Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть X

В начале мне хотелось бы поделиться своими соображениями по поводу того, что связано с американской и в целом западной политкорректностью. Я достаточно хорошо знаком с тем, что это такое. И ответственно заявляю, что речь идет о такой цензуре и, главное, самоцензуре, по отношению к которой не только советские цензоры, но и самые оголтелые представители святой инквизиции являют собой образцы фантастической цензурной мягкости.

Западная политкорректность — это страшная вещь. Она делится на политкорректность всегдашнюю и политкорректность публичную. Кое-кто из западных интеллектуалов может порою за столом в узком круге сказать что-то стоящее, то есть выходящее за рамки политкорректности. Потому что в рамках политкорректности ничего стоящего сказать нельзя. Но даже такой западный интеллектуал, который на это способен в узком кругу, на публичном мероприятии будет нести пресную, занудную околесицу, не имеющую никакого отношения ни к реальности, ни к его собственной картине мира.

Воистину, это так. Но если бы все сводилось к этому.

Как только тот или иной западный интеллектуал выходит за рамки политкорректности, а такое порой случается, с ним происходит что-то нехорошее. Причем не только в социальном плане. Его, конечно, сначала превращают в изгоя. Но это социальная составляющая происходящего. А есть еще и психологическая.

Чаще всего у такого нарушителя публичной политкорректности на лице сразу появляется какая-то странная гримаса. Он перестает гладить брюки и чистить ботинки. Возникает ощущение, что он все время озирается по сторонам. И в этом состоянии он вместо пошлой банальности начинает изрекать нечто избыточно экзотическое, опять же, имеющее малое отношение к реальности и обязательно содержащее определенное количество научной неопрятности и недобросовестности.

При этом все это новое варево рассчитано на определенную аудиторию — очень низкокачественную.

Видимо (это моя смелая гипотеза), западное общество внутренне настолько несвободно, что политкорректность в нем сращивается со сферой фундаментальных человеческих табу, и нарушение политкорректности поэтому воспринимается нарушителем как право на потерю какой-то части неотменяемой человеческой организованности. Организованности мышления, эмоций, поведения и так далее.

Поэтому ориентироваться на высказывания тех, кто потерял политкорректность, очень трудно. Иногда они высказывают что-то стоящее, но вкупе с чем-то совсем негодным.

Ориентироваться на высказывания политкорректных господ тоже невозможно, потому что их высказывания бессодержательны.

Но в американском высшем интеллектуальном истеблишменте и в западном высшем интеллектуальном истеблишменте Европы есть определенное число людей, которым разрешают, — конечно же, оставаясь в чуть-чуть расширенных рамках политкорректности, — сохранять определенную содержательность.

Этим людям политкорректность как бы позволяют порою дозировано нарушать. И, в каком-то смысле, она за счет этого только укрепляется. Причем подобное дозированное нарушение разрешено немногим. Но к их мнению стоит прислушиваться, потому что, в отличие от совсем неполиткорректных господ, у них крыша не едет. То есть сохраняется полная адекватность, и при этом какое-то содержание есть. Причем, знакомясь с этим содержанием, ты понимаешь, что это содержание санкционировано западным высшим политическим классом. А аналитику важно понимать, что именно не только достоверно, но и санкционировано тем субъектом, который ты изучаешь.

В числе немногочисленных американских интеллектуалов, способных сообщить нечто содержательное, достоверное, респектабельное и в каком-то смысле санкционированное этим самым высшим политическим классом, важное место занимает господин Фрэнсис Фукуяма.

Именно этим он привлекает мое внимание. У Фукуямы в принципе не может поехать крыша, он не может проявлять недостоверность в том, что касается объектов его исследований, находящихся в элите.

Он нестандартен, и эта нестандартность — или не до конца стандартность — санкционирована высшим западным политическим классом.

Сообщив о таких несомненных качествах Фукуямы, я начинаю знакомить зрителя с одной из его работ, имеющих для нас значение в силу причин, которые я только что изложил.

