Метаморфозы взгляда на труд в капитализме: от священного долга до участи неудачников
Теоретик коммунизма и друг Карла Маркса, Фридрих Энгельс, отдавая труду ведущую роль в превращении обезьяны в человека, называл его «необходимым условием всей человеческой жизни». В работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», написанной в 1876 году, Энгельс подчеркивал, что именно процесс труда способствовал и освоению человеком окружающего мира, и человеческому развитию.
Это возвышенное отношение к труду и трудящимся для Энгельса, как идеолога коммунизма, естественно. Но возвышенное отношение к труду, хотя и выводимое из других оснований, мы встречаем задолго до Энгельса, в том числе у буржуазных авторов. Так, например, один из отцов-основателей США, Бенджамин Франклин (1706–1790), в своем произведении «Время-деньги» писал «о своем трудолюбии так откровенно и подробно... для того, чтобы те из моих потомков, которые прочтут это, поняли важность этой добродетели».
Сегодня отношение к труду изменилось. Напряженный труд в массовом сознании стал уделом «лузеров», неудачников. Тот, кто много работает, воспринимается в лучшем случае как «трудоголик», которому просто нечем заняться во внерабочее время.
Конечно, такое отношение к труду не возникло в обществе само по себе. Напротив, оно всячески культивируется и пропагандируется через средства массовой информации. Даже из школы всеми правдами и неправдами пытаются вытравить как уроки труда, так и даже просто дежурства по классу.
Возникает вопрос: кто и с какими целями ведет войну с трудом? И когда она началась? Ответить на этот вопрос можно, только изучив метаморфозы отношения к труду в капиталистическом обществе, от его истоков и до дня сегодняшнего.
В социологии система ценностей и отношений к различным сторонам жизни группы людей называется этосом. Известный польский ученый, философ, социолог и специалист по теории и истории этики, Мария Оссовская (1896–1974) в своей работе «Рыцарский этос и его разновидности» (1973) определяла этос как образ жизни и иерархию ценностей некоей общественной группы.
Позднефеодальный и раннекапиталистический этос труда
Составной частью этоса любой общественной группы является и отношение к труду. Так, например, в рыцарской среде, как убедительно показывает Оссовская, трудовая профессионализация и постоянный труд вообще считались делом постыдным. Для феодальной аристократии умение прокормить себя трудом было, как правило, признаком бедности, — ведь настоящий аристократ обладал достаточным числом «кормильцев» в виде крепостных и арендаторов, и осваивать трудовые профессии ему было незачем. Единственным «правильным» трудом аристократии признавалась охрана своей «кормящей собственности»» от посягательств на эту собственность других аристократов.
В то же время формирующаяся в недрах феодализма буржуазия не обладала никакими средствами обеспечивать себя и семью, кроме работы в поле, ремесленной мастерской или торговой гильдии. Другой возможности добиться более высокого положения в обществе, кроме неустанного труда, у нее не было. И в буржуазном этосе отношение к труду было, в основном, прямо противоположным.
Конечно же, огромную роль в этом играла религия.
Изначально труд в христианском (и, соответственно, западном капиталистическом) обществе рассматривался как проклятие, посланное на человека за грехопадение. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят», — так говорит Бог-отец Адаму в Библии, изгоняя его из рая. То есть в христианском каноне трудовая деятельность является божественным проклятием и наказанием за грех и, в то же время — неотчуждаемым, сущностным, смыслом жизни человека на его пути к Богу.
Крупнейший немецкий социолог Макс Вебер (1864–1920) в своем труде «Протестантская этика и дух капитализма» доказывает, что на формирование капиталистического этоса решающим образом повлиял протестантизм. Отметим, что эта точка зрения Вебера подвергалась серьезной критике. В частности, другие исследователи указывали, что, например, «дух капитализма» явно обнаруживается задолго до протестантской Реформации в католических итальянских городах-государствах. Однако критики Вебера, тем не менее, не могли отрицать связь протестантской (в первую очередь кальвинистской, наиболее суровой) религиозной доктрины и массового капиталистического этоса.
