Леон Фелипе. Поэты и фашисты

В декабре 2019 года в очередном номере журнала «Дилетант», в рубрике «Портретная галерея Дмитрия Быкова», опубликовано эссе, посвященное творчеству испанского поэта Леона Фелипе (1884–1968). На обложку журнала вынесена цитата из стихотворения Леона Фелипе «Как жаль». Звучит она так: «Любая гадина воспевает сегодня родину».

Целиком стихотворение приведено в начале эссе и дано в переводе автора эссе — Дмитрия Быкова. Вопрос, возникающий при прочтении стихотворения, — кого же поэт назвал гадиной? Но одновременно возникает и второй вопрос — какова цель самого Быкова, для чего он выносит эту цитату в заголовок?

Начнем со стихотворения. Поначалу может показаться, что оно написано во время или после Гражданской войны в Испании (1936–1939), и Леон Фелипе таким образом выразил свое отношение к «гадинам» — к Франко и его последователям, которых он страстно ненавидел… А может быть даже к республиканцам, которых он подвергал жесткой критике за неспособность сплотиться и спасти Испанию…

Но нет! Оказывается, это стихотворение вошло в первый сборник Леона Фелипе «Стихи и молитвы путника», вышедший в 1920 году. Так о какой «гадине, воспевающей родину», идет речь?

В подстрочном переводе начало этого стихотворения звучит так:

«Как жаль,
что я не могу спеть в духе времени,
то же, что поют сегодняшние поэты!
Как жаль,
что я не могу выводить
гортанным голосом эти
блистательные романсы
во славу родины!
Как жаль, что у меня нет родины!»…

Видимо, Фелипе выразил тут горечь от потери родины — горечь того испанского поколения, которое мучительно переживало поражение Испании в войне с Америкой в 1898 году и потерю последних колоний — Кубы и Пуэрто-Рико. Горечь, что что-то прогнило в испанском королевстве… При этом Леон Фелипе не только не употребляет слова «гадина» — у него нет даже намека на мысль, что «любая гадина воспевает сегодня родину».

Конечно, поэтический перевод допускает вольности. Но вольность вольности рознь. Вот как звучит тот же фрагмент в переводе Быкова:

О как жаль,
Что не спеть мне в духе моей эпохи,
И не потому, что духи эпохи плохи,
А потому, что любая гадина
воспевает сегодня Родину,
Даже если Родина у нее — океанская
впадина.
Воспевает Родину, словно
преданность грозному богу Одину,
А я не могу воспеть мою Родину,
она у меня украдена.

То есть Быков произвольно вводит в перевод стихотворения перепев столь любимой либералами фразы «патриотизм — прибежище негодяев», и это сознательное искажение («любая гадина воспевает сегодня Родину») вполне тянет на новый «мем».

Позволив себе такую вопиющую «вольность» в переводе стихотворения, Быков далее переходит к рассказу о Леоне Фелипе и Гражданской войне в Испании.

Война в Испании, начавшаяся в 1936 году с мятежа генерала Франко и закончившаяся вступлением его войск в Мадрид, — тема, которая и сегодня сохраняет актуальность и остроту для Испании, и чрезвычайно важна также и для остального мира. Гражданская война 1936–1939 годов определила судьбу не только Испании и ее творческой интеллигенции. Эта война определила дальнейший ход мировых событий.

Прежде всего, она не была в прямом смысле слова гражданской войной. Армия Франко состояла по большей части из наемников — в ядре ее были верные генералу марокканские подразделения («регуларес») и части «Иностранного легиона», которыми Франко командовал в Африке. Также в Испании на стороне Франко воевали итальянские и немецкие подразделения. Да и на самом первом этапе мятежники достигли успеха только благодаря поддержке союзников. Находившийся в Марокко Франко был обречен — республиканские корабли перекрыли Гибралтарский пролив. Но на помощь пришел Гитлер, предоставивший Франко самолеты. Без поддержки немецкой авиации войска генерала так и остались бы в Марокко. А поскольку африканские части были наиболее боеспособной силой мятежников, без их помощи выступления сторонников Франко в других регионах, безусловно, были бы подавлены.

