Человечина под соусом аполитичности — 3, или О социальной ответственности ученых
А что же делать несчастным ученым?! — недоуменно воскликнет читатель, прочитав про бурю обсуждений, вызванную публикацией некоторых результатов научного исследования из области популяционной генетики. — Что же, теперь сказать публично ничего нельзя — мало ли, как сказанное может быть воспринято и интерпретировано разными неадекватными и политически ангажированными личностями? Может, прикажете и вообще перестать заниматься наукой?
Мы, конечно, так не прикажем (хотя, может, иногда и хотелось бы), потому что права такого не имеем. Но вообще-то мысль о том, что некоторым ученым лучше наукой вообще не заниматься (или как минимум, не посвящать в результаты своих занятий широкую публику) очень даже привлекательна, хотя и не нова. Ведь смотрите, как действуют некоторые ученые, упорно твердящие о том, что они во всех смыслах вне политики, а занимаются исключительно «чистой наукой» (то есть очищенной от всякой ненужной шелухи вроде практических применений, социальных и политических смыслов). По сути, они говорят нам, что занятие наукой (в их личном — подчеркнем — понимании) — само по себе такая большая ценность, что общество должно делать всё возможное, дабы оно осуществлялось, и покорно терпеть любые издержки этого занятия. То есть ведут себя как избалованные дети, которые чувствуют, что они сами по себе настолько ценны, что взрослые стерпят любые их безобразия.
Представим себе такое чадо лет 4–5, озабоченное исследованием окружающей среды (а дети часто имеют подобные наклонности), которое заинтересовалось тем, что будет, если бросить огонь в бензобак. Поэтому чадо берет спичку, зажигает и бросает ее в бензобак... ну, сами понимаете, с каким результатом. Внимание, вопрос: виновато ли чадо? Вроде бы нет...
Во-первых, оно было движимо благородными и правильными со всех точек зрения мотивами — жаждой исследования мира, — при этом не отягощенными ничем нехорошим: ни корыстью, ни злобой, ни... ничем, в общем. Имеет ли ребенок право исследовать мир вокруг себя? Конечно!
Во-вторых, оно не знало (то есть совсем) о вероятных последствиях своих исследовательских действий — ну вот нет у человека без опыта и образования априорных и имплицитных знаний о том, что соединение огня и бензобака приводит к взрыву. Соответственно, результаты, достигнутые в результате эксперимента, никак не могут быть названы злоумышленными.
В-третьих, оно — ребенок. То есть по всем законам существо недееспособное и не правоспособное — именно в силу того, что ничегошеньки не знает — и поэтому ответственность за свои действия нести не может.
В-четвертых...
Но не будем дальше утомлять читателя. И так ясно, что чадо не виновато. А кто тогда? Ведь «результат исследования» в виде разрушений (хорошо, если без жертв) налицо. «Ну кто, кто, — скажет читатель, — ясно, кто. Родители виноваты, или заменяющие их лица. Потому что допустили, что чадо имело возможность заиметь спички, подойти к бензобаку, открыть его и… Ведь детям потому и не дают спички — чтобы они по незнанию в соединении с любознательностью не наделали делов...». И мы с читателем согласны: чадо не виновато. Более того, оно таки имело полное право исследовать окружающий мир всеми доступными методами, а ответственность за то, чтобы ему были в принципе не доступны потенциально опасные методы, лежит не на нем.
Теперь рассмотрим другой пример, весьма похожий на предыдущий по многим параметрам. Некий ученый (например, похожий на г-на Балановского из нашей предыдущей статьи), движимый бескорыстным (предположим) и в чем-то даже благородным намерением просветить темных сограждан, решил ознакомить общественность с результатами своих научных исследований (тоже, предположим, произведенными в исключительно благородных и правильных со всех точек зрения целях Познания с большой буквы П). Поэтому он взял и предоставил свои научные результаты журналистам некоего общественно-политического журнала (похожего на журнал «Власть»), которые сделали из них статью, а потом (впечатление «усилить хочется», как говорил герой фильма «Служебный роман») дал еще многочисленные интервью на эту тему. И этот комплекс действий (еще до конца не завершенных — ведь статьи еще пишут и интервью еще выходят) мы считаем совершенно аналогичным бросанию горящей спички в бензобак. Аналогичны и последствия, хотя они еще проявились не в полной мере, и объем и сила взрыва еще до конца не ясны.
Поскольку «спичка» в нашем втором примере значительно сложнее спички в первом примере, опишем ее подробнее.
