов, используемых в сегодняшних исследовательских лабораториях, и их потенциального использования в экспериментах по «усилению функции». <…>
Сегодня любая лаборатория может получить или синтезировать последовательность гена. Менее чем за месяц можно создать функциональный вирус с нуля, используя последовательности, имеющиеся в базах данных. Кроме того, были разработаны инструменты для манипуляции генами, которые являются быстрыми, простыми в использовании и недорогими. Они обеспечивают впечатляющий прогресс, но в то же время увеличивают риск и возможные последствия инцидентов, в частности, в экспериментах по усилению функциональности вирусов с пандемическим потенциалом.»
Понятно, о чем идет речь? Эксперименты идут — о чем? Об усилении способности этих вирусов заражать людей. О преодолении барьеров, которые не дают заражать. Причем речь идет о вирусах с пандемическим потенциалом.
«
Вопрос: Вам импонирует мораторий или запрет на подобные исследования?
Ответ: Я не сторонник прямого запрета. Дело не в том, чтобы «стерилизовать» исследования, а в более тщательном изучении соотношения пользы и риска. <…>
Гражданское общество и научное сообщество должны немедленно пересмотреть практику экспериментов по усилению функциональности и искусственной адаптации вирусных штаммов в промежуточных животных-хозяевах… На мой взгляд, эту рискованную практику следует пересмотреть и проконтролировать со стороны международных комитетов по этике.
Наконец, исследователи в этих областях также должны более внимательно относиться к своей ответственности всякий раз, когда они осознают возможную опасность, связанную с их работой. Часто существуют альтернативные экспериментальные стратегии, которые помогут достичь той же цели при значительном снижении рисков.
Вопрос: Разве эти стратегии еще не использовались?
Ответ: Теоретически, да. На самом деле мы часто не достигаем цели, особенно потому, что мы, ученые, не получаем достаточной подготовки по этим вопросам (Ничего себе! Вот что такое настоящий ученый. — Прим. С.К.)
И потому, что атмосфера конкуренции, царящая в мире исследований, поощряет быстрые, безумные эксперименты, которые на самом деле не принимают во внимание этические вопросы и не взвешивают потенциальные риски проекта.
В магистерской программе, которую я преподаю по вирусной инженерии, я в течение десяти лет давал теоретическое упражнение, которое состоит в представлении процесса, который дал бы ВИЧ возможность инфицировать любую клетку в организме (а не только лимфоциты). Хотя большинство студентов могут придумать эффективный метод создания потенциально опасного химерного вируса, они сосредотачиваются исключительно на эффективности этого метода, никогда не уделяя внимания возможным последствиям его применения.
Моя цель здесь как учителя — рассказать им о проблемах и показать им, что во многих случаях можно создать экспериментальные системы, которые столь же эффективны, но предлагают лучший контроль над биологическими рисками. Начиная с самого начала образовательного процесса, нам необходимо обучать будущих биологов всегда оценивать риск и социальную значимость своих исследований, какими бы инновационными они ни были.»
Ну что, это очень благородная статья, научная и качественная, в которой говорится следующее. Люка Монтанье вы уже сожрали. Вы его дискредитировали на корню за ту правду, которую он сказал. Я же (имеется в виду Этьен Декроли. — Прим. ред.) вам говорю следующее.
Первое. У вас нет промежуточного животного. Поэтому естественную зоонозную версию вы не можете отстаивать как абсолютную. У вас его нет. А того, которого вы выдвинули, чтобы быстро всех взять на хапок, нельзя рассматривать в качестве такового. Всё. У вас его нет? Вы год маетесь всем научным сообществом, чтобы найти, и не находите. Это первое.
Второе. Люк показал там четыре ВИЧ-вставки, четвертая из которых никакой эволюционной быть не может. А она главная. Поэтому вы, конечно, его сожрали, может быть, и меня сожрете. Но рано или поздно тихая научная правда будет сказана.
