Отпустить в жизнь
Так вышло, что фильм «Салют, Мария!», о котором говорится в статье С. Е. Кургиняна, мне до сих пор на глаза не попадался. И вот, наконец, я его посмотрела. Это и в самом деле не шедевр мирового кинематографа — просто хороший фильм, не лишенный художественных находок и эмоциональной силы. Но для меня он прочно встал рядом с двумя другими, очень непохожими вещами, авторы которых размышляют, среди прочего, об одном — о матерях и повзрослевших детях, делающих судьбу мира своей судьбой, о том, как матерям быть с этим взрослением, как к нему относиться. Во всех трех произведениях матери делают правильный выбор, хотя кому-то он дался относительно легче, кому-то — очень трудно. Я говорю о романе Горького «Мать» и пьесе с тем же названием чешского писателя Карела Чапека. Вместе с ними фильм «Салют, Мария!» как бы образует своеобразную смысловую трилогию.
Материнские судьбы в фильме, романе и пьесе очень разные, хотя их объединяет необходимость — и согласие — отпустить повзрослевших сыновей в большой мир, в Историю, для жизни и смертельно опасной борьбы. Для Марии, героини фильма, здесь нет никакого вопроса. Она сама с юности вовлечена в борьбу, в историческое творчество, сама практически прошла через смерть. Для нее не принимать участия в судьбах мира — значит не жить вовсе. Она любит сына, и именно потому не пытается оградить его от всего, что связано со взрослой жизнью — в том числе и от смерти. «Не смерть страшна, страшно бесчестие», — напутствует она позже юношу и девушку, отправляющихся в тыл врага.
Героиня Горького сначала с опаской, с «тревожным вниманием» следит за тем, как ее взрослеющий сын «сосредоточенно и упрямо выплывает куда-то в сторону из темного потока жизни», как становится новым и непонятным. Но она не пытается отговорить его от этой новизны, не только потому, что привыкла смиряться со всем, что происходит с ней и вокруг нее, а потому что ее любовь к сыну тесно переплетена с уважением, с искренним интересом к нему как к человеку. Для Ниловны важно, во что Павел верит, что им движет, она не хочет терять контакта с сыном. И постепенно она меняется сама, выходит из темной домашней ямы и становится частью творящего свою судьбу народа: «Всю жизнь думала об одном — как бы обойти день стороной, прожить бы его незаметно, чтобы не тронули меня только? А теперь обо всех думаю, может, и не так понимаю я дела ваши, а все мне — близкие, всех жалко, для всех — хорошего хочется». Ниловна, жившая бездумно, по инерции, чувствовавшая себя игрушкой обстоятельств, а потому словно не совсем взрослая, взрослеет вслед за своим сыном. Сын и История становятся ее воспитателями и проводниками в настоящую жизнь. Ниловна становится сознательным и бесстрашным борцом. «Воскресшую душу — не убьют!» — бросает она в лицо жандармам.
Для героини Чапека Долорес, вдовы офицера, матери пятерых детей, все куда сложнее. Да и автор воздерживается от однозначных ответов. Долорес — вовсе не героиня Испании Долорес Ибаррури, она обычная женщина и мать, не интересующаяся политикой и всеми этими «мужскими делами». Она не понимает, зачем ее сыновья один за другим вырастают и куда-то исчезают из дома, в итоге оказывается, что насовсем — один за другим они, как и их отец, на которого они равняются, гибнут ради избранного ими взрослого пути. Старший, Ондржей, врач, умирает в ходе научного эксперимента, пытаясь разгадать тайну желтой лихорадки, затем разбивается летчик-испытатель Иржи, гражданская война уносит двойняшек Петра и Корнеля, оказавшихся по разные стороны баррикад. Все мертвые приходят к матери и она ведет с ними бесконечный спор. В ее представлении мужчины только тем и заняты, что уходят куда-то далеко и гибнут там во имя придуманных ими целей. Для ее мужа и детей то, ради чего они погибли, напротив, полно смысла — воинская честь, новые знания, будущее народа... В конце концов остается лишь младший сын Тони, еще школьник, нервный и впечатлительный юноша, которого мать пытается всячески оградить от опасностей взрослой жизни. Когда на страну нападает враг, Тони хочет уйти добровольцем, но мать, почти помешавшаяся от горя и страха, не хочет его отпускать. И тогда в доме на семейный совет собираются все мертвые мужчины, приходит даже давно умерший дедушка. Они говорят, что когда на кону судьба народа, то даже мертвые идут в бой вместе с живыми:
__«Мать. Но, слава богу, уже не можете ввязываться в эти дела.
Отец. Гораздо больше, чем ты предполагаешь, душенька. Гораздо больше, чем кажется вам, живым. Когда начинается война, мы, мертвые, поднимаемся...