В своей книге «Америка на распутье» Фрэнсис Фукуяма весьма откровенно обсуждает историю возникновения американского неоконсерватизма. Того самого американского неоконсерватизма, важнейшие представители которого — такие, как Рональд Рейган, Джордж Буш — младший, Дональд Рамсфелд, Ричард Чейни, Пол Вулфовиц, Ричард Перл, Джон Болтон и другие — настаивали на необходимости некоего трансформирующего события, без помощи которого США не смогут укрепить свое господство в XXI столетии, а значит — потеряют это господство.

Вот что по поводу этого неоконсерватизма сообщает в своей книге господин Фукуяма, обладающий теми свойствами, которые я только что оговорил. Давая не безрисковую, но дозволенную ему характеристику американского неоконсерватизма, Фукуяма указывает, что корни этого неоконсерватизма (цитирую книгу «Америка на распутье») «восходят к деятельности примечательной группы интеллектуалов (по большей части еврейского происхождения), которые в середине и второй половине 1930-х и начале 1940-х учились в Городском колледже Нью-Йорка».

Это Фукуяма говорит, а не какой-нибудь сошедший с катушек странный представитель американского маргинального интеллектуального сообщества. Это он говорит про «по большей части еврейского…» и так далее. И это существенно, потому что это значит, что его устами говорит правящий политический класс.

Фукуяма указует на Городской колледж Нью-Йорка. Что это такое?

Городской колледж Нью-Йорка долгое время считался флагманским кампусом CUNY (City University of New York) — Городского университета Нью-Йорка.

Как сказано на сайте Городского колледжа Нью-Йорка, этот колледж (цитирую) «был основан как Свободная Академия города Нью-Йорк в 1847 году богатым бизнесменом и президентом Совета образования Таунсендом Харрисом, который потом установит дипломатические отношения между Соединенными Штатами и Японией».

Так сказано на сайте Городского колледжа. Таунсенд — очень интересная фигура, и когда-нибудь я ее отдельно смогу обсудить. Могу только сказать, что в Америке эта фигура подзабыта, а в Японии — нет. Это культовая фигура.

Городской колледж Нью-Йорка стал первым бесплатным общественным учреждением высшего образования в Соединенных Штатах Америки. Подчеркиваю — это не дорогой платный университет из числа тех, которые я обсуждал в одной из предыдущих серий, это бесплатное общественное учреждение (по крайне мере в те годы, о которых сейчас идет речь). При этом — учреждение весьма престижное.

Среди его выпускников — 11 лауреатов Нобелевской премии.

Итак, то заведение, куда уходят, по мнению Фукуямы, корни американского неоконсерватизма, было и высокопрестижным, и бесплатным. То есть в нем осуществлялся некий «догляд» за перспективными детьми из бедных семей вообще и из бедных еврейских семей в первую очередь. Так считает господин Фукуяма и те, кто следит, чтобы он сказал ровно то, что нужно.

Значит, этих детей надо было, с одной стороны, дозировано допускать в элиту, в том числе и с помощью предоставления им бесплатного высококачественного обучения. А с другой стороны, за ними надо было особо следить. Потому что если мальчик из богатой семьи будет ориентироваться на интересы своего класса (явно, неявно, даже фрондируя), то мальчика из такой вот бедной семьи может поволочь куда угодно. И это недопустимо. Ты ему дал образование, а его поволочет не в ту сторону, и что дальше?

Сообщив нам о том, что корни неоконсерватизма восходят к этому колледжу и обучавшимся там малоимущим высокоперспективным еврейским детям, Фукуяма далее сообщает, что все эти дети были (цитирую) «выходцами из рабочего класса, из семей иммигрантов. Все они были студентами Городского колледжа, поскольку такие элитные университеты, как Колумбийский и Гарвардский, как правило, оставались для них недоступными».

Это Фукуяма констатирует. И ему в этом можно верить.

«Студенты Городского колледжа, — пишет Фукуяма, — были политизированы и тяготели к левым взглядам. Ложа 1 в кафетерии Городского колледжа Нью-Йорка был троцкистской, а Ложа 2 — сталинистской».