И третье. Я ни на чем не настаиваю, говорит Этьен Декроли. Я хочу, чтобы рассматривались все гипотезы, включая лабораторную утечку или искусственность. И я совершенно не утверждаю, что если это так, то это заговорщики соорудили нечто смертельное и специально распылили по миру. Это делают многие лаборатории, идут утечки и всё остальное. Все заняты — ради того, чтобы получить научные результаты, — увеличением смертоносности патогенных вирусов, причем включая те, которые пандемичны. Ну, заняты же, я знаю. И это так легко делать. Надо какую-то на это надеть этическую узду.
И, наконец, последнее. Но уж если этим занимаются военные, то на них надеть этическую узду нельзя. Они хотят убивать. И их задача — убивать. И кто вам сказал, что эта утечка не произошла у них?
Почему это всё как-то сопрягается — и как сопрягается — с вакцинацией?
Всё базируется на том, что антитело удалит антиген, то есть заболевание, и спасет от инфекционного заболевания. А если эти антитела каким-то образом мобилизовать, то вот тогда можно спасать от заболевания.
Вопрос возникает в том, как их мобилизовать. С этим сразу сопрягается вопрос о том, а что они такое? Ну, антитела — а что они такое, подробно? Какие они бывают?
И, наконец, третий вопрос в том, всегда ли они занимаются этим. Всегда ли эти антитела «съедают» антиген, то есть заболевание, и спасают, или они могут работать так — спасительно — и иначе? Когда и с какими антигенами они начинают работать иначе? Почему провалились все эти вакцинации именно в сфере СПИДа и всего, что с ним связано? (А тут вставки СПИДа.) Когда в иных случаях проваливаются вакцинации? Какова мера спасительности антител, когда речь идет о бактериях и вирусах? Какие вирусы и как им сопротивляются, и что эти вирусы еще с ними могут делать, с этими антителами?
Но для этого надо знать, что такое антитела, какими они бывают. Как они функционируют спасительно, а как они функционируют губительно. Всё это вместе надо знать. А знать это, как я убежден, можно, если речь идет не об узком специалисте, а о системщике, только если ты рассматриваешь историю вопроса.
Мы уже убедились с вами, что первым из тех, кто начал выявлять клеточный иммунитет, был Мечников. Но он был первым и далеко не единственным.
И для того, чтобы прийти к современному состоянию, когда мы можем рассматривать всё сразу — и спасительность антител, и их природу, и их губительность, их патологическое воздействие, — и разделить, где как это происходит, и обсудить, что можно делать, кроме активизации этих антител (а вакцины — это всё, что связано с активизацией антител), надо пройти весь путь вместе с человечеством. Более быстро и более конспективно, но обязательно пройти весь путь от Мечникова дальше, по всем основным вехам.
Первой вехой был Мечников, это была первая — клеточная — концепция иммунитета. Что дальше? Каковы следующие вехи?
Вторая концепция иммунитета, дающая свой ответ на вопрос о том, как распознается нечто, именуемое антигеном, то есть враждебным материалом, и как организм защищает себя от распознанного, — была сформулирована выдающимся немецким ученым Паулем Эрлихом.
Эрлих работал в берлинском Институте имени Роберта Коха и получил в 1908 году совместно с Мечниковым Нобелевскую премию за работы в области иммунологии.
Эрлих считается основоположником химиотерапии. Свою концепцию иммунитета он создавал, изучая кровь животных, зараженных различными бактериями (опять-таки, бактериями, это было то время). В ходе исследований было установлено, что в крови больных животных появляются вещества, уничтожающие инородные частицы, способные осуществить негативное воздействие на жизнедеятельность организма.
В 1891 году Эрлих назвал противомикробные вещества крови — антителами, по-немецки antikörper. Керперами назывались бактерии. В ту эпоху подтвердить фундаментальную гипотезу Эрлиха было невозможно, и ее впору называть прозрением. Прозрение же состояло в том, что эти антитела, которые Эрлих еще назвал боковыми цепями, существуют и до контакта организма с конкретным микробом. Позже наличие таких боковых цепей Эрлиха было доказано. И было осуществлено детальное исследование того, что Эрлих называл «боковыми цепями», а его последователи — «рецепторами лимфоцитов для антигенов».