Так что Быков явно манипулирует, заявляя, что «гражданская война — неизбежный этап в развитии каждой нации»… Гражданская война в Испании не была никаким неизбежным этапом. Это был военный путч против республики, поддержанный несколькими фашистскими государствами.

И это отнюдь не только позиция советских историков. Совет Безопасности Генеральной ассамблеи ООН в мае–июне 1946 года провел расследование и пришел к выводу: «По своему происхождению, природе, структуре и общему поведению режим Франко является фашистским режимом, установленным по образцу нацистской Германии Гитлера и фашистской Италии Муссолини, и в значительной степени благодаря полученной от них помощи».

Дальше Быков рассуждает о гражданской войне следующим образом: «Где-то она приводит к победе будущего, как в Штатах или в России, где-то, как в Испании, — к триумфу прошлого. В Германии она закончилась фашизмом, и, чтобы победить его, потребовалось внешнее вмешательство. Любопытно, что будущее, как в России, после победы поспешно скатывается в архаику, а прошлое, как в Испании либо Чили, начинает быстро мимикрировать, реформироваться и впоследствии даже отрекаться от абсолютной власти. Так что не поймешь, что лучше».

Леон Фелипе страстно ненавидел фашизм, связанного с ним Франко и, естественно, Гитлера. Даже трудно предположить, с каким негодованием воспринял бы он, покинувший любимую Испанию и никогда больше в нее не вернувшийся, рассуждения о том, что режим Франко и режим Пиночета мимикрируют, реформируются… и даже нельзя понять, что лучше — коммунистическая революция или фашистский мятеж.

Франкистский переворот 18 июля 1936 года застал Леона Фелипе в Панаме, где он с 1935 года работал в качестве атташе по культуре при испанском посольстве. Так как посол в Панаме симпатизировал франкистам, республиканские власти назначили новым послом Леона Фелипе. Но панамские власти, также симпатизировавшие Франко, отказались признать его полномочия. Фелипе покинул Панаму и поехал в Испанию. Покидая Панаму, он написал:

«Я уезжаю, потому что хочу знать правду о трагедии моей Родины. И никто мне ее не говорит… Я хочу встретиться лицом к лицу с тем, что происходит, потому что правда завтрашнего дня мне известна. Завтра мир будет основан на справедливости и на уважении человеческого достоинства… или его не будет… Это коммунизм, то, о чем я говорил на своих последних лекциях? В таком случае, сеньоры, если это коммунизм, то завтра или мы все станем, с благословения господа, коммунистами, или мир полетит ко всем чертям…»

В Мадриде, в 1936 году, Леон Фелипе пережил жестокие бомбежки города немецкой авиацией и наступление на город войск Франко. Эти впечатления вылились у него в такие горькие строки:

О, я умею считать!
Я насчитал много мертвых,
Я посчитал их всех,
Я считал каждого из них.
Я считал их в Мадриде,
Я почитал их в Овьедо,
Я почитал их в Малаге,
Я почитал их в Гернике,
Я почитал их в Бильбао…
Я почитал их в траншеях;
В госпиталях…
В моргах на кладбищах,
В придорожных канавах,
среди обломков разбомбленных
домов%br.
Я считал мертвых этой осенью на Бульваре Прадо, я ходил ночью по этой смеси из человеческих останков и они долго еще оставались на подошвах моих башмаков.
Я считал мертвых на площадях
и в парках,
Я видел ребенка с разбитой головой, склоненной над его велосипедом, на пустынной площади, потому что все укрылись в убежищах.
18 ноября, только в одном подвале, я насчитал триста мертвых детей.
Я посчитал мертвых в каретах
скорой помощи,
В гостиницах,
В трамваях,
В метро,
Бледно-мертвенным утром,
И черными ночами без света
и без звезд…