Я буквально цитирую текст книги Фрэнсиса Фукуямы «Америка на распутье». Но, процитировав этот текст, я задаюсь вопросом, на который постараюсь ответить потом.

Смотрите, это Америка тридцатых-сороковых годов. Это совсем не та Америка, которая есть сейчас. В этой Америке евреи допускаются к экономической власти, но к политической власти их в первый раз допустил президент Рузвельт. И это Америка, в которой на некоторых ресторанах еще висят таблички «Евреям и собакам вход воспрещен».

Это не сегодняшняя Америка, где нельзя задеть интересы чернокожего сообщества. Это совсем другая Америка. Америка сегрегации, но и не только. И антисемитизма — дозированного, не гитлеровского, упаси бог, с очень большими правами для данного этнического слагаемого, входящего в единую американскую нацию, но при этом с ущемлением этих прав. Причем достаточно жестким.

Значит, внутри такой Америки — такой, а не сегодняшней — берутся дети из бедных еврейских семей. Этим детям позволяют получить бесплатно высококачественное образование и при этом им разрешают создавать сталинистскую и троцкистскую ложи. То есть им позволяют двигаться в сторону некоей коммунистической идеологии. А сама Америка лютоантикоммунистична.

Уже Гувер вступает в свои права, идет охота на ведьм… Она еще не такая, как при Маккарти, конечно. Но она очень серьезная.

За всем, что связано с коммунистической идеологией, следят, этого боятся. Высший правящий класс испуган Великой Октябрьской социалистической революцией и построением советского государства.

Я не буду сейчас отвечать на этот вопрос. Я только подчеркнул, что пока что знакомил со сведениями, которые сообщает нам не представитель какого-нибудь отечественного или международного слегка маргинализованного «жидоедения», а такой предельно престижный и деликатный на западный манер исследователь, как Фрэнсис Фукуяма.

Но, может быть, тем не менее Фукуяма по каким-то соображениям искажает реальный генезис американского неоконсерватизма?

Для того чтобы окончательно убедиться в неправильности такого предположения (то есть убедиться в том, что Фукуяма ничего не искажает), надо ознакомиться с тем, что сообщает о самом себе и о неоконсерватизме в целом его реальный основатель — Ирвинг Кристол. Тот самый Ирвинг Кристол, портрет которого в 1979 году был помещен на обложку элитного журнала Esquire. А под портретом была надпись: «Основатель наиболее влиятельной политической силы в Америке — неоконсерватизма».

Хорошая характеристика?

Если Америка — это в каком-то смысле господствующая сверхдержава; если внутри этой господствующей сверхдержавы есть разные силы, и самая влиятельная — неоконсерватизм; и если, как мы потом убедимся, именно неоконсерваторы говорят о трансформирующем событии, без которого все будет потеряно, то мы не зря ведем эти «археологические раскопки».

В 1977 году этот основатель самой влиятельной американской политической силы по фамилии Кристол публикует в The New York Times свои воспоминания. Знаете, как они называются? Они называются «Воспоминания троцкиста».

Престарелый и преуспевший Кристол с тоской смотрит на студентов его родного колледжа, обучающихся в нем в конце 1970-х годов. И сравнивает этих студентов с теми представителями первой секции (Фукуяма называет ее первой ложей) Городского колледжа Нью-Йорка, которые в 1930-е годы сочетали в себе безденежность, бесшабашность и высочайшие интеллектуально-политические амбиции.

Ну, как же все измельчало и раздобрело, вздыхает Кристол, вспоминая свою давнюю голодную, яркую, бесшабашную троцкистскую молодость.

Об этой своей молодости Кристол без каких-либо обиняков сообщает следующее: «Я окончил Городской колледж весной 1940 года, но больше всего гордился тем, что был активным членом Социалистической лиги молодежи». То есть, говорю от себя, троцкистского Четвертого интернационала.