Считаю необходимым подчеркнуть, что и концепция Мечникова, и концепция Эрлиха — это достижения начала ХХ века. Что нас от этих замечательных достижений отделяет уже более одного столетия, и за это время ужасно многое изменилось и в иммунологии, и в микробиологии, и в молекулярной биологии, которой не было, и так далее, в вирусологии, которой не было. Но в популярных курсах концепция иммунитета излагается так, как будто бы преподают не ученые, работающие на переднем крае науки в XXI веке, а просто современники Мечникова и Эрлиха.
Поэтому вы должны понять, что для определенного класса медиков (героических, прекрасно работающих и так далее) всё остановилось там.
Концепция Эрлиха (или иначе — концепция Эрлиха — Коха), получившая название гуморальной концепции (то есть концепции, опирающейся на процессы в жидких внутренних средах организма — в крови, лимфе, тканевой жидкости), в момент, когда она была создана, рассматривалась как концепция, противоречащая концепции Мечникова, получившей название клеточной (или фагоцитарной) концепции. Они боролись друг с другом.
Спор между гуморальной и фагоцитарной концепцией продолжался более двадцати лет. И именно этот спор сформировал иммунологию как науку. Причем на протяжении почти тридцати лет сторонников гуморальной концепции было больше, чем сторонников концепции клеточной. Гораздо проще было зарегистрировать реакцию антиген — антитело в растворах. А с клетками научились работать не сразу.
Но последователи Мечникова работали с клетками очень настойчиво. Они доказывали, что всё не всегда сводится к тому, что происходит с кровью, хотя кровь и имеет существенное значение. Соратники Мечникова доказывали, что с кровью всё может обстоять наилучшим образом, а при этом болезнь может развиваться. А что фагоциты и впрямь могут содействовать преодолению заболевания.
Наконец, были проведены исследования, в которых к бактериям осуществлялся допуск всей гуморальной субстанции, но не осуществлялся допуск фагоцитов. То есть всё по Эрлиху шло, а по Мечникову — нет. И оказалось, что в этом случае на бактерии не осуществляется необходимое воздействие.
Борьба между гуморальной и клеточной (фагоцитарной) концепциями иммунитета была крайне острой. Мне бы хотелось, чтобы зритель этой передачи воспринял борьбу за понимание природы иммунитета, а значит, и за спасение людей не как занудство безликих умников, а как увлекательную великую человеческую трагедию, наполненную подвигами и страстями по истине. Причем трагедию, участники которой являются не только, как говорится теперь, «компетентными специалистами», они являются еще и яркими индивидуальностями, вполне достойными вхождения в полузабытый человечеством мартиролог подвижников, героев и мучеников.
Итак, всё началось с Мечникова. Дальше шел Эрлих. Они вместе получали Нобелевскую премию за две совершенно разные концепции иммунитета — фагоцитарную и гуморальную. Они боролись за свою правду, полемизировали друг с другом и надеялись, что они спасут человечество своей гуморальной или клеточной концепцией. Они близких своих хотели спасать, человечество хотели спасать. И человечество, затаив дыхание, следило за этим, ибо оно верило, что вот-вот его избавят от всех болезней и возникнет одна универсальная супервакцина. Взял, уколол — и ходи здоровый всю жизнь! И ничего никогда не будет болеть!
Эта надежда носила характер накаленной веры, которую впору сравнивать с религиозной верой у неофитов — у тех, кто начинает вкушать от плодов некоей веры и загорается с невероятной силой.
Так жило человечество первую треть XX века. Это происходило одновременно со становлением фашизма и другими процессами. И это было страстно, за этим следило общество, все следили за этой полемикой, и никто не затыкал другому рот. Никто не орал: «Заткнитесь! Есть только гуморальная концепция!» Или: «Не сметь! Есть только фагоцитарная!» Шли яркие страстные споры, те самые, которые только и могут привести к настоящему решению, ибо они основаны на свободе мысли. Те самые, которые теперь очевидным образом запрещены.
Мечников… Эрлих… Как дальше это всё развивалось, и кто это развивал?
Сэр Алмрот (произношение имени варьируется) Эдвард Райт — британский ученый, занимавшийся созданием так называемых аутогенных вакцин, то есть вакцин, приготовленных из бактерий, содержащихся в организме самого пациента.
