Что означает мода на «веселые» похороны?
В начале спектакля «Крот» (постановка С. Кургиняна, театр «На досках») говорится:
Омега:
«Сестра, вполне возможно,
Что очень-очень скоро
Прощаться с умирающими
Откажется немалая
Часть человечества. Чуть позже
Прощанье это все отторгнут.
Все скажут: «Нам так больно!
Так страшно! Надо что-то
Придумать этакое, чтобы
Не надо было так тревожить
Душу тем, кто знает:
Потом черед настанет
Наш уходить из жизни.
Долой несправедливое
Стремленье умирающих
Нам навязать прощание
И связанный с ним смертный ужас!»
Последние несколько лет в Европе и Америке все громче раздается голос тех, кто заявляет в связи с потерей близких: «Не надо нам тревожить душу!» Желание «не быть потревоженными» принимает фантасмагорические формы: на похоронах появляются клоуны, проводятся различные увеселительные акции, на смену темной одежде приходит разноцветная, факт смерти и утраты всячески затушевывается, и основное внимание уделяется пристрастиям, хобби и интересам покойного. Одной из главных ценностей таких церемоний считается максимальное соответствие характеру умершего — должны звучать его любимые песни, гроб делается в виде чего-то, что любил покойный: шоколадного торта, мотоцикла, машины, самолета…
В Великобритании подобные церемонии получили название «гуманистические похороны», «веселые похороны» и «празднование жизни». Сторонники таких «празднований» подчеркивают, что новый способ завоевывает популярность, и примерно 12% траурных церемоний уже проходит в «гуманистическом» ключе.
И, видимо, действительно популярность «веселых» похорон растет.
Летом 2018 года тема «веселых похорон» всплыла в британской прессе. Журналист журнала «Спектейтер», потерявший жену и оставшийся один с шестью несовершеннолетними детьми на руках, написал статью, в которой объяснял, почему был вынужден попросить людей, приглашенных на похороны его жены, оставить дома «гавайские рубашки и розовые воздушные шарики» и прийти в черном, со скорбным, уважительным настроением.
Журналист посчитал необходимым дать публичное объяснение потому, что те, кого он позвал проводить его жену в последний путь, с недоумением восприняли просьбу не превращать похороны в веселую вечеринку. В статье журналист разъяснил, что его жене не понравилось бы веселье на ее похоронах, и дети были бы травмированы. Он пишет: у несовершеннолетних с неокрепшей психикой, потерявших любимую маму, праздник на похоронах вызовет когнитивный диссонанс. Их психика может этот диссонанс просто не выдержать.
Но сторонники «гуманистических похорон» придерживаются другого мнения.
В ответ на публикацию в «Спектейтер» в «Гардиан» вышла статья «Смерть не нуждается в нашем уважении. Давайте праздновать жизнь на похоронах. Еще один взгляд на смерть, когда люди ее не боятся». Автор статьи, журналистка Эрика Бьюист, оппонирует коллеге и выдвигает ряд аргументов в защиту «веселых похорон», на которых происходит так называемое «празднование жизни».
Прежде всего, уже в названии декларируется, что есть смелые люди, отваживающиеся взглянуть на проблему смерти без страха: «Взгляд на смерть, когда люди ее не боятся».
Люди, как утверждает британская журналистка, проводят жизнь, отрицая, что они просто млекопитающие, ползающие по земле. Отрицают они это в том числе наполняя жизнь культурным содержанием. Люди при жизни имеют «вкусы, мнения, предпочтения и увлечения», оставляют «произведения искусства и именные здания, называют в свою честь детей и звезды». Умерев же, они, по словам журналистки, уподобляются «любому зверю, любому насекомому, любому скончавшемуся микробу». И именно поэтому о мертвых «не говорят плохого» — чтоб их не «бить тогда, когда они уже в шести футах под землей».
Уподобление мертвого человека «любому зверю» — далеко идущий тезис. Отношение к умершему человеку по принципу «закопать и забыть» нарушает самые древние человеческие табу. Уже в палеолитических поселениях находят первые признаки ритуальных захоронений — цветы на могилах, посыпание места захоронения охрой и другие. Эти признаки расцениваются как развитие представлений человека о смерти, формирование его взглядов на потусторонний мир. Но и не только — представление о потустороннем мире непосредственно связано с представлениями о бытии человека в этом мире.
