Позывной Белка
Путь от студентки до военного медика, жизнь и быт в осажденной республике, начало и ход СВО глазами жительницы ЛНР
Представляем вниманию читателей большую беседу с коренной жительницей города Ровеньки (ЛНР), служившей заместителем командира одного из батальонов народного ополчения ЛНР. Из этого разговора можно немного узнать о судьбах людей, попавших в эпицентр исторической бури в 2014 году. Понять, как они жили и выстаивали. Теперь это знание полезно нам всем. В разговоре, естественно, затронуты и современные события, ситуация в ЛНР после вхождения в состав России. Разговор произошел и записан 27 июня 2023 года
— Здравствуйте. Расскажите немного о себе. Как Вас зовут? Откуда Вы? Каков Ваш возраст?
— Мой позывной в ополчении был Белка, пусть будет вместо имени. Я 1987 года рождения. Родилась и прожила всю свою жизнь в Ровеньках. Это Луганская область, с 2014 года ЛНР. У меня семья: двое детей, супруг, родители, бабушки — всё есть у меня.
— До событий 2014 года Вы кем работали?
— Последнее мое место работы было в аптеке. Я училась в Фармацевтической академии в Харькове и уже работала в аптеке, потому что у меня была сдана преддипломная практика. Когда у меня наступил срок защиты диплома, я еще смогла съездить в Харьков, а вот когда нужно было приехать забрать диплом, я уже выехать не смогла. На тот момент, когда я еще училась и начинала работать, я уже помогала ребятам из ополчения.
— То есть как раз когда Вы заканчивали учиться, всё и началось?
— Да, когда после Майдана пошли волнения, я была как раз в это время в Харькове, у меня была сессия. Помню, как находилась заблокированной в метро во время погромов. Они наверху ходят все в повязках, вот эти браслеты, украинские ленты, они кричали: «Геть Донбасс! Долой!» Я в этом метро сижу, думаю: «Сейчас не буду ни с кем спорить, ничего. Выхожу из метро и уезжаю домой. И я сюда больше не вернусь». И как раз не получилось больше вернуться. Я как вспомню, как сидела в этом метро, а они как кровопийцы кричат… И молодежь, так удивительно, что это молодежь, школьники старшие, студенты. И они все прямо — «растоптать, стереть с лица земли!»
Это ужас был! И я сижу, думаю: «Господи!» И маме звоню, уже вышли когда, говорю: «Мам, мне надо уехать домой, я боюсь, тут такое творят, я не хочу здесь находиться, мне противно, я хочу уехать отсюда, я сюда больше не приеду, зачем мне эта учеба, я больше не хочу быть здесь!» Это страшно было, жутко.
Далее, тот же 2014 год. День независимости Украины. Был праздник. Он где-то летом, в июне. Мне нужно было снова выезжать в Харьков за документами. Я проехала три блокпоста. А до того уже ездила на передовую — поддерживать ополченцев. Я очень боялась, думала, что меня снимут с рейса — но мне нужен был этот диплом, потому что потрачено столько лет, я хотела этого. Но в результате мы попали под обстрел. Из автобусов нас всех выгнали, положили на землю, автобус уехал. Мы пролежали на земле какое-то время и вернулись. И так мой диплом и по сей день остался там, в Харькове. Потом повесили мою фотографию «зрадник України» (предатель Украины) — там, в учебном заведении, и соответственно, про диплом я окончательно могла забыть. И даже тот диплом, когда училась еще на фельдшера, — я даже его не смогла забрать.
— То есть Ваше образование осталось на территории Украины?
— Даже два. Я ничего не смогла забрать оттуда. На тот момент стояло подразделение ополчения прямо в моем доме — цокольный этаж, выходишь и сразу они. Разные были ребята: и российские, и наши — все добровольцы. Они приходили ко мне, стучали в дверь и просили помочь. Я ходила, просто сортировала лекарства, им помогала, чем могла. Они мне в ответ воду помогали таскать.
— Это было лето 2014 года?
— Да.
— И добровольцев из России было много?
— Нет, немного. В основном наши пацаны, все местные. Стучали мне в дверь и просили помощи. Но так как у нас в принципе дом весь был «за Украину» — в основном бабушки этакие — то мне приходилось выходить к ним через окно.
— Бабушки были недовольны луганским сопротивлением?