Райт был военным медиком и хотел победить тифозную лихорадку в Индии. Он изобрел аутогенную вакцину против брюшного тифа, которая была успешно испытана на трех тысячах британских солдат, служивших в Индии. Притом что Индия той эпохи была чудовищным рассадником разного рода заболеваний. А соотечественники Райта, находившиеся в Индии, были естественным образом особо чувствительными к заболеваниям, привычным для населения этой южной страны. И умирали от этих заболеваний массово.
Именно Райт сумел изменить ситуацию в том, что касалось смерти его соотечественников от ряда заболеваний, именуемых до сих пор тропическими. И это помогло английским войскам спастись от погибели под названием брюшной тиф не только в Индии, но и во время англо-бурской войны. А также во время Первой мировой войны, когда Британия оказалась единственным участником войны, имевшим войска, иммунизированные против брюшного тифа. Как результат, это была первая военная кампания (представляете себе, первая военная кампания в истории!), в которой количество британских солдат, погибших от инфекции, стало меньше количества солдат, погибших от пуль. До этого момента от инфекций всегда гибли больше, чем от пуль. Такова трагическая история вопроса.
Райт уволился из армии в 1902 году и стал профессором патологии в легендарной Лондонской больнице Святой Марии. Там он проводил исследования вплоть до своего выхода на пенсию в 1946 году.
В 1947 году он умер.
Одним из помощников Райта (помощников!) был легендарный Александр Флеминг, который в 1928 году открыл пенициллин, а в 1945 году получил Нобелевскую премию за открытие пенициллина. Во время Второй мировой войны новое лекарство позволило спасти множество жизней, вылечивая казавшиеся безнадежными случаи сепсиса и гангрены.
После смерти Райта руководство тем подразделением, где Райт вел свои исследования на протяжении сорока четырех лет, оказалось передано Флемингу. И теперь это подразделение называется Институт Райта — Флеминга.
Райт, как и другие иммунологи той эпохи, очень остро переживал конфликт между гуморальной и клеточной теорией иммунитета. То есть между теорией Мечникова, клеточной теорией, фагоцитарной — и теорией Эрлиха, кровяной теорией, гуморальной. А поскольку Райт дружил со знаменитым английским драматургом Бернардом Шоу, то он оказался выведен этим драматургом, написавшим пьесу «Дилемма Доктора», посвященную конфликту теорий иммунитета, в качестве одного из персонажей под именем Коленсо Риджон.
Вот какой был масштаб дискуссии между «клеточниками» и «гуморальниками»! Аж Бернард Шоу по этому поводу пьесу написал! И Райта, следующего после Мечникова и Эрлиха, вывел в этой пьесе в качестве отдельного персонажа.
Иммунологи с конца XIX по середину ХХ века искренне и страстно относились к сфере своих занятий как к реальному спасению человечества от всех заболеваний. И человечество напряженно следило за их деятельностью, надеясь на то, что его и впрямь спасут, вот прямо так — р-раз! — и от всех заболеваний, постигнув великую тайну иммунитета.
Эта надежда опиралась на реальное спасение от самых разных заболеваний с помощью вакцин, создаваемых иммунологами. А поскольку речь шла о спасении человечества от очевидной погибели, то нужно было твердо знать, как именно осуществляется это спасение. Как осуществлять его более эффективно по отношению к большему количеству болезней. Что в человеческом организме обнаруживает погибель, что с погибелью справляется. И как же именно происходит это спасение от погибели.
Да, одни — такие, как Пауль Эрлих, — считали, что спасает то, что находится в крови. А другие — такие, как Мечников, — полагали, что спасают особые клетки. Но что же именно спасает на самом деле?
Обнаружив, что спасение является достаточно близким, общество требовало от ученых побыстрее разобраться в природе спасения и спасти, наконец! Причем, от всего! Спасение же казалось близким. От всего на свете. Спасайте! Так ведь нет! Одни говорят, что природа гуморальная, другие, что фагоцитарная — а спасение-то в чем?!
Уже обсуждавшийся мною Пауль Эрлих работал не на пустом месте.