Научные результаты, которые наш гипотетический ученый предоставил для «просвещения» общественности, были абсолютно... как бы это сказать помягче... ясными и понятными совершенно любому человеку. Они состояли в том, что русские то ли жили раньше на ныне считающихся русскими землях, то ли откуда-то пришли. Соответственно, исконно русские земли то ли действительно исконные, то ли не вполне. То ли русские — близкие родственники украинцев и белорусов, то ли, наоборот, украинцы — родственники белорусов и русских. То ли в русских вся кровь финская, то ли вся татарская (за исключением вполне вероятной возможности того, что в татарах вся кровь русская, да и в части финнов — тоже). То ли генетические отличия между расами есть, то ли, напротив, тоже есть. В общем, абсолютно всё ясно — как в известном анекдоте про так называемую женскую логику, когда женщину спрашивают, какова вероятность встретить в Москве динозавра. Она отвечает: 50 %. Почему? Потому что либо встретишь, либо нет!
Ну и, наконец, там было несколько совершенно неожиданных научных результатов.
Во-первых, выяснилось (кто бы мог подумать!), что чем севернее живут русские, тем более они родственники с северными финно-угорскими народами, а чем южнее живут русские — тем больше у них родства с южными славянскими народами и — внимание! — меньше родственности с финно-уграми. Правда, неожиданно?
Во-вторых, обнаружилось, что все заявления множества ученых о том, что расы генетически практически неразличимы, — это дань политкорректности. А на самом деле генетические различия между расами есть, да еще какие!.. Просто-таки огромные! И они совершенно точно не исчерпываются теми различиями, которые видны невооруженным глазом (типа цвета кожи), а распространяются на всё — например, на интеллектуальные способности или на работоспособность... (не кажется ли вам, читатель, что всё это мы уже где-то читали?). Но самое интересное — прямых доказательств нет. Так, некоторые тенденции. А как наш ученый установил эти тенденции? А... он провел статистические исследования нескольких генетических маркеров (кусочков генома). И у него сложилось вот такое впечатление... Стойкое, хотя и без прямых доказательств. И конечно же, о нем должны узнать все! — это же важное научное открытие! А как же, например, результаты Л. А. Животовского, работающего в том же институте, что и наш гипотетический ученый, в соседней буквально лаборатории, прямо противоположные этим «научным впечатлениям»? Ничего, что исследование Животовского, на порядки (!) более представительное, убедительно показало, что генетически расы отличаются настолько мало, что это даже трудно представить? Вот что пишет Л. А. Животовский:
«Расы оказались намного более схожи друг с другом, чем различны.
Исследования показывают, что генетические различия между всеми людьми затрагивают лишь тысячную часть, т. е. всего 0,1 % всей ДНК (генома). На самом деле генетическое сходство между людьми еще выше — ведь большинство различий приходится на «молчащие» участки ДНК и не затрагивают функционально важные участки генома. Основные гены у всех идентичны.
Таким образом, наследственную информацию человечества можно представить в виде айсберга, у которого наверху находится лишь тысячная часть генома, по которой люди генетически различаются между собой, причем большая ее часть генетически инертна: существующие различия по ним не затрагивают существенных биологических свойств. «Подводная» часть айсберга, занимающая 99.9 %, представляет часть генома, которая абсолютно одинакова у всех людей на Земле».
Так как? «Да ерунда всё это, — восклицает наш воображаемый (но похожий на О. Балановского) ученый, — это всё презренная политкорректность! А на самом деле...».
Вот такая «спичка». Что же касается характеристик «бензобака», то есть нашего общества, чрезвычайно чувствительного к обсуждениям любых тем, затрагивающих национальность, расы, исконно-посконные территории, родство... Подробно описывать эти характеристики нет необходимости — они и так всем известны, не правда ли? Вот, например, буквально сегодня, 4 ноября, состоялся очередной «Русский марш»...
И вот наш ученый кидает вышеописанную горящую «спичку» в известный нам всем переполненный парами «бензобак». Результат известен. И понятен. И хорошо, если взрыв не разорвет интернет-оболочку и не прорвется в реальное пространство какими-либо территориальными или иными претензиями, основанными на «научных данных». Внимание, вопрос: кто виноват? Неужели наш ученый?
Если судить по аналогии с первым разобранным нами примером, ученый не виноват.
Во-первых, потому что он был движим исключительно чистым и бескорыстным (если не учитывать, что он за это получает зарплату, которую ему платит государство, которое берет ее из налогов, которые платим мы с вами и которые можно было бы потратить на другие цели, например, на помощь больным детям или на усиление обороноспособности) познавательным интересом. Что может быть благороднее «чистой» науки? Только стремление к просвещению, к распространению знаний в народонаселении!