— Да, да. И мне приходилось выходить в окно. У меня под окном стояли БТРы, БМП. Первый этаж, окно позади дома. Они меня сажали в машину, и мы ехали… На тот момент рядом с Ровеньками, Дьяковский перекресток, откуда пошла дорога на таможню, там уже шли боевые действия, и я ездила туда, оказывала помощь. Так же они потом меня привозили, и я заходила так же, в окно. Вот. В принципе так начинался мой боевой путь (улыбается).
— У Вас уникальный опыт — Вы ведь служили непосредственно в ополчении и даже были заместителем командира батальона — расскажите, как к этому пришло?
— Начиналось всё, как уже рассказала. Я бойцам помогала вообще всем, чем могла. Ездила с ними оказывать помощь раненым, кроме того, им и вещи готовила, и стирала. Потом в один прекрасный день позвонила маме подруга и говорит: «Слушай, нашему военному коменданту нужен помощник. Но нужен человек грамотный, который мог бы связываться с общественностью — то есть доносить информацию до населения. Дочь же твоя сейчас уже как бы без работы осталась?» Я была дома, думаю, схожу, ладно. Сходила на собеседование, меня взяли сразу. Первая моя должность, которая была, это помощник командира батальона по связям с общественностью. Ну, я Вам хочу сказать, много-много должностей других прилипли ко мне тут же. Это была осень 2014 года, даже ближе к зиме. Начались мероприятия, подготовка к Новому году. Соответственно, ехали люди отовсюду из России с гуманитаркой. Привозили подарки детские, приходилось иногда выезжать, чтоб их получить для детей. И мероприятия в школах, в детских домах, в садиках, и везде я ездила. Вот, занималась поначалу этим. А у нас, в нашем батальоне, не было даже медицинского кабинета. Не было ничего: ни ваты даже, ни бинтов…
— А Вы курировали медсанчасть?
— Потом — да. Я начала сама это всё организовывать. Думаю, у нас столько человек, надо что-то придумать. У того то заболело, у того это. Даже здесь на месте. Мы стояли в здании Налоговой службы. Я там облюбовала кабинетик, пацаны затащили шкафчики, и начался мой путь по поиску каких-то препаратов. То гуманитарщики, что приезжали, что-то подкинут, то туда съездила, с теми связалась. В общем, начала потихонечку завозить, по коробочке, по коробочке. Потом меня назначили. «Слушай, — говорит командир, — ну раз так, тогда будет у тебя еще должность медицины». То есть будешь санинструктором.
Соответственно, мне нужно было ездить на ротацию, потому что и там пункты нужно было организовать.
— На боевых позициях?
— Да. На тот момент… Начинали же мы вообще с Фащевки — это первое было наше место. Это от наших Ровенек, в сторону Антрацита, Красного Луча, туда, в сторону Дебальцево. Там стояли. Ну вот начиналось это так. То аптечки соберу потихоньку. Туда выехала, сюда. Еще наш батальон занимался помощью гражданским. Собирали людей, у нас были приемные дни. Люди приходили гражданские, приносили свои рецепты на лекарства, что им назначали, и им выделялись деньги. А деньги выделялись каким образом? У нас собиралась часть людей, которые были от батальона, они сидели в райисполкоме. Люди, которые имели бизнес, платили налог, официально, только в военную часть — и эти деньги раздавались на зарплату медицине, пусть по чуть-чуть, 200 гривен, 400. Но каждому какие-то деньги таким образом выплачивались. И выделялись деньги тем, кто нуждается. Пришла бабушка — «у меня нет лекарств, помогите». Ей выдавали деньги на эти лекарства.
— Это была организована такая система луганской новой властью?
— Да нет, наша власть еще тогда толком не появилась. Это было наше, местное начинание, от батальона.
— То есть этакая самоорганизация, чтобы какие-то проблемы разрешить.
— Да. С мэром всё согласовано было, и это работало. Люди приходили, получали помощь. Хоть какую-то, хоть что-то. Соответственно, этими рецептами приходилось мне заниматься, потому что нужно было вести учет, ведь это деньги. Я самих денег не касалась, но рецепты перепроверяла, считала и отдавала, вот так.
— Вы работали на контакте с командирами батальона. Расскажите, что это были за люди?
— Местные, шахтеры. Мой командир батальона работал в шахте. Просто шахтер. Он вышел первый, снял флаг на площади украинский — это был он. С палками стояли на блокпостах. Ничего не было, ни формы, ничего. Мы тазиками от самолетов укрывались. На блокпосту стоим, «Сушки» летят — тазик на голову, и вот так прятались. Это с самого начала так было у нас. А командиры все были у нас обычные люди, работяги.