До него в 1890 году японский врач-бактериолог, один из первооткрывателей возбудителя чумы, Шибасабуро Китасато и немецкий иммунолог Эмиль Адольф фон Беринг (создатель противодифтерийной сыворотки, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине, кавалер ордена Почетного легиона, член высшего органа власти Пруссии, так называемого Тайного совета) описали действие антител против дифтерии и столбнячного токсина.
При этом Китасато уже фактически сформулировал теорию гуморального иммунитета, высказав гипотезу о том, что в сыворотке крови есть некий субстрат, способный взаимодействовать с чужеродными антигенами. Именно с опорой на идеи Китасато Пауль Эрлих выдвинул теорию так называемых боковых цепей.
Боковыми цепями Эрлих назвал рецепторы, находящиеся на поверхности клеток. Не имея современных возможностей в сфере исследования с помощью электронных микроскопов, Эрлих умозрительно выдвинул абсолютно верную идею, что эти рецепторы работают с токсичными веществами по принципу «ключ, входящий в замок».
Значит, то, что спасает, обладает рецепторами. Теперь эти рецепторы уже видят в электронный микроскоп, видят, как они шевелятся. Но Эрлих ничего этого близко не знал. И не только на кончике пера, с помощью чистых умозрений выдвинул абсолютно верную и подтвержденную гипотезу наличия рецепторов, но и сказал, что эти рецепторы входят в антиген, как ключ в замок, что они туда втыкаются определенным образом. Представляете себе масштаб открытия, сделанного без электронного микроскопа, без способности что-то увидеть?
Итак, Эрлих и выдвинул гипотезу о рецепторах, и выдвинул эту модель «ключ — замок». И вот когда рецептор вставляется в замок токсина, тогда, сказал Эрлих, начинают вырабатываться антитела.
Гораздо позже, в 40-х годах ХХ века, эту гипотезу Эрлиха подтвердил один из основателей молекулярной биологии, американец Лайнус Полинг, чьи исследования (в самых разных областях науки — от квантовой механики до минералогии и иммунологии) существенно повлияли также и на наши представления об иммунитете.
Но еще до Эрлиха, до того, как возникла иммунология как таковая, в 1872 году английские медики Тимоти Льюис и Дуглас Каннигем установили, что бактерии, вибрионы и бациллы, попав в кровь здорового организма, каким-то способом исчезают из нее. Но как и почему они исчезают?
Ответ на этот вопрос был получен не сразу. Но в итоге было установлено, что плазма и сыворотка крови могут склеивать и осаждать микробы. И что если осуществить вакцинацию, то эта способность (которую вместо того, чтобы назвать склеивающей и осаждающей, называют агглютинирующей и преципитирующей, что в переводе на наш язык одно и то же) может возрастать. Кровь осаждает всю эту гадость, а вы провакцинировали — и она будет осаждать быстрее и больше.
Затем выяснилось, что не только бактерии и их продукты, но и другие вещества — те самые антигены — могут вызвать выработку особых веществ, отвечающих за склеивание и осаждение враждебных человеку антигенов. Вот эти-то вещества и назвали — антитела.
Но если они есть, то именно они, а не какие-то фагоциты, спасают людей от заболеваний.
«Нет, — говорят другие, — спасают именно фагоциты».
«Нет! — отвечают им. — Спасают именно эти вот тела, которые находятся в крови!»
Иммунология захлебнулась в этом споре. И это ведь был не абстрактный спор.
Выдающийся русский исследователь Георгий Норбертович Габричевский, один из основоположников отечественной микробиологии, был не только ученым, но и клиницистом-практиком, применявшим новые открытия для лечения людей. Он специально отправился в Европу за новыми знаниями, он учился у Эрлиха, Коха, Мечникова и других специалистов. Габричевский доказал, что спирохеты, вызывающие возвратный тиф, могут растворяться в сыворотке крови без участия фагоцитов, и результаты его исследований Мечников признал, хотя и с некими оговорками, притом что они противоречили его теории.
Вот как жила наука. Вот какие были люди. И доказательство этого явления было для Габричевского вовсе не победой в каком-то абстрактном теоретическом споре. Габричевский создал производство противодифтерийной, противостолбнячной и противострептококковой сывороток, которые спасли людей. И его практика показывала, что спасает именно сыворотка крови, а не фагоциты.