Греческая Антигона не могла жить, зная, что тело ее брата Полиника осталось незахороненным. И готова была пожертвовать собою ради того, чтобы предать тело брата земле.
Теперь эти древнейшие человеческие законы предлагают отбросить, признать ненужным анахронизмом. А значит, вытащить один из краеугольных камней, лежащих в основе любой культуры.
Сторонники «гуманистических похорон» говорят то же, что в пьесе Жана Ануя Креон говорит Антигоне.
Креон: «Выходи поскорее замуж, Антигона, и будь счастлива! Жизнь не то, что ты думаешь. Она словно вода проходит у вас, молодых, между пальцами, а вы этого и не замечаете. Скорее сомкни пальцы, подставь ладони. Удержи ее! Жизнь — это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это скамейка у дома, где отдыхаешь по вечерам. Ты будешь еще больше презирать меня, но когда-нибудь — это ничтожное утешение в старости — ты поймешь, что жизнь, вероятно, все-таки счастье».
Другими словами, жизнь — это любимый автомобиль, детская улыбка, вкусный торт… Не надо искать сложности и убиваться в связи с неизбежностью смерти. И в том числе омрачать свои недолгие минуты счастья расстройством по поводу чьей-то смерти. И уж тем более отдавать жизнь ради такой глупости, как потребность захоронить умершего.
Антигона на это отвечает Креону: «Жизнь? Какой же будет моя жизнь? Какие жалкие поступки придется мне совершать изо дня в день, скажите, кому мне нужно будет лгать, кому улыбаться, кому продавать себя? Кому я спокойно дам умереть? Я хочу узнать, что я, именно я, должна совершить, чтобы жить? Вы говорите, что жизнь прекрасна. Это я и хочу узнать, как я должна поступать, чтобы жить… […] Я должна похоронить тело брата».
За словами Эрики Бьюист о том, что люди создают произведения культуры, у них есть личная история и т. д., слышатся другие слова: «Люди пыжатся доказать, что они не животные, не скоты». Но на самом деле они скоты, насекомые, ползающие по земле, наполняющие себя культурными ценностями в попытке что-то кому-то доказать. Но дорога одна, как у любого насекомого, — под землю. В этой картине мира не должно быть Антигоны, считающей, что человека нельзя сначала свести к уютному прозябанию, а потом и из прозябания спокойно переместить в могилу, засыпать и забыть.
Человеческая история — это история борьбы. Борьбы человека с природой, роком, страстями… Это не история приспособления и поиска уютного, теплого места под солнцем.
И, в конце концов, люди веками жили с представлением о том, что человек наделен бессмертной душой. И тезис о том, что человек — просто скот, противоречит христианским представлениям о мироздании.
Если человек после смерти уподобляется насекомому, микробу, это автоматически значит, что у него нет души, и никакой загробной жизни быть не может. То есть — человек полностью, абсолютно смертен. Отсюда плавно вытекает, что главный тезис г-жи Бьюист — антихристианский по своей сути, потому что спасение души для христиан — это важнейшая задача человека как в земной жизни, так и в загробной, вечной.
Констатировав, что человек после смерти уподобляется любому насекомому, сторонница «гуманизма» призывает отбросить страдания. Бьюист пишет, что праздничные похороны нужны, чтобы помочь оставшимся без близкого человека родственникам покойного справиться со скорбью. «Праздник» должен отвлечь родственников от грустных размышлений. И — дети! Бьюист говорит, что мы навязываем детям свои фобии, связанные со смертью. То есть страдаем сами и заставляем страдать детей!
Но что значит избавить ребенка — и в целом человека — от страданий?
Что это вообще будет за человек, лишенный переживаний? И будет ли он человеком?
У древних греков явление катарсиса в человеческой жизни — очищения через страдание — сильнее, чем очищение через смех. Именно поэтому трагедия — искусство высокое, а комедия, не вызывающая таких сильных чувств, — искусство низкое. Но эта традиция далеко не только греческая.