Война коснулась почти каждого представителя его поколения, так называемых поэтов 27 года. Известный и любимый в Испании и мире Федерико Гарсия Лорка, уехавший после начала мятежа из Мадрида на родину, в Гранаду, был расстрелян. Поэт Мигель Эрнандес сражался на стороне республиканцев, был арестован и приговорен к смертной казни (замененной, благодаря вмешательству Пабло Неруды, на 30 лет заключения) и в 1942 году умер в тюрьме от туберкулеза. Поэт Хорхе Гильен, не менее известный в Испании, чем Лорка, попал в тюрьму, чудом избежал расправы, скрывался и в конце концов уехал из Испании.

Представители старшего поколения, учителя Лорки, Гильена и других, знаменитые поэты Антонио Мачадо и Хуан Рамон Хименес поддержали Республику. Во время Гражданской войны Мачадо снял фильм о Гарсии Лорке. Война для него закончилась трагически. Он пересек пешком испано-французскую границу вместе с отступавшими от Барселоны республиканскими войсками и меньше чем через месяц умер. Хуан Рамон Хименес покинул Испанию, уехав на Кубу.

Уехал накануне Гражданской войны и больше не вернулся на родину поэт Педро Салинас. В 1938 году из страны уехал поэт Луис Сернуда, а в феврале 1939 года, незадолго до победы Франко, Мануэль Альтолагирре, у которого убили двух братьев, пешком перешел Пиренеи. Покинул Испанию Рафаэль Альберти… Список можно продолжить. Как и Леон Фелипе, большинство покинувших страну, уже никогда не вернулись в Испанию.

Дмитрий Быков пишет: «В 1936 году подавляющее большинство „Поколения 1927 года“ встало на сторону республики — не потому, что все они были ахти какими республиканцами, у них были разные убеждения, и даже Лорка, которого советское литературоведение упорно делало чуть ли не социалистом (в действительности он был скорее аполитичен), вызывал ненависть франкистов вовсе не убеждениями».

А чем? Чем же раздражал франкистов Лорка, если не убеждениями?

Быков фактически сглаживает реально имевшие место противоречия, убеждая читателей, что не только режим Франко не испытывал особой неприязни к поэтам (почему же тогда они подвергались преследованиям?), но и сами поэты, во-первых, не испытывали особой любви к Республике, а во-вторых, не имели настоящих причин ненавидеть режим Франко.

Этот тезис — о том, что у испанских поэтов не было причин для ненависти к Франко, — проходит через все эссе Быкова.

Прежде всего, хотелось бы еще раз напомнить, что самый известный поэт их поколения, Федерико Гарсия Лорка, был расстрелян. Без суда и следствия, рано утром, в месте, которое до сих пор точно не идентифицировано. А остальные — подвергались арестам, нападкам и вынуждены были покинуть страну! Это недостаточный аргумент для ненависти? Но самое главное, эти аресты и преследования не касались же только и исключительно поэтов! Им подвергались все приверженцы левых взглядов.

Быков пишет: «Война в Испании происходила между модерном и архаикой, а вовсе не между плохими мятежниками и еще более плохими республиканцами. Бывает так, что коммунисты защищают хорошие вещи, например, законно избранное правительство; всегда будут люди, симпатизирующие Франко и Пиночету, но Франко и Пиночет всегда будут диктаторами, свергнувшими законную власть».

Вот как! Что значит закамуфлировать реальные убийства, ужасающие преступления против человечности под абстрактные понятия, мало что обозначающие, — «война между модерном и архаикой»! Таким образом, получается, что немецкие бомбардировщики из подразделения люфтваффе «Кондор», бомбившие Мадрид, Бильбао, Гернику, Барселону, — это просто атака архаики на модерн? А «Герника» Пикассо — это некий художественный протест модерна против архаики? Или это все же обнаженно-трагическая реакция великого художника на налет «Кондора», на гибель испанского баскского города Герника, на расстрел мирного населения, на шок Испании, ее ужас, беспомощность перед новой реальностью?