Далее Кристол сообщает:

«У меня нет никаких сожалений об этом эпизоде моей жизни. Присоединиться к радикальному движению для молодого человека — это все равно что влюбиться. Можно потерять невинность, но опыт любви столь ценен, что ты никогда в ней окончательно не разочаруешься».

Значит, «тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет». Значит, это первая любовь, и сердце ее не забывает… А в каком смысле?

Далее Кристол сообщает:

«По правде говоря, мой юношеский радикализм был не просто частью моей жизни в колледже. Он был всей моей жизнью. Если я покинул Городской колледж с гораздо лучшим образованием, чем у выпускников других, более сильных колледжей, то это потому, что мое участие в радикальном политическом движении свело меня с людьми и идеями, которые побуждали меня действовать, думать и спорить с яростной энергией <…>.

Мы были элитой — немногими счастливцами, избранными Историей, чтобы вести товарищей в светлое будущее.

Секция № 1 располагалась в столовой Городского колледжа, обширном пространстве на первом этаже, которое даже мне, выходцу из трущоб, представлялось особенно грязным и зловонным местом <…>.

Здесь были секции католиков, сионистов, ортодоксальных евреев, чернокожих, спортивных команд. Но для меня важны были только Секция № 1 и Секция № 2, секции антисталинистов и сталинистов. Именно между ними разгорались словесные битвы <…>.

Секция № 2, самая многочисленная среди политических секций, могла мобилизовать для своих протестных выступлений всего человек 400–500 из 20 000 студентов (речь идет о сталинистской секции. — С. К.). Наша Секция № 1 (троцкистская. — С. К.) насчитывала около 30 «постоянных членов», и мы были счастливы, если на свои акции нам удавалось собрать человек 50–100 <…>.

Все, что «случалось» в кампусе, определялось ими — завсегдатаями Секции № 2 (сталинистской. — С. К.) — или нами (троцкистами. — С. К.) <…>.

Господи, каким мрачным сборищем они выглядели!»

Это Кристол говорит о сталинистах. И добавляет:

«Никто из них так ничего и не добился в жизни… Из членов Секции № 2 мне запомнились только два человека. Один стал ученым в крупном университете. А второго звали Юлиус Розенберг». Имеется в виду американский коммунист, обвиненный в передаче СССР американских ядерных секретов и казненный в 1953 году.

Вот как плохо все было со сталинистами! Никто никуда не продвинулся. А вот троцкисты — другое дело.

«Выступающие, вроде Макса Шахтмана, лидера троцкистов США, или Гаса Тайлера из Социалистической партии, могли спорить с высочайшим моральным, интеллектуальным и риторическим вдохновением в течение двух, трех, даже четырех часов <…>.

Никогда в жизни больше не видел и не слышал ничего подобного».

И потому, по Кристолу, они пробились.

Несколько слов по поводу подлинных причин такого «пробивания» куда-то двух великих левых интеллектуалов, упомянутых Кристолом.

Макс Шахтман был одним из тех троцкистов, которые после 1940 года заявили, что империалистическая политика сталинской бюрократии делает невозможной даже критическую поддержку СССР в его противостоянии с западными странами. И на этом Шахтман стоял твердо. «На том стою, и не могу иначе».

Шахтман вместе с другими представителями подобной позиции, именовавшейся «третьим лагерем», утверждал, что капитализм и сталинизм одинаково чужды социализму (то есть он отваживал от сталинизма тех, кто был недоволен капитализмом). И что сталинизм (как считал Шахтман) — это проявление бюрократического коллективизма, не имеющее никакого отношения к социализму, и даже более страшное в качестве препятствия на пути к социализму, чем капитализм.

Согласитесь, что такая позиция вполне могла понравиться американскому правящему капиталистическому классу.

Эту позицию Шахтмана поддержала вдова Троцкого Наталья Седова.

В дальнейшем Шахтман ратовал за вхождение представителей «третьего лагеря» в Демократическую партию США и за (внимание!) продолжение войны во Вьетнаме.

