Позывной Белка

Путь от студентки до военного медика, жизнь и быт в осажденной республике, начало и ход СВО глазами жительницы ЛНР

Часть 2.
(Продолжение, начало в № 569)

Продолжаем большую беседу с коренной жительницей города Ровеньки (ЛНР), служившей заместителем командира одного из батальонов народного ополчения ЛНР. Во второй части интервью — завершение рассказа о жизни и работе в осаждённой республике, а также о том, что и как поменялось в ЛНР с началом СВО.

— Мы ездили по домам. То есть поступали иногда звонки от соседей, что вот живет бабушка в соседней квартире, но что-то давно не выходит. Мы приезжали, выбивали дверь, а она от истощения, из-за того, что она голодная, не могла встать с кровати, у нее было дома холодно. Она лежала, всю нужду справляла под себя. Ну то есть и таких мы открывали, доставали, пытались и лечить, и кормить. Много семей у нас было подшефных, которым помогали тоже всем. У нас в батальоне мы сами решили для себя, что у нас будут собираться деньги. Ну то есть когда начали получать зарплату, поначалу же мы ее не получали.

— А как вообще вы выживали без денег?

— Вот так.

— За счет какой-то взаимопомощи, взаимного обмена? Кто-то вам что-то дает, что-то вы кому-то.

— Да. Я получала на тот момент алименты на ребенка, и вот часть денег я отдавала ребенку, бабушке, чтоб она кормила, а на другую часть мы могли с пацанами что-то купить, какую-то еду. Банку тушенки на пятерых на три дня, грубо говоря. Помогали нам некоторые местные предприниматели, фермеры, которые могли просто привезти ящик-два мяса какого-то или рыбы. Ну кто что мог, привозили, чтобы кухня могла работать для ребят. Такое было тоже у нас. В основном я ездила и добывала всё. Также Галина Созанчук, она помогала. Она помогала детским домам, дому престарелых, дому-интернату.

— Она общественник российский?

— Она журналист вообще была, да. И вот как-то мы с ней познакомились в 2014 году. Она в первый раз приехала, мы поехали в один детский дом, в интернат для людей с ограниченными возможностями, и вот так познакомились и потом стали работать вместе. Она потом уже даже когда не приезжала, через меня передавала что-то, чтобы я отвозила. Брошенных деток в больницах поддерживали. Так сейчас просто всё не вспомнишь…

— Расскажите еще про службу, про будни.

— У нас участок линии разграничения в нашей ответственности был 64 километра. Соответственно, по постам ребята стоят, где шесть человек, чуть больше, чуть меньше, по-разному. Ротация приезжает, я в ротацию — один медик. Ты находишься примерно где-то посередине, для того чтобы можно было на другие посты выезжать. Устроено было у нас так — это мы сами свои порядки устраивали. Я так сделала. Объезд идет, приезжает, к примеру, машина с продуктами, я еду в этом «Урале» по каждой позиции, спрашиваю, у кого есть какие вопросы. У кого там давление, у кого что-то заболело. Помощь бойцам оказываю по мере возможностей.

— То есть получается, Вы были заместителем командира, а по факту выполняли обязанности непосредственно санитара?

— Я выполняла всю работу. Уже потом меня поставили командиром медицинского отделения. Я задаю вопросы командиру, звоню по тем, по другим вопросам, а он говорит: «Белка, ты знаешь, как делать — делай! Я тебе доверяю». У нас такие были отношения с командиром. У нас никогда не было лжи, какой-то подставы. Вообще поначалу у нас был коллектив очень дружный. Пока не начали давать зарплату. Потом уже хотелось кому-то должность, звание. И началось потом такое как бы… Я никогда в этом не участвовала.

— То есть пока не было денег, было братство. Потому что люди без какой-то корысти все подобрались.

— Да, сначала же все пришли вот так — голые, босые, вообще ничего нет, нечего делить. А потом да, уже началось — уже кому-то хотелось больше. Я говорю: «Да мне вообще ничего не надо, мне вот этой работы хватает, я вообще ничего не хочу!» Чем больше звание и должность, тем больше проблем, бумажек и писанины. Я говорю: «Я вообще ничего не хочу, мне ничего не надо, мне и так хватит с головой».