Европа прохладно приняла «Гернику» Пикассо потому, что ей была чужда выбранная им художественная форма? И о форме ли шел разговор? Нет, дело было не в форме. Дело было в нежелании увидеть, что такое фашизм… В Испании же и хорошо понимали, что такое фашизм, и хорошо видели нежелание остальной Европы осознать, что такое фашизм.

Дмитрий Быков пишет: «Не бывает, понимаете, поэтов, берущих сторону самых справедливых и профессиональных военных диктаторов; потом, когда революция вырождается в диктатуру, поэты, бывает, стреляются, но во время борьбы за свободу их выбор однозначен. Франко вел себя лучше Гитлера и Муссолини, но Франко был генералом и мятежником, и Леон Фелипе его ненавидел глубокой личной ненавистью. Настолько лютой, что после 1938 года в Испанию не приезжал…»

Какое тут сквозит снисхождение к поэтам-идеалистам, не способным понять, что военные диктаторы могут быть справедливыми и профессиональными. И понятно, каких «справедливых» диктаторов Быков имеет в виду — прежде всего, Франко и Пиночета. И чем же, интересно, по мнению Быкова, Франко вел себя лучше Гитлера и Муссолини?

Франко, как впоследствии и Пиночет, не просто «свергал законную власть». Франко привел из Марокко в Испанию марокканские легионы, наемников, получивших прозвище «мавры». И они с особой жестокостью расправлялись, в том числе с мирным испанским населением. Они прошли по стране, умыв ее кровью.

Приведу лишь несколько примеров так называемой «лучшести» Франко — хотя перечислять их можно бесконечно долго.

Игнасио Идальго де Сиснерос, испанский аристократ, вступивший во время Гражданской войны в Коммунистическую партию Испании и возглавивший республиканскую авиацию во время Гражданской войны, вспоминает:

«Произошло событие, о котором мало кто знает… Мне, как испанцу, стыдно о нем рассказывать, но я считаю себя обязанным сделать это, чтобы еще раз напомнить о том, что такое фашизм.

Как-то вечером фашистский самолет сбросил над Мадридом на парашюте ящик, в котором оказался труп советского летчика, разрубленный на части. Летчик по ошибке произвел посадку на территории противника, вблизи города Сеговия. В ящике лежала записка следующего содержания: «Это подарок командующему воздушными силами красных, пусть знает, что ждет его самого и его большевиков!»

Позже я узнал, что фашисты таскали советского летчика по улицам Сеговии, а затем убили его.

Мне стыдно, что в Испании могли родиться чудовища, способные на подобные поступки».

Зверства «Иностранного легиона», использование легиона как ударной силы во время Гражданской войны — это показатель «лучшести» Франко? В Африке обычной практикой легионеров было отрубание голов пленникам и выставление их напоказ.

Помощник Миляна Астрая, капитан Гонсало де Агилера, граф Альба-и-Йелтес, говорил, что испанские массы — это животные. Он заявлял иностранным журналистам, что «причиной гражданской войны стало изобретение канализации — раньше отбросы общества уничтожались очень полезными болезнями, а теперь все выживают и их слишком много».

Как должен был воспринимать поэт, мечтающий о лучшей, справедливой Испании, слова Миляна Астрая — садиста и убийцы, заместителя Франко по «Иностранному легиону», а потом главы легиона, министра пропаганды при Франко, кричавшего в Саламанке Мигелю де Унамуно лозунг легионеров «Да здравствует смерть!»?

Чем же Франко был лучше Гитлера?

Леон Фелипе считал, что главное в мире — это справедливость и человеческое достоинство. Героями его стихотворений были Дон Кихот, Иисус Христос и Прометей. С самого начала он подчеркивал, что пишет для бедных и для богатых, его стихи должны быть понятны и значимы для тех и других, потому что поэзия — это система знаков, которая помогает связаться с трансцендентным. Вернее, дает надежду на связь, хотя такая связь и не гарантирована. Поэзия — это луч света, послание, которое может пробиться через темноту, горести и несправедливости мира:

Чтобы крик был громче, я ищу человека, и говорю ему:
Поэзия — это крик во тьме, кричи со мной;
Поэзия — это песня во мраке, пой со мной;
Пой, пой и кричи, кричи!
Потому что Бог — глух
И там, наверху, все уснули.