В вероучении протестантизма отрицалась роль церковной иерархии как посредников между Богом и человеком. Человек в своей повседневной жизни, таким образом, оставался «один на один» с карающим или милующим Богом, и вопрос его религиозного спасения (вечной жизни) фактически оказывался полностью во власти божественной воли.
Так, краеугольная доктрина протестантов Sola fide («только верой»), утверждала, что не количество и вес добрых или дурных поступков при жизни определяют посмертную судьбу человека. Лишь искренняя вера может спасти его душу, и лишь Господь определит — достоин ли он Царствия Небесного. Другая доктрина, Sola gratia («только благодатью»), дополняла Sola fide, утверждая, что даже веры недостаточно, и что лишь благодать Божья спасает человека.
Но как же протестант-кальвинист мог понять, благоволит ли к нему Всевышний? В конечном итоге, только по успехам своих дел: если Бог — источник благодати, то он уже при жизни может посылать избранному к спасению эту благодать, помогать в его делах и делать богатым.
Кроме того, в протестантской доктрине спасения огромную роль играет содержание и интенсивность труда, а также то, как используются результаты труда. Ведь истинным собственником всего Создания, и в том числе всего, что на Земле, — является Бог. А человек-предприниматель — лишь временный «управляющий» этой собственностью. А значит он, подобно хорошему управляющему, должен эту собственность приумножать и не тратить на свои человеческие прихоти. Макс Вебер в «Протестантской этике...» пишет об этом так: «Чем больше имущество, тем сильнее, если аскетическое жизнеощущение выдержит искус богатства, чувство ответственности за то, чтобы имущество было сохранено в неприкосновенности и увеличено неустанным трудом во славу Божью».
Конечно, и в других вероучительных христианских доктринах, включая католицизм и православие, труд был «крестом» и священным долгом, назначенным человеку Господом. Но особенность протестантизма состоит в том, что в нем этот труд должен быть особенно напряженным и истовым, а образ жизни — подчеркнуто аскетическим и честным. И, как показывает история, стремительный экономический взлет европейской цивилизации в Новое время был в большой степени обеспечен именно странами с преобладанием протестантской религиозной этики.
Здесь не будет лишним сказать, что в Европе очень долгое время для христиан под запретом было получение таких «нетрудовых доходов», как занятие ростовщичеством, то есть накопление богатства без вложения собственного труда. Английский экономист Уильям Петти (1623–1687) в своем «Трактате о налогах и сборах» писал: «Труд — отец и активный принцип богатства. Земля — его мать». Позже еще более известный шотландский экономист Адам Смит (1723–1790) в работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» не только признавал труд основным источником богатства, но и доказывал, что затраченный на производство какого-либо блага труд является наиболее универсальным экономическим мерилом стоимости.
Отметим, что, как подчеркивал К. Маркс, еще до Адама Смита идею о труде как главном мериле стоимости и источнике богатства выдвинул в работе «Скромное исследование о природе и необходимости буржуазных денег» (1731) упомянутый выше Бенджамин Франклин, философ и один из отцов-основателей США. То есть в эпоху становления классического капитализма труд оценивался и как священный долг христианина, и как главный способ добиться успеха. Человек в том числе человек состоятельный, обязан был трудиться. Причем этот труд обязательно должен был быть и честным, и упорным. Как писал тот же Б. Франклин в своей автобиографии, «Стук твоего молотка, который твой кредитор слышит в 5 часов утра и в 8 часов вечера, вселяет в него спокойствие на целых шесть месяцев».
Таким образом, в классическом буржуазном этосе честный труд воспринимался как благо, обязанность и высокая добродетель. Это подкреплялось экономической реальностью эпохи: в производственных укладах мелкотоварного производства единственной для буржуа возможностью достичь высокого статуса и свободы было богатство, заработанное напряженным и упорным трудом. Такая жизненная необходимость отражалась, как мы рассмотрели выше, и в соответствующем толковании библейских заповедей.
Как позже подчеркивали экономисты-исследователи, такой трудовой буржуазный этос оказывал мощное стимулирующее воздействие на развитие системы капиталистического хозяйства: рост эффективного производства, создание разветвленной структуры торговли, быстрое накопление капитала и, в конечном итоге, формирование буржуазии как господствующего класса.