— Наверное, хотя бы опыт срочной службы был, раз военные на себя взяли функции?
— У кого-то был, а у кого-то нет. Рядовыми все были молодые пацаны. Был у нас и в возрасте один, ему уже на тот момент стукнуло 63 года. Тоже на передовую ездил всегда.
— Расскажите какой-то яркий эпизод из Вашей службы, какую-то историю.
— Хорошо. Тяжелая история, но важная. Как ехать на Луганск от Ровенек, есть такой поселок Лутугино. Наши саперы выезжали всегда на разминирование территорий, городских и других. Встретил их по дороге, когда они ехали, мальчик, пастух. Он с соседнего села, Волнухино, где карьер, как на Луганск ехать. Он жил там. И он подошел к ним, говорит: «Ребята, там неотработанные „Грады“ в земле. Я там коров пасу, надо их убрать». Саперы отвечают: «Хорошо». Договариваются на определенный день. Саперы выезжают туда двумя машинами, у них была «Нива» и «таблетка» (УАЗ). Проехали, всю работу провели, разминировали, всё сделали, едут обратно. «Нива» проскакивает, а «таблетка» подрывается на противотанковой мине. По той же дороге — мина же имеет накопительное действие. Хотя, может быть, кто-то и подложил ее в это время. Из тех, кто были в «таблетке», в живых осталась только одна женщина, она сейчас инвалид, живет в Ровеньках, Танча ее позывной. Эта женщина — сапер. В принципе, позабыта всеми, только наши боевые товарищи к ней ездят. А так сидит, прикованная к инвалидному креслу, никакой помощи, ничего ей нету. Вот так вот. Ее выкинуло, у нее был перелом позвоночника — она единственная, кто остался в живых. Остальные все, в том числе этот же гражданский мальчик, пастух — ему оторвало ноги, — погибли. Отец были с сыном, саперы. Отец проехал в «Ниве», потому остался жив, а сына на глазах у него разорвало по частям. В «буханке» все были молодые парни — и все погибли. Соответственно, приехала «скорая» на место, уже когда ее вызвали. А врачи встали возле «скорой» и стоят — боятся идти, минное поле.
— Подождите, тут не очень ясно. Это же территория ЛНР была? Откуда там мины такие?
— Ну бои же везде шли, это всё там было и заминировано, и ДРГ могли установить. Там же на Лутугино дорога, там же везде бои шли, и это же Волнухино, где карьер, там же высотки, там везде противника позиции были, и наши батальоны там же шли, и на этих же местах они сражались с укропами.
— А эта история тяжелая, она когда происходила?
— 14 марта 2015 года они погибли. Я тогда была одна в медицине, мне нужно было со всем этим разобраться, собрать все тела. Одному парню выжившему удалось катетер поставить, я ему заткнула дырку в голове пальцем, потому что у него фонтаном кровь хлыстала, и поставила катетер. И его повезли в больницу, но не в Луганск в нейрохирургию, а повезли в Лутугино, в обычную реанимацию. Если бы его отвезли в Луганск — может быть, он бы выжил. А его повезли… Я была на связи с врачом до часу ночи, и он уже мне позвонил, говорит: «Мы боремся». А потом парень все-таки погиб. И вот у меня тело там, в Лутугино, у меня, соответственно, тела в Ровеньках, и этот мальчик из Волнухино, и вот так все они раскиданы, и мне нужно было со всеми разобраться. Мне нужно было отвезти их на вскрытие, а так как на тот момент зарплат не было, санитары в морге не работали. Они приходили на час примерно, делали свою работу по гражданским, а военными нужно было заниматься самим. И одежды для них нет — ее нужно было купить, потому что ее не было просто.
— То есть Вы всё это делали прямо сами, своими руками?