Вот что Быков пишет об отношении Фелипе к Гитлеру и фашизму.

«Фелипе, в отличие от некоторых ублюдков, находящих вдохновение в большой крови и масштабных злодействах, — никогда не упивался ужасами XX века и вообще считал, что поэзия их касаться не может».

Даже недоумеваешь поначалу, каких же таких ублюдков имеет в виду Быков, раз уж Франко и Пиночет попадают в число не самых страшных диктаторов, а в чем-то даже, на взгляд Быкова, справедливых? Неужели опять Сталина?

Здесь Быков приводит стихотворение Фелипе «Аушвиц».

Аушвиц

Певцы и духовидцы ада — вы,
Данте, Блейк, Рембо, —
сегодня вас не надо.
Молчите. Вам слабо.
О Данте, с бешеным усилием меж
огненных бродивший призм,
твои хождения с Вергилием —
простой туризм.
Свидетель тайн земли и неба, легко
болтавший с их сынами,
в твоем аду ребенка не было, детей
туда не посылали.
Нас всех отныне не избавить,
не выкупить, не смыть.
Тебе такого не представить,, а мне не объяснить.

И вновь возникает вопрос: а с чего Быков взял, что Фелипе считает, что поэзия не может касаться ужасов? Нет, по мнению Леона Фелипе, основа поэзии — это страдание. Но перед ужасами фашизма даже поэзия бессильна. Она должна замолкнуть. Приведем стихотворение полностью, в переводе Павла Глушко.

Освенцим

«Поэты ада — Данте, Блейк, Рембо… Пусть говорят тише… Пусть умолкнут! Сегодня любой житель земли знает про ад куда больше, чем эти трое вместе взятые. Я знаю, Данте замечательный скрипач… Большой виртуоз!.. Но пусть он и не пытается сейчас своими дивными терцинами и безупречными одиннадцатисложниками запугать еврейского мальчика, который разлучен с родителями… И остался один. Один-одинешенек! Стоит в очереди к печам крематория в Освенциме.

Данте, ты спустился в ад под руку с Вергилием (великим чичероне), вся ваша Божественная комедия была туристической прогулкой с музыкальным сопровождением.

А здесь другое… совсем другое… Как тебе это объяснить? Ведь у тебя недостаточно воображения! Нет его у тебя. Вспомни, в твоем «Аду» нет ни одного ребенка… А этот — ты видишь его? — он один. Совсем один! Без чичероне… Ждет, когда раскроются врата ада, которые ты, жалкий флорентинец, не смог себе даже представить.

Здесь другое… совсем другое… Здесь не сыграешь на скрипке. Здесь лопаются струны всех в мире скрипок. Смекаете, поэты ада? Вергилий, Данте, Блейк, Рембо… Говорите тише! Играйте тише!.. Тс-с-с!.. Умолкните!!! Я тоже неплохой скрипач… И много раз играл в аду…

Но сейчас, здесь… Я ломаю мою скрипку… и умолкаю».

Это не призыв не касаться ужасов. Это парафраз известного высказывания Адорно: «После Освенцима нельзя писать стихов». Мир — ад, в котором нельзя писать стихи, стихи невозможны в этом мире. Это — крик отчаяния! Он не имеет ничего общего с заявлением о том, что есть темы, которых поэзия касаться не может.

Поэзия для Леона Фелипе — это, по сути, единственное, что может спасти мир. Это последняя возможность сказать слово, послать знак, сделать так, чтобы Бог обратил внимание на человека! И поэт лишает фашистов связи с Богом, поскольку они построили Ад и достойны только того, чтобы самим в него попасть.