Отчуждение капиталиста от труда
В XVIII веке накопление капитала и развитие торговли (в том числе «дальней», с другими странами и колониями) повлекли за собой быстрое увеличение масштаба рынков и возникновение крупной промышленности. Роль капиталиста — ремесленника или торговца, лично работающих с подмастерьями или приказчиками в лавке, — уходила в прошлое. После создания мануфактур с сотнями рабочих капиталист сам уже не участвует в производстве и не ведет свои торговые корабли из Индии в Англию и обратно. Он становится сначала руководителем и организатором чужого труда, а позднее — просто владельцем предприятия, то есть хозяином и распорядителем созданной чужим трудом прибыли. Таких предприятий становится все больше, и они вступают между собой в ожесточенную борьбу за существование, получившую название «свободная конкуренция».
Все это не может не менять отношение к труду в буржуазном этосе. Капиталисты, в условиях ужесточения конкуренции, все менее склонны уважать и ценить чужой труд и чужое богатство, созданное этим чужим трудом. Конкуренция нередко становится все более нечестной — от переманивания у конкурента лучших работников до нападений нанятых пиратов на торговые караваны этого конкурента. Христианская солидарность людей, идущих к Богу дорогой честного труда, вытесняется личными, причем соперничающими, эгоизмами.
Этика христианства, с ее религиозными моральными регуляторами жизни человека, постепенно уступает место писаному Закону. По социально-политической теории английского философа Томаса Гоббса (1588–1679), только такой Закон, установленный «общественным договором» и обеспеченный силой «Государства-Левиафана», позволяет избежать в обществе «войны всех против всех».
Одновременно разделение труда на предприятии-мануфактуре, когда каждый работник начинал выполнять отдельные однотипные операции, обессмысливало стремление работника к высокому мастерству, лишало труд творческой возвышающей компоненты. То есть труд переставал ощущаться как «наказание Господне», «священная обязанность» и способ «спасения души», а становился лишь способом добыть пропитание себе и семье путем продажи своей рабочей силы.
Соответственно, и в трактатах экономистов труд все чаще понимается лишь как удел наемных работников, а не самой буржуазии, и рассматривается только как основа личного и общественного экономического благосостояния. Причем новая картина хозяйственной жизни общества в этих трактатах выглядела так: соединение эгоизмов множества трудящихся людей, стремящихся к личному благосостоянию, увеличивает общественный продукт и благосостояние общества.
В частности, уже у Адама Смита основным мотивом трудовой деятельности оказывается плата за труд: «Щедрое вознаграждение за труд, поощряя размножение простого народа, вместе с тем увеличивает его трудолюбие. Заработная плата за труд поощряет трудолюбие, которое, как и всякое иное человеческое свойство, развивается в соответствии с получаемым им поощрением... Собственный интерес человека заставляет его искать выгодного и избегать невыгодного занятия».
Последователи А. Смита развили этот подход, в том числе в форме философского направления, получившего название «утилитаризма». Его основателем был последователь Смита, английский философ Иеремия Бентам (1748–1832). Трудовая доктрина утилитаризма утверждает, вослед за А. Смитом, что каждый трудящийся следует исключительно собственному эгоизму, однако в сумме это способствует развитию общества.
В утилитаризме возникает и еще один аспект представлений о труде: трудовые качества человека начинают отождествляться с особой формой капитала, аналогичной машине (то есть, безличному орудию труда). Смит в «Богатстве народов» пишет: «Приобретение способностей... представляет собой капитал, который как бы реализуется в его [человека] личности. Эти способности, являясь частью состояния такого лица, вместе с тем становятся частью богатства всего общества, к которому оно принадлежит. Большую ловкость и умения рабочего можно рассматривать с той же точки зрения, как и машины, и орудия производства, которые сокращают и облегчают труд».