— А сейчас, расскажите, какая ситуация, когда началась уже большая война. Надеюсь, не так же всё? Что, грубо говоря, один человек возглавляет санитарную часть и он же является одним на всех санитаром.

— Нет, конечно. Сейчас всё по-другому. Я это знаю, потому что девочка, с которой мы вместе служили, она пришла позже к нам уже в батальон — она до сих пор служит, по сей день. Она не командир, но как бы медсестра, фельдшер, сержант. Да, она ездила по позициям определенным, сейчас она, по-моему, где-то в медроте, ну то есть сортировочный пункт, доставляют раненых, там же нужно оказать первую помощь на месте, и дальше после сортировки отправляешь уже раненого дальше в госпиталь — о чем раньше можно было только мечтать.

— То есть кадровая ситуация улучшилась? Людей больше и больше возможностей?

— Да, конечно. На тот момент было тяжело, знаете, потому что я себе долго очень медиков искала. В основном, раньше как, если это девочки медики, они нередко приходили с целями… Не совсем подходящими. Одна говорит, что пришла сюда замуж выйти. Ну то есть ей не интересно ничего в плане работы, именно того, что нужно. Я ей объясняю, что беру сюда людей, чтобы они могли работать, я не справляюсь, мне тяжело, я одна. У меня много работы. Очень тяжело было найти таких людей. Потому что одна месяц побыла, другая два. Например, одну нашла, мы пошли, марш-бросок у нас был, сорок километров, она прошла два километра, и сказала: «Зачем оно мне надо, я увольняюсь». Всё, она отсеялась сразу. Тяжело было найти таких людей, которые бы не переживая и не боясь, могли поехать на передовую. Это вообще было очень тяжело.

— Расскажите, в Ровеньках какая сейчас ситуация?

— У нас считается как бы тыл. Но прилеты постоянно. У нас рядом нефтебаза и очень много военных, у нас как военный городок, и ребята с передовой приезжают на отдых, ну то есть они где-то размещены. Кстати, шахты все закрыты, ничего не работает. У нас вообще сейчас добычи нет.

— Это в целом в ЛНР или только у вас?

— Ровеньки и Антрацит — это самое большое было угледобывающее у нас место. Семь точно шахт у нас в одном городе. И у нас ничего не работает. Всё стоит, всё законсервировано.

— А когда остановилось? В 2014 году всё работало еще, до всех событий?

— Это всё за последний год СВО и чуть-чуть до СВО — всё закрыли. Ничего не работает, шахт нет вообще.

— А причина какая, если это еще до СВО закрылось?

— Не знаю, нерентабельно. Никто не хочет вкладывать деньги, потому что это же всё дорого.

— Ну, а сейчас нет каких-то признаков того, что что-то воскреснет в этой сфере? Все-таки это немалое производство, оборудование, рабочие места.

— Единственное, есть какая надежда — это то, что Россия очень много делает для нас. Нам, например, провели водовод. Это то, о чем мы мечтать не могли вообще. По три месяца краны пересохшие были. То есть если идет вода, дали, — час, два идет — прорыв, сидим неделю без воды. И вот, наконец, отремонтировали этот водовод, новый проложили.

— Как вообще без воды жили, как выходили из ситуации?

— Таскали воду. Я, ребенок, тачка. Как у обезьян руки от баклажек. Тянешь тачечку, я вот у соседей взяла ящик, нагромождаешь баклажек.

— А где набирали? Машины какие-то приезжали с водой?