Огромная часть Демпартии США орала: «Надо остановить войну!», а Шахтман, который был левее их и как бы должен был проявить солидарность с вьетнамскими коммунистами, говорил: «Это те же сталинисты, советисты. Бомбите их!»

Шахтман противостоял любым новым левым, хоть в какой-то степени симпатизировавшим СССР. Достаточно было кому-нибудь сказать, что СССР не так плох, как Шахтман сразу обрушивался и говорил: «Вы не левые! Вы коллективистские бюрократы! Вы еще большее препятствие на пути к социализму, чем капитализм!»

Вот как Шахтман прокладывал дорогу идеологии будущего американского неоконсерватизма, имеющей троцкистские корни.

Догадайтесь с трех раз, почему Шахтман, в отличие от Розенберга, преуспел в США? Потому что он был ярым антисоветчиком. А американскому правящему классу только это и было нужно от так называемых левых. Надо было утянуть от СССР какую-то часть тех, кто в принципе готов был тяготеть к левой идеологии. Но чтобы еще поддержать войну во Вьетнаме!.. Для этого надо было сильно разорвать со всеми, кто проливал кровь за красную идею. И очень сильно солидаризироваться с самой реакционной частью американского истеблишмента.

Теперь о Гасе Тайлере. Этот левак яростно восставал против создания антифашистского единого фронта СССР и буржуазных стран, утверждая, что антифашистские капиталистические страны ничем не отличаются от фашистских. Он был автором резолюции, осуждавшей коллективную безопасность.

А как вы думаете, Гитлеру, Гиммлеру, Риббентропу и другим было не в жилу, что есть такой Гас Тайлер, который говорит, что коллективную безопасность надо разрушить? Он, видите ли, еврей, и разрушает ее потому, что она содержит в себе много буржуазности…

Да плевать фашистам, почему он ее разрушает! Главное, что если этой коллективной безопасности нет, то можно отвадить этот западный мир от хотя бы слабой поддержки СССР.

Так что Шахтман и Тайлер — это леваки, которые объективно помогали фашистам тем, что разваливали единый антифашистский фронт. Ничего не напоминает из нашей сегодняшней жизни?

Ну, и что же? Будем, подобно Кристолу, изумляться неуспешности сталинистов и успешности троцкистской секции, она же Секция № 1? Конечно, Кристолу удобнее считать, что у троцкистов и сталинистов был разный умственный уровень. Но в контексте реальных биографий приходится говорить о другом. О той непростой и неочевидной связи между троцкизмом и фашизмом, которая в дальнейшем определила судьбу антисоветских левых. Эта связь мной подробно разобрана в передачах «Измена под красной маской». И она, увы, имеет прямое отношение к американскому неоконсерватизму с его троцкистским генезисом. А также к тому, кто именно и ковидный экстаз организует, и глобальный тренд направляет в очень определенную сторону, и низвергает статую освободителя рабов Авраама Линкольна, ратуя при этом за права американских чернокожих.

Один из чернокожих активистов движения BLM (Black Lives Matter, «Жизни черных важны») на акции протеста 23 июня 2020 года в парке Линкольна в Вашингтоне, округ Колумбия, заявил:

«Эта статуя воплощает факт того, что мы свободны только тогда, когда решат белые. И это неправда. Мы стоим здесь на украденной земле. Эта земля не является вашей землей, белые люди! Так что вы не можете указывать мне, могу ли я снести эту статую».

(Статуя, которую протестующие требуют снести, изображает отменившего рабовладение в США президента Авраама Линкольна и освобожденного чернокожего раба, преклонившего колени в знак благодарности.)

Вот как мы играем.

Итак, мы убедились, что не только Фукуяма, который признается, что сам долгое время был неоконсерватором (а потом сильно «отъехал»), но и основатель американского неоконсерватизма Кристол (который никуда не «отъезжал») подтверждают, что неоконсерватизм, если перефразировать знаменитое «мы все вышли из гоголевской шинели», вышел, так сказать, из шинели троцкистской.