В XX веке поэт Райнер Мария Рильке пишет:
Мы только голос. Кем воспета даль,
где сердца всех вещей единый звон?
Его удар внутри нас разделен
на ровный пульс. Безмерная печаль
и радость сердца велики для нас,
и мы от них бежим, и каждый час
мы — только голос.
Лишь внезапный миг —
в нас сердца гул негаданно возник,
и мы — весь крик.
И лишь тогда мы — суть, судьба и лик.
Генрик Ибсен в «Пер Гюнте» указывает на различие человека и тролля: тролль всегда доволен собой, не испытывает сильных эмоций и стремится только к позитивным легким переживаниям. В этом его отличие от человека!
Эрика Бьюист же снова и снова предлагает тем, кто жив, быть довольным собой, только смеяться и никогда «не скорбеть», даже в случае ухода от нас близких. Не испытывать сильнейшее чувство страдания и, в конечном счете, не задумываться о смысле жизни. Смерть и боль заставляют думать о смысле бытия, о «сути, судьбе и лике», говоря словами Рильке.
Дальше журналистка, чтобы подвести базу под свои рассуждения, ссылается на мировой опыт. По утверждению Бьюист, в Европе слишком мрачно воспринимают смерть и похороны. Между тем есть взгляд, отличный от традиционного европейского: другое отношение к смерти существует в Мексике, некоторых частях Индонезии и Мадагаскара. «В Мексике похороны знаменуют собой начало ежегодного визита: семьи сидят на кладбищах в день мертвых с цветами, едой, напитками и всю ночь празднуют возвращение своих покойных родственников. В Тана Тораджа в Индонезии семьи годами хранят трупы своих близких в своих домах, и даже когда их хоронят, их регулярно эксгумируют, дают новую одежду, и они разгуливают, появляясь в селфи со своими потомками. В Центральном нагорье Мадагаскара родственников каждые семь лет эксгумируют, заворачивают в свежие простыни, а затем перезахоранивают, но лишь после огромной шумной вечеринки».
Тут госпожа Бьюист откровенно всё передергивает. В разных странах существуют разные погребальные обряды. И все они отражают представление о том, что будет происходить с человеком в загробном мире, о том, как надо проводить его в загробный мир, помочь ему. Они не призваны развлечь оставшихся в живых, а умершего просто вывести за скобки, как насекомое, животное.
Наоборот! Не только в Мексике, но и во многих странах ходят на могилы умерших родственников по определенным дням. Приносят хлеб и вино и символически разделяют трапезу с умершими родственниками, символически подчеркивая их и наше единство, подчеркивая, что они не ушли от нас совсем. И, конечно, никто в Мексике не пляшет на похоронах от радости. Все испытывают обычные в таких случаях эмоции.
И в Индонезии, и на Мадагаскаре люди скорбят, потеряв близкого человека. Разница только в том, что в Индонезии, например, умершие люди некоторое время считаются «больными», не умершими до конца. Их не хоронят сразу в земле, а бальзамируют и какое-то время общаются с ними так, как если бы они были живы. Такой обычай скорее отсылает к древним временам, когда умерших хоронили в домах. И свидетельствует об определенных представлениях о загробном мире, а никак не о легкости отношения к теме смерти, как это нам пытается представить британская журналистка.
Кроме этого, Эрика Бьюист, ссылаясь на комика Роберта Уэбба, подчеркивает, что проведение «праздничных похорон» — это то, что он в своей книге «Как не быть мальчиком» предлагал сделать во имя любви, чтобы «сделать победу смерти пустой». А отсюда следует, согласно мнению Эрики Бьюист, что праздник и веселье на похоронах позволяют ни больше ни меньше, как победу над самой смертью.
Журналистка заявляет, что «сосредоточившись только на потере, мы рискуем сделать (факт того, что) „они мертвы“ самым заметным фактом о них (ушедших от нас)». Фактически она сетует на то, что в Европе похороны проходят мрачно, так как с человеком прощаются однажды и навсегда. Между тем есть страны, где все не так однозначно — и тут опять в ход идет пример с Мексикой и призыв никогда и ни по какому поводу не скорбеть.