Только понимая, как Леон Фелипе относился к поэзии, можно постичь всю глубину его стихотворения, которое называется «Франко». Он пишет:

«Существует две Испании, Испания солдата и Испания поэта… Существует две Испании и только одна песня… Франко, тебе принадлежат имущество, дом, лошадь, пистолет… У меня есть старинный голос нашей земли. Оставь себе все, пусти меня бродить по миру ни с чем… Но я тебя оставляю немым… Немым! И как ты будешь собирать пшеницу и поддерживать огонь, если я унесу с собой песню?»

Леон Фелипе называет Франко «преступным генералом» и говорит, что Испания находится в прахе и уж точно не Франко сможет ее поднять из праха.

Испанский народ — это только песок,
Услышь это, генерал!
Испанский народ — лишь песок,
Кто его объединит?
Этим объединителем
Не будет генерал-преступник
Кто его объединит?

Однако Дмитрий Быков все гнет свою линию и приводит еще один аргумент, способный, как ему кажется, примирить неразумных поэтов-идеалистов и диктаторов. Думается, что именно этот аргумент вызвал бы у Леона Фелипе наибольшее бешенство.

Быков пишет о поэтах: «Даже если приходится выбирать между франкизмом и коммунизмом, они интуитивно выбирают коммунизм, хотя и это не пряник; пример — Рафаэль Альберти, который был задуман великим поэтом, но написал столько ужасных идейно выдержанных стихов. Даже если Альенде все делает неправильно и губит чилийскую экономику, а Пиночет потом все будет делать правильно и сохранит в Чили рынок — Неруда будет на стороне Альенде. Пиночет его поместит под домашний арест и, возможно, отравит, и обстоятельства его смерти будут так же темны, как гибель Лорки».

Итак, диктаторам, в данном случае, Пиночету, надо отдать должное за восстановление чилийской экономики. Эти же аргументы мы слышали в 90-е годы и про спасительное правление Франко, восстановившего Испанию после Гражданской войны. Оставим за скобками исторические реалии — тяжелейшие последствия для Чили либерализации экономики и возращения национализированных Альенде предприятий опять в руки западных компаний. В данном случае главное — не это.

Главное, что речь идет о некоей экономической выгоде, закрыв глаза на кровожадные действия фашистов, надо видеть выгоду — ибо эта выгода и есть благо. А разве не такую позицию долгое время занимали западные страны — США, Великобритания, Франция? Разве не ради выгоды они столкнули СССР и фашистскую Германию, а сами остались в позиции наблюдателя? Точнее, расчетливо поддерживали того, кого им было выгоднее поддержать в тот или иной момент.

Напомню еще раз воспоминания Идальго Сиснероса. Он пишет:

«Нашей авиации срочно требовались самолеты. Мы разослали во многие страны людей с приказом купить, не считаясь с ценой, любые типы самолетов. Но все наши усилия оказались напрасны. Правительства «демократических» стран отказались продавать нам оружие, с удовлетворением наблюдая, как фашисты уничтожают свободу в Испании.

Они пустили в ход так называемую политику «невмешательства», запрещавшую продавать оружие обеим воюющим сторонам — и законному правительству суверенного государства, и группе генералов, поднявших мятеж против этого правительства.

Кроме того, что соглашение о «невмешательстве» являлось чудовищным нарушением международного права, оно было бесстыдным фарсом. В то время как фашистские государства (Германия, Италия и Португалия) с первых же дней мятежа, пренебрегая соглашением, непрерывным потоком отправляли Франко оружие и войска, Англия и Франция, ссылаясь на политику «невмешательства», фактически предали республику, создав вокруг нее непроходимое кольцо блокады».

Вернувшись в 1936 году в Испанию, Леон Фелипе пережил мучительные моменты. Он видел, как республиканские власти из-за разногласий не могли организовать оборону, как спорили анархисты, социалисты, троцкисты, коммунисты. И как на фоне хаоса и раздора шел дележ материальных трофеев…

Фелипе пишет поэму «Символ» (1936) в надежде сплотить разрозненные силы, заставить их договориться. В поэме он говорит, что испанцы всегда были плохими торговцами! (Это, кстати, тоже аргумент в пользу того, что слова господина Быкова о процветании экономики вряд ли бы встретили понимание у поэта.)