Конечно, в дальнейшем произошла глубокая переориентация выходцев из «троцкистской шинели». Но в чем суть этой переориентации? Что, если она основана на поствоенном снюхивании троцкистов, уже идущих в сторону поддержки войны во Вьетнаме, с какой-то удобной для них частью смягчившегося в определенном смысле неонацизма? Что, если неоконсерватизм — это плод, возникший в результате такого зачатия?

Фукуяма, признавая, что неоконсерваторы впоследствии далеко ушли от троцкизма, настаивает, что они унаследовали от троцкизма несколько методологических принципов.

Я мог бы подробнее разобрать неофашистскую подоплеку этих посттроцкистских, неотроцкистских, неоконсервативных принципов. Я мог бы сам ее разобрать. Но для дела будет лучше, если я откажусь в данном вопросе от собственной точки зрения, которая, повторяю, выражена вполне развернуто в другой серии передач, и изложу понимание всего этого Фукуямой, а значит, и большей частью американской элиты, как бы санкционировавшей это понимание. И значит, в каком-то смысле его разделяющей.

Согласно этому пониманию, первый из троцкистских по сути принципов, которые неоконсерваторы сохранили, сменив троцкизм на неоконсерватизм, — это примат идеологии над всем остальным. Не прагматизм какой-то, не реализм, а ультраидеологизм. Плюс необходимость идеологической борьбы, отказ от которой неминуемо, по мнению неоконсерваторов (уже охарактеризованных авторитетным изданием как самая главная часть американского политического класса), породит крах американской супердержавы.

Неоконсерваторы говорят: «Если мы откажемся не только от идеологии, но и от идеологической непримиримой борьбы, американская супердержава рухнет. Да здравствует идеология и непримиримая идеологическая борьба!» И пусть идеология уже не троцкистская, а другая — принцип примата идеологии над всем остальным, принцип идеологической борьбы остается у неоконсерваторов прежним. То есть, по сути, троцкистским.

Так считает Фукуяма. А значит, и американский правящий класс. Это ценное признание, не так ли?

Второй методологический принцип, который Фукуяма считает троцкистским наследством неоконсерваторов, — это необходимость мессианства. Ну, пусть не троцкистского, а другого. Без мессианства сверхдержава обойтись не может, утверждают неоконсерваторы.

Значит, не только идеология и идеологическая борьба, но и мессианство. Град на холме должен нести всему миру некую абсолютную и обязательную весть.

Кстати, про то же самое говорит Дмитрий Саймс, нынешний издатель основанного Ирвингом Кристалом журнала National Interest. Саймс настаивает на «неотроцкистской вере неоконсерваторов в перманентную революцию (пусть даже демократическую, а не пролетарскую)».

Саймс не любит неоконсерваторов. Он — человек, который хочет идентифицироваться как реалист. И потому заявляет, что краеугольным камнем внешней политики США «должна являться такая традиционная американская ценность как благоразумие», а вовсе не эта самая (цитирую Саймса) «неотроцкистская вера в перманентную революцию».

Смотрите, сколько уже сказано ими.

Идеология превыше всего, über alles.

Идеологическая борьба превыше всего.

Идеологическая борьба должна быть доведена до мессианства.

Мессианство должно продвигаться беспощадно и неукоснительно.

И способ продвижения — перманентная революция (читай — оранжевая и другая). А также и насилие. Любое.

Немало сказано самими американцами?

Третий принцип, который, по мнению Фукуямы, неоконсерваторы унаследовали от троцкистов, — необходимость движения через хаос к наисвирепейшему порядку. То есть к такому порядку, который по своей свирепости даст сто очков вперед проклинаемому троцкистами сталинизму.

Движение через хаос. Мессианство через хаос. Рано организовывать новый мировой порядок, сначала новый мировой беспорядок, управляемый хаос. Кто это говорит? Фукуяма. Про кого он говорит? Про неоконсерваторов. Кто они? Ведущее звено американского политического класса.

Красивая картина?

(Продолжение следует.)