Это — снова передергивание в необходимом автору ключе. Потому что госпожа Бьюист рассказывает нам о традициях общения живых с умершими в указанных ею культурах, а никак не о том, что в данных традициях принято провожать умершего на тот свете со свистом и плясками радости по поводу его кончины.
Традиция скорбеть по поводу ухода человека из жизни сложилась за много тысяч лет существования человечества.
Во-первых, скорбь связана с тем, что почти никто, не считая некоторых сказочных и мифологических персонажей, из страны мертвых прямо не возвращался. А если и возвращался (в разных культурах это представляется по-разному), то совершенно в другом виде, зачастую не помня о прошлой земной жизни. Потому последнее прощание, особенно с близким тебе человеком, — это разрыв отношений с ним (во всяком случае, на земном уровне) навсегда. И этот разрыв вызывает боль.
Во-вторых, человечество верило с языческих времен, что путь человека после смерти не заканчивается, умерший смотрит на оставшихся здесь родственников и друзей и может позитивно или негативно влиять на их здешние дела. Потому духов умерших нельзя было оскорблять, и радостные пляски по поводу смерти предназначались только для врагов.
Кроме этого, ведь не боялись и не боятся смерти люди, которых ведет какая-то высокая идея. Еще Сократ, который мог спастись от смертного приговора, вынесенного ему жителями Афин, отказался от этого и принял цикуту. Потому что если бы он убежал, его глубочайшие прозрения о смысле нашего существования, оставленные в наследие человечеству, оказались бы обесценены безвольным и низким поступком.
История России наполнена примерами самопожертвования и презрения к смерти. Тут и революционеры, шедшие ради свободы и блага народа на каторгу и смерть, тут и подвиг всего советского народа, победившего в 1945-м нацизм. Если бы Александр Матросов боялся смерти, не было бы его подвига. Это и есть настоящее презрение к смерти, победа над ней, то, что называется «смертью смерть поправ».
Автор обсуждаемой нами статьи делает попытку подменить шекспировским «гнойником довольства и покоя» сильнейшие человеческие переживания, связанные с потерей близких, и отнять у людей способность одерживать настоящую победу над смертью.
Бьюист предлагает всем живым утерять настоящую человечность, умерев еще при жизни, капитулировать перед смертью, а не победить ее, как это происходит в момент, когда человек становится выше смертного страха и готов жертвовать собой во имя настоящей, большой и высокой идеи.
Вот что на самом деле проглядывает в этой моде на «веселые похороны» — крайняя форма так называемой экзистенциальной «смертной болезни», безумная и безнадежная попытка забыться навсегда, уснуть и видеть сны… Осталось только спросить госпожу Бьюист: «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?..»
Есть еще одна важная тема, вскользь поднятая в статье. «Гуманистические» похороны, в том числе, ставят вопрос о том, как именно рассказывать о смерти детям. Журналистка описывает, как одной исследовательнице, планировавшей рассказать школьникам о смерти, сказали, «что она может этим заниматься без использования слов „смерть„ и „умирать“». В то же время, отмечает Бьюист, «британский исследовательский проект „Труп“ показал, что молодые люди в школе хотят больше знать о смерти и о том, что происходит с телом после смерти».
Очевидно, что идея просвещения школьников и подробный рассказ о всех этапах трупного разложения будет воспринята сторонниками «гуманистических» похорон «на ура». Уже ссылки на похоронные традиции Мексики и Индонезии наполнены восхищением: окружающие не боятся перезахоранивать тела, их одевают в новые одежды, фотографируются с ними. Чем не положительный пример?
Сейчас уже невозможно никуда деться от стоящих в витрине кукол-скелетов. Даже если их не покупать — дети видят, что такие игрушки бывают. Детей отваживают от высокого — мыслей о смысле бытия и о значении смерти. И приучают к спокойному восприятию замогильного разложения и гниения. Куда дальше продвинется творческая фантазия «гуманистов»?