Они, испанцы, — идеальные испанцы, такие, какими их видит Фелипе, — шли от малого к большому: сначала совершали подвиги у себя дома, потом совершали исторические подвиги, а затем — эпические по масштабу деяния. Горько сокрушаясь по поводу поражений республиканцев, Фелипе говорит, что теперь история повернула вспять. Испанцы от эпических деяний перешли к историческим, потом — к деяниям местного, регионального значения… Что станет итогом такого «измельчания»? Этот итог будет печальным. Аристократия держала Испанию больше трех веков, буржуазная власть правила 70 лет, а пришедшая ей на смену республиканская власть продержится только несколько недель…

Он предлагал радикальные способы — спасение для него заключалось в быстром, немедленном объединении разрозненных левых сил. Леон Фелипе не был коммунистом, никогда не сливался с коммунистическим движением — наверное, не в последнюю очередь потому, что являлся по-своему верующим человеком, в то время как многие европейские левые придерживались атеистических взглядов. (В этом смысле он ближе не к европейским, а к латиноамериканским левым с их теологией освобождения, сочетающей христианство и коммунизм.) Но в «Символе» он со всей серьезностью предложил, чтобы все левые сами вырезали себе на лбу звезду — ни больше, ни меньше. Чтобы возникло воинство носителей звезды. Фелипе подчеркивал, что речь идет не о фигуральном, а о конкретном действии.

Но поэма не нашла отклика в сердцах современников. Объединения разрозненных левых не произошло. Леон Фелипе был вынужден сначала уехать из Валенсии, где он в тот момент находился, в Барселону, а из Барселоны — в Париж. Именно в Париже Леон Фелипе излил весь свой гнев на тех, кто казался ему не лучше Гитлера и Франко, а в чем-то даже хуже, — на беспринципных, предавших Испанию союзников, прежде всего, на Великобританию. Он спрашивал в своих стихах: что Великобритания — хитрая, беспринципная лиса — ответит на высшем суде, что она будет делать, чтобы обмануть Бога?

Гнев Фелипе понятен — в момент, когда его Родина сражается с фашизмом и терпит поражение, кто-то ловит рыбу в мутной воде и думает только об экономике, то есть о прибыли, закрывая глаза на существо дела <…>

А не этим ли занимается и Дмитрий Быков, распекая Леона Фелипе и всех идеалистичных «поэтов 27-го года» за то, что они чересчур близко к сердцу приняли бомбардировки мирных городов, похороны погибших, уничтоженную культуру и, в целом, фашизм?

Да нет, у Быкова фашизм вообще куда-то совсем исчез, испарился из той благостной картины, в которой предприимчивые в экономическом плане диктаторы всего-навсего свергают законное правительство. Подумаешь, страшное преступление! Тоже ведь, впечатлить такое деяние явно может только нервных поэтов… Но тогда не ясно, почему Гражданская война в Испании не исчерпана и продолжает волновать умы испанцев.

А тема гражданской войны действительно не закрыта и не исчерпана. Война не окончена потому, что мир очень далек от того, чтобы в нем восторжествовали справедливость и человеческое достоинство. В нем нет даже элементарной правды. Ведь и после смерти Франко (а Франко прожил дольше, чем Леон Фелипе, — диктатор умер в 1975 году), после известной на весь мир испанской trancision — якобы, мудрого и постепенного перехода к демократии, — после стольких лет оказывается, что правда не сказана, что гражданская война не закончена…

Так на какой основе должна возродиться Испания?

И кто еще, как Быков, захочет сплясать на костях умерших? На костях умерших поэтов, умерших республиканцев? Какие новые торговцы придут переиначивать их слова, мысли и чувства, руководствуясь своими сиюминутными интересами?