Другие ученые, исследуя другие заболевания, также убеждались в спасительности именно этой сыворотки крови. Ну так что, надо было остановить дискуссию? Ввести инквизицию гуморальщиков? И на этом всё бы кончилось. Но ведь не тут-то было.
В чем же тогда заслуга сэра Алмрота Райта и его сподвижников? Таких, как Стюарт Ранкин Дуглас, английский военный медик, работавший под началом Райта в Индии, потом занимавшийся борьбой с эпидемиями в Китае, потом этот Дуглас сам серьезно заболел в результате своей деятельности, потом как-то вылечился и был принят Райтом на работу в Больницу Святой Марии.
Так вот, и Райт, и Дуглас были практиками, боровшимися с определенными заболеваниями и имевшими крупные заслуги в сфере излечения этих заболеваний. Они были военными медиками, которым никто бы не позволил парить в эмпиреях. Но именно они сделали потрясающее открытие, изменившее всю теорию иммунитета и примирившее фагоцитарную концепцию Мечникова и гуморальную концепцию Эрлиха.
Райт и Дуглас показали, что антитела, находящиеся в крови, покрывают поверхность бактериальных клеток и тянут этих врагов в сторону фагоцита, где враг и подвергается окончательному уничтожению. И сказали: нет противоречия. В крови действительно находятся антитела. Эти тела облепляют антиген, то есть заболевание, частицу этого заболевания. Но они не просто облепляют и осаждают, они еще и тянут к фагоциту. Говорят: «Иди-иди сюда, иди сюда! Теперь эта кошечка-фагоцит тебя, эту мышь, съест». Съела? Хорошо! Снова: «Иди-иди сюда, кошечка, кушай!» Скушала.
Райт и Дуглас назвали этот процесс опсонизацией — от греческого «снабжение пищей». Понятно, да? Значит, те, кто облепляет, снабжают пищей фагоцит, то есть «кормят» его антигеном. Райт и Дуглас вместе с военным медиком Уильямом Лейшманом ввели понятие «опсонического действия», зависящего буквально от жадности, с которой антитела тянутся к «врагу», и от чувствительности клетки к этому врагу. Они обнаружили, что опсонизация приводит к изменению свойств поверхности чужеродной клетки, этого врага, вторгшегося в человеческий организм. И что это изменение делает врага более доступным для фагоцитоза.
Так было обнаружено, что фагоцитоз и гуморальные воздействия сосуществуют, а не противоречат друг другу. И это сосуществование обеспечивает опсонизация.
Райт и Дуглас впервые описали это в 1903 году. Выяснилось, что опсонизация является выделением особых веществ, которые покрывают поверхности враждебных антигенов и делают эти антигены более съедобными для фагоцитов. Опсонирующие вещества способны обнаруживать тот участок антигена, к которому легче всего присоединиться фагоциту. Тем самым опсонирующие вещества стимулируют прилипание и поглощение антигена и облегчают разрушение антигена фагоцитом.
Отмечу, в этих клеточных взаимодействиях участвуют не только разного рода фагоциты, но еще и так называемые цитотоксичные Т-клетки и клетки — «естественные киллеры», которые не пожирают антиген, а уничтожают свои зараженные клетки биохимическим способом — и это актуально для иммунитета при вирусных инфекциях. Эти же клетки могут играть важную роль в аутоиммунных заболеваниях. Но подробное описание этих процессов уведет нас в сторону.
Теперь — внимание! Только благодаря опсонирующим веществам фагоцит распознает и поглощает лишь чужеродные, а не свои макромолекулы и клетки. Если опсоническая активность сыворотки понижена (а такая активность является измеряемым показателем, причем он часто находится ниже нормы), то могут происходить разного рода путаницы и сбивы, порождающие неприятные последствия. Причем с этими путаницами и сбивами можно бороться.
Суть этого давнего открытия заключается в следующем. Есть нормальная опсонирующая способность крови? Всё, тогда фагоцит «съест» то, что надо, — чужеродное, а не свое. Понижена эта способность? Этот фагоцит может начать пожирать свое, а не чужое.
(Продолжение следует.)