Отчуждение смысла и результатов труда от работника
Если Смит отождествил с товаром только способности человека, то его последователи пошли гораздо дальше. Например, англичанин Джеймс Милль (1773–1836) в сочинении «Элементы политической экономии» (1821) переносит принципы товарного рынка на взаимоотношения капиталиста и рабочего, то есть приравнивает трудящихся к товару. «Определение долей работника и капиталиста есть продукт торговой сделки, торга между ними. Всякая свободная торговая сделка регулируется конкуренцией, и условия торга меняются в зависимости от соотношения между спросом и предложением».
Далее Милль утверждает, что поскольку конкуренция — это борьба цен, то нет ничего зазорного в том, что при наличии большого числа рабочих они будут наниматься за меньшие деньги и бороться за рабочее место, подобно конкурирующим между собой на рынке капиталистам. «Если возросло число рабочих без увеличения массы капиталов, то прибавившаяся часть рабочих должна попытаться вытеснить ранее занятую часть. Она может добиться этого только путем предложения своего труда за более низкое вознаграждение».
Таким образом, Джеймс Милль, признавая труд товаром, переносит на рынок труда принципы конкуренции за спрос, тем самым легитимируя безработицу и взаимное «пожирание». То есть по сути, возвращается к Гоббсовской «войне всех против всех» — рабочих друг с другом, капиталистов друг с другом и рабочих с капиталистами.
Но далее Милль делает следующий шаг. Если предшествующие ему экономисты-классики пытались замаскировать присвоение прибыли капиталистом рассуждениями о том, что буржуа — это просто «главный рабочий», то Джеймс Милль пишет следующее: «Вместо того, чтобы дождаться, пока продукт будет произведен и его стоимость будет реализована, нашли более удобным для рабочих выплачивать им их долю авансом. После того, как та доля продуктов, которая причитается рабочему, полностью им получена в форме заработной платы, продукты эти принадлежат исключительно капиталисту, так как он фактически купил долю рабочего и уплатил ему за нее авансом».
То есть Милль пишет, что рабочий уже заранее «продался» капиталу, а значит — не имеет права претендовать на что-то большее, если продукт был реализован, например, с большой наценкой и прибылью.
Этот сдвиг в буржуазном этосе отношения к труду Маркс в своей ранней работе «Экономическо-философские рукописи» (1844) описал следующим образом: «В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого труда. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары».
То есть трудящийся — сам становился товаром, тем более дорогим, чем большее количество товаров он мог произвести. Тем не менее, хотя представление о труде, как мы видим, изменилось от «труда как пути к спасению» — к «труду, как товару», который человек продает за деньги, все же труд до определенного момента сохранял за собой роль основного источника обогащения.
Однако во второй половине XIX вка и этот взгляд меняется. Представители школы маржиналистов (от marginal — предельный, крайний), появившейся в 70-х годах XIX в., уже утверждали, что труд не создает потребительную стоимость товара (т. е. ту ценность, которую товар нес при непосредственном его потреблении) а только его меновую стоимость (т. е. ту цену, которую товар имел на рынке). То, что работник создавал, не существовало как ценность, пока на продукт труда не появился рыночный спрос.
Отсюда делался вывод, что труд сам по себе не имеет ценности. То есть работник больше не выступал безусловным субъектом ее создания. Результат труда отчуждался от него полностью. Труду фактически отказывали даже в роли источника образования стоимости и богатства.
Отметим, что маржинализм был с восторгом воспринят большей частью буржуазии — ведь он давал теоретическое обоснование для давления на рабочих. Мол, пока товар не куплен, ты формально ничего и не создал. А значит и платить тебе пока не за что.
Таким образом, можно констатировать, что всего за сто лет в капиталистическом этосе произошла фундаментальная «девальвация» ценности труда. Он из важнейшей категории социальности, экономики, политики как бы превращался всего лишь в один из факторов рыночного спроса и предложения.
Надо отметить, что на такое изменение отношения к трудовой деятельности очень существенное влияние оказало фактическое «слияние» буржуазии и старой феодальной аристократии, в XIX веке ставшее достаточно массовым процессом. Первые стремились получить позиции во власти и социальный статус, все еще во многом сосредоточенные в руках аристократии. Вторые — нуждались в богатстве, которое накапливала буржуазия.