Корнель. Мы вовсе не так мертвы, мамочка, как ты это себе представляешь.
Петр. Ведь в том, что сейчас совершается, — наша судьба. И наше дело.
Мать. Очень вы там нужны!
Ондра. Больше, чем ты думаешь, мамочка. Народу нужно, чтобы с ним шли его мертвые».
Мать все равно не хочет отпускать Тони, для нее он, да и все ее сыновья — всего лишь дети: «У вас всегда был какой-то особенный, свой собственный мир, куда мне никак не удавалось проникнуть за вами... свой собственный мир, где вы играли во взрослых... Но неужели вы думаете, что для меня вы были когда-нибудь взрослыми, большими? Вы? Или что я когда-нибудь видела в вас героев? Нет, мальчики! Я видела в вас только моих убитых птенчиков, только маленьких глупых ребятишек, с которыми случилось несчастье...» И только когда мать узнает по радио, что враг не щадит даже малышей, она сама вручает Тони винтовку. Ее выбор — отпустить повзрослевшего сына — всё же несколько неоднозначен, он основан на том, что детские жизни для нее, матери, святы. С другой стороны, она отправляет сына защищать детей, а значит, в глубине души понимает, что сам он уже не ребенок, ведь спасать детей — взрослое дело...
По-настоящему гуманистические литература и кинематограф не могут не отстаивать взрослость — то есть способность брать ответственность за судьбы других людей, за судьбы своей страны и всего человечества. Не позволять взрослеть, оберегать от всего, смахивать пылинки и разметать камешки с дороги — значит, не уважать. А любовь без уважения — это и не любовь, по крайней мере, точно не человеческая любовь. В пьесе Чапека есть один важный момент. Мать на словах вроде бы отрицает право своих сыновей и даже мужа быть взрослыми, все они для нее — ее «мальчики». Но она бережно хранит всё, что было им дорого: штабные карты, медицинские журналы, чертежи самолетов, оружие... Хотя это всё приметы взрослой жизни, отнявшей у нее близких. На самом деле она не отрицает их взрослую сторону, хотя и не понимает ее. И в этой способности не отвергать непонятное и неблизкое и проявляется уважение, а значит, настоящая любовь.
Разумеется, даже в Великую Отечественную были матери, а порой и отцы, которые старались уберечь сыновей от войны, выбивали им «белый билет» или даже поощряли дезертирство своих чад. Такие родители непоправимо калечили души своих детей, но это было исключением, а не правилом. И только где-то в конце 1950-х, когда страна уже более-менее оправилась от бедствий войны, начало крепнуть мнение, что детям не нужно взрослеть слишком рано, что де родители настрадались, пусть теперь хоть дети «поживут». То есть борьба переставала восприниматься как собственно жизнь — как ее воспринимала Мария, считавшая уклонение от вызовов и опасностей бесчестием, которое хуже смерти.
Не было ли это связано с ритуальным отцеубийством, которое было совершено на XX и XXII съездах партии? Ведь именно уничтожение отцовского авторитета, идеала мужества, которому вполне могут следовать и женщины, вывело на первый план не самое лучшее в женственном и материнском — слишком мягкое, слишком теплое и душевное — в пику твердости, в пику Духу. Осталась Родина-мать, порой даже в героических образах, но почти исчезло Отечество, с которым связана идея служения, преодоления. Взрослости. Этим не мог не воспользоваться враг...
— «Поспи», — говорила мать.
— «Вставай!» — говорил отец.
— «Поешь», — говорила мать.
— «Учись!» — говорил отец.
Приеду, слова всё те ж,
Да только не все слова.
Осталось: «Поспи, поешь...»
А следом шумит трава...
(И. Шкляревский)