— Да, я сама ездила. И там же в Лутугино парень один, мне нужно его забирать, мне нужно его хоронить, он наш. С гражданским тем пастухом… Получается же, забрали все трупы сюда, ко мне, в Ровеньки. Мне нужно было поехать одеть их. То есть в морге их вскрывают, потому что там работал мой друг, я его просила, как-то он относился более лояльно. Мне нужно купить эту одежду и их одеть, помочь в морге, потому что тел много. И всё это пока оденешь, гробы потаскаешь, ну как бы тяжело, потому что… В Лутугино приехала, там была женщина в морге, судмедэксперт, мы с ней договорились, она говорит: «Я тебе ключик положу под камушек вечером». Я говорю: «Я приеду поздно». А там же тоже, просто так ты ключ не возьмешь от морга, это же тоже непросто всё. Она говорит: «Я тебе положу под камушек». Я говорю: «Хорошо, с меня канистра формалина». С ним было очень сложно, а у меня он был. Говорю, я тебе канистру поставлю там. Она: «Ну поставишь там, ключик занесешь потом, скажешь, что я передала». И я приехала, а там морг маленький, не развернешься, а он лежит голый, его одеть надо, а со мной водитель: «Ну давай помогу тебе».
Ну в общем, одела с горем пополам, в гроб этот положила и повезла в Ровеньки, а там, в машине, уже гроб один стоял, потому что у меня же времени нет, мне нужно еще гражданского домой завезти. Думаю, пусть он с нами покатается, я пока заеду в Лутугино, этого заберу, а этого отвезу домой. Потому что же тоже ночь, надо успевать. Но когда я привезла гражданского домой, этого мальчика, а у него, представляете, должна была быть свадьба на следующий день. И его родители кидались на меня: «Ты, тварь, виноватая, это всё из-за тебя, ты ничего не смогла сделать, его спасти».
Ну в общем, такая жуткая была история, конечно. Это так погибли наши саперы. Поехали разминировать, а получилось, что вернулись вот так. Ой, да таких куча была разных историй, ситуаций. У нас парень был. Он прошел войну в Чечне, он был сапер, по-моему, из Челябинска он был. Позывной Череп у него. Он тоже был на наших позициях, село Жёлтое, переправа, где Северский Донец. И этот парень решил ночью полезть на ту сторону и поминировать там. Сам, самостоятельно. И, получается, что он переправлялся по веревке через речку, он же не мог на лодке переплыть. Был в разгрузке, во всем. Сорвался и утонул. Вот его тоже формалинили сами, пакет, цинковый гроб, потому что нужно было переправить его домой. У меня аллергия на формалин…
— Домой в Россию?
— Да, да. Отвозили мы всех домой, абсолютно всех. Всех, какие к нам пацаны приезжали, мы всех переправляли их домой обязательно, сопровождали и везли гробы. Вот. У меня аллергия на формалин, я очень тяжело переносила, мне им вообще дышать нельзя, я только захожу, у меня и рвота, и головокружение. Но я формалинила, врач помогал, его же под пакет и чтоб сохранить. Потому что каждый родственник хотел бы увидеть, открыть этот гроб и увидеть там своего человека. То есть не изувеченного. Старались, по мере возможности.
— Вот Вы рассказываете такие тяжелые вещи… Вы, получается, не военный человек…
— У меня на тот момент уже был ребенок.
— И такие ужасы наблюдали… Как Вы вообще это выдержали?
— Честно? Не знаю. Я даже сейчас (с началом СВО) очень рвалась, ходила в каждый военкомат — меня не взяли. Сказали — двое детей, не положено. А на тот момент я настолько хотела помогать — всем. У меня была ситуация, когда ко мне пришла в батальон девочка, ее тетя сначала пришла, плачет, говорит: «Помогите мне чем-нибудь». К командиру пришла. У меня, говорит, дочка больная раком, у нее онкология. А у нее один сын, мужа нет, никого нет. Работа низкооплачиваемая. Ну что нам делать? Командир говорит: «Ну подходите к Белке, она что-то придумает». Эта девочка пришла ко мне, рассказала. Мы за один день нашли ей деньги на химиотерапию. Ну то есть я подключила волонтеров из Москвы, и уже вечером мы отвезли под видеоотчет тетке сумму на химиотерапию. Ее вылечили. И по сей день я ее встречаю, а раньше даже были такие моменты, что я в больнице лежала, ее тетя приходила ко мне, то конфеты принесет, то еще что-то. Я, говорит, настолько Вам благодарна, мы бы никогда не нашли эти деньги. На тот момент одна процедура около семи тысяч рублей стоила. Ну то есть для нас это неподъемные деньги, мы бы не смогли. Таких куча была ситуаций.
— Хорошо, что светлое что-то вспомнили, а то прямо очень тяжелый разговор.
(Продолжение следует.)