— Да, подвоз воды у нас был организован, но опять же — подвоз воды, когда ты его застанешь, очень редко. Это надо сидеть и выжидать, чтобы увидеть и услышать эту машину, когда она подъедет. Вот. А в основном таскали. У кого-то скважины, родники какие-то искали. И вот ты просишь, набираешь воду и таскаешь. Когда вот муж с источника мог воды привезти, но там очереди такие, что, господи, надо день стоять, чтоб набрать воды. Это вообще было нереально, поэтому туда мы уже старались не ездить. Старались сами таскать воду. Двое детей дома, всем надо постирать, покупаться. И так тащишь, тащишь целый день, сколько ты можешь. Еще очередь нужно выстоять — это тяжело. Я по шесть баклажек таскала. Наберу, займу тут же следом очередь, прихожу домой, стою еще. Другие люди набирали ночью, вечером, с подвалов. С подвалов кое-где вывели сами люди пластиковые трубы на улицу и вот стоим, очередь, и каждый набирает и тащит себе на пятый этаж, на десятый, потому что вода на этажи очень плохо идет. То есть первый, второй этажи была вода — и всё, выше давления не хватает.

Это про водовод. Еще делают дороги. Правда, кое-где тут же их поразбивали техникой. Дорожники сейчас опять, заново весь асфальт содрали и опять переделывают. Ремонтируют больницы у нас. Наш город подшефный республики Коми. И вот они приезжают к нам, ремонтируют больницы, поликлинику отремонтировали полностью, четырехэтажное здание огромное. Поменяли полностью окна, завезли и поставили томограф. Работа большая проделывается. В центральной больнице городской, там, где хирургическое, травматологическое отделения, там тоже грандиозный ремонт, там поменяли крышу. Построили станцию скорой помощи модульную, подарили машин много скорой помощи с реанимацией. Для города
делается много.

— Эти учреждения работают для военных или для гражданских?

— Для всех. Там и военные лечатся, раненые, и простые люди.

— Линия фронта от вас далеко находится?

— Сейчас да. Но к нам всё равно летит всё. Сперва «Точки-У» летели, теперь «Хаймерсы», теперь эти новые ракеты «Шторм Шэдоу». Мы живем рядом с нефтебазой, а эта нефтебаза — единственная в Луганской Народной Республике, то есть это стратегический объект, вот и постоянно к нам что-то летит, то беспилотники, то ракеты.

— А в Луганске как? До какого-то времени было тихо, а вот сейчас изменилось в связи с тем, что появились у ВСУ более дальнобойные ракеты? Насколько интенсивны прилеты?

— Нормально… Регулярно. У меня сестра живет в Луганске, и в последнее время прямо их подряд бомбили. Хотя в Луганске они спокойно жили, забыли даже, что это такое. Удивлены были, что вдруг и к ним начало лететь. Говорит: «Я стою возле окна и слышу свист, смотрю в окно — ракета полетела. Ну, думаю, это наша, а это, оказывается, к нам».

— А по чему бьют — по военным или вообще в целом, куда попадут, туда попадут?

— Точно не знаю, заводы разбили. ДРГ еще работают, они же минируют.

— То есть до такого тыла ДРГ просачиваются?

— Конечно, ловят их постоянно. Работу проводит у нас Росгвардия, они отслеживают, и нормально у них работа идет, прямо успешно, продуктивно.

— А вот насколько оборона сейчас простроена, есть какая-то информация?

— Есть. Линию обороны создали, например, за Луганском, в Славяносербском районе, он теперь наш, прямо в три ряда. И блоки бетонные, и много что. Это я лично видела, мы ездили, видели, как это всё происходит. Прямо молодцы, закапывают такие треугольники бетонные, очень много делается. Бетонные блоки, я видела, везут четыре «Урала», с Сибири. «Ангара», «Лена», «Иркутск» — на них написано. Везут со всей страны. Военные, у нас тоже всякие есть, видишь их бесконечно в городе, с кем-то пообщаешься.

— Добровольцы, мобилизованные, или какая-то смешанная солянка?

— Есть и такие, и такие.

— С мобилизованными общались, вот так чтобы лично поговорить? Как они настроены?