Обедневшие аристократы все чаще роднились с незнатной, но состоятельной буржуазией. А буржуазия не только приобретала (или просто покупала) дворянские титулы, но и перенимала у аристократии социальное высокомерие, разделение общества на «избранных своих» и «социально чуждое быдло» и, конечно же, заодно и презрительно-брезгливое отношение к труду.
Такие трансформации собственного этоса буржуазия, хорошо осознававшая свои родовые трудовые корни, должна была оправдывать и для себя, и для общества. Она их оправдывала тем, что представляла трудящихся как неудачников, которые, якобы, просто не умеют или ленятся использовать «естественный» конкурентный порядок. Именно потому, мол, в обществе не могут не сосуществовать «естественно» бедные и «естественно» богатые.
Таков был путь трансформаций раннего религиозного накаленного капитализма, с его «святостью» отношения к труду, — к тому людоедскому капитализму, с его полностью снятыми этическими барьерами в безудержной эксплуатации чужого труда, который обличали Карл Маркс, его соратники и ученики.
Специфика отношения к труду в буржуазном этосе Новейшего времени
В наступавшую в конце XIX века эпоху социальных революций капитализм начал искать против них противоядие. Впервые, как писал ранее Ю. В. Бялый в нашей газете, такое противоядие нашел и применил в Германии канцлер Отто фон Бисмарк, который ввел в германское законодательство систему минимальных социальных гарантий для рабочих. Это противоядие, которое получило название «прусского государственного социализма», далее, после Великой Октябрьской революции в России и создания СССР, применяло в качестве образца большинство стран Европы. Его торжественно назвали «социальным государством» и «государством всеобщего благосостояния».
Однако, хотя норма эксплуатации трудящихся при этом несколько снизилась, отношение к труду у буржуазного класса принципиально не изменилось. Не изменился и главный социальный посыл капитализма: самореализация человека в труде, его личностный рост оценивался не как творческая возвышающая деятельность, а лишь как изменение цены продажи на рынке рабочей силы. То есть все развитие человека оказывалось подчинено не высоким целям индивида и общества, а требованиям рынка труда. И, значит, родители должны были учить детей тому и так, чтобы они удовлетворяли спросу на этом рынке.
Но в условиях, когда спрос на рынке труда определяется капиталом, этот капитал начинает диктовать направление развития (или, наоборот, неразвития) общества, и заодно фактически получает контроль над так называемыми «социальными лифтами». То есть оказывается способен и контролировать возможности человека осваивать всю сложность мира и подниматься вверх по лестнице знаний и умений, и направлять человека на путь развития или деградации. Именно так капитал получает самые широкие возможности защищать созданный им социально-экономический строй и свое собственное господство.
Сторонники буржуазного пути постсоветской России, обрушив СССР и заявив о цели форсированного построения капитализма, фактически полностью переняли у капиталистического Запада и отношение к труду. Более того, в постсоветской России, следуя американскому образцу «развитого капитализма», начинают последовательно избавлять систему трудовых отношений не только от социальных завоеваний советской эпохи, но и от тех — гораздо более скудных — обязательств государства и капитала перед трудящимися, которые существуют в развитых буржуазных странах Европы в виде «социального государства».
Но, главное, отечественные строители «нового буржуазного общества» вообще выносят за скобки вопрос о творческом труде как решающем факторе полноценного развития человека. Этот вопрос, в лучшем случае, обсуждается в духе утилитаризма и маржинализма — как возможность повышения вклада «человеческого капитала» в индивидуальное богатство и экономический рост. То есть труд становится еще более рыночно-коммерческим понятием, чем даже на нынешнем Западе. Личностный социальный статус почти полностью сводится к индивидуальному экономическому успеху, к деньгам. И все чаще «общим знаменателем» отношения к труду в современной России становится ехидный вопрос «если ты умный, то почему бедный»...
Однако для России, которую ее нынешние «строители» призывают так «догонять Запад» — путь в смертельный тупик. Ради денег в России всерьез, по настоящему, трудиться будут очень немногие. Очевидно, что без кардинального изменения отношения к труду, без всеобщего понимания того, что именно сложный творческий труд является фундаментом индивидуального и общественного развития, — у России никаких шансов на успешное социальное и государственное будущее не появится.