— Нормально, они нормально настроены. Есть такие, кто хочет переселиться в Донецк, в Луганск, покупать жилье, жениться на наших девушках. И уже даже делают это. Из-за военных у нас цены на жилье подскочили. Если раньше какую-нибудь квартиру можно было за 400 тысяч купить, то сейчас она полтора-два миллиона стоит. И многие ребята говорят: «Мы останемся здесь. Мы сейчас отвоюем, всё сделаем, и будем жить у вас».

— А почему, интересно, они так говорят?

— Нравится им у нас. Атмосфера их привлекает, у вас так хорошо, говорят, такие девушки.

— Это хорошо, что во всех этих сферах ситуация у вас укрепляется. Но я спрошу про тяжелую историю. Сам просто выясняю, у людей разных спрашиваю, что кто знает. Вот эта история с Харьковской областью, когда наши вроде взяли территорию — Изюм и так далее. А потом мы ушли…

— Это была трагедия для всех, конечно. Непонятно, и это так все неожиданно было. Не ожидали мы того, что это произойдет.

— Я когда был в Красном Луче, там они, говорят, боялись, что еще дальше будут уходить, страх был.

— И у нас был, конечно, боялись. Думали, ну всё, сейчас и нас, короче, сдадут, и всё. Были пацаны-добровольцы, я не помню уже, с какого они именно места, но издалека, чуть ли не с Сибири. И вот они говорили как раз, что они находились там, когда их отвели. Они были очень недовольны, что, мол, как это так?! Но мы, говорят, останемся, мы продлим контракт и будем здесь до тех пор, пока мы не будем продвигаться. То есть так они были настроены, ребята, которые были там. Просто понимаешь, если не дай бог зайдут укропы в Донецк, Луганск — не останется в живых никого, вообще никого. Ни одного человека. Это наш самый большой страх. Когда объявили о СВО, мы танцевали, мы плакали возле телевизоров. На коленях стояли, что Россия пришла. Сейчас, слава богу, они сейчас всё освободят! Мы прямо ждали, что это будет завтра. Вот прямо сейчас они своей армией к-а-ак дадут! Да, вот так мы радовались. У меня мама плакала, стояла возле телевизора, стояла на коленях. Говорит: «Слава богу, Россия пришла, неужели?!» Просто настолько уже это всё… Именно в этот момент был такой пик, казалось, что всё, вот завтра они, ВСУ, нас завтра просто уничтожат. Вот уже такое состояние было. У нас уже стояли чемоданчики, детские вещи собраны.

— Это накануне признания республик?

— Да. Накануне признания и начала СВО. И я стою, и думаю, что мне делать? Лишь бы куда ломиться, лишь бы детей не трогали, лишь бы куда, хоть в тайгу, хоть на север. Потому что все мы: я, муж — на «Миротворце». Я там боевик, «террорист». У нас нет семьи, которая для них не сепаратист, колорад. Кто-то работает в суде, кто-то в администрации, кто-то в МЧС, кто-то в школе. Учителя русского языка — вот их смертные враги, особо опасный элемент. Мне мать говорит: «Собирай вещи и уезжай с детьми». Я говорю: «Я тебя не брошу, я никуда не поеду без тебя. Я буду здесь». И никуда мы не поехали, остались дома. То есть вообще никуда за эти годы не уезжали ни разу.

— Что-то можете рассказать о людях с той стороны фронта, наверняка были друзья и знакомые.

— У меня была подруга, в Харькове жила. Как мы с ней дружили! Она со мной перестала общаться. Говорит: «Пришли! Долбанные освободители! Разбили всё!» Я говорю: «Да какие это освободители, посмотри, это же ваши бьют!» Она: «Я осталась без дома!» И в итоге она поехала в Курскую область. Ну то есть как беженец.

Я говорю: «А что ты в Курскую область поехала, езжай туда дальше, чего ты не едешь к своим, там же настоящие освободители?» В общем, мы перестали общаться. То есть она уверена, что это пришли «освободители» и разбили всё. И ты ничего не докажешь, у нее свое…

— Ясно. Спасибо Вам большое за беседу!

— И Вам спасибо за возможность рассказать людям всё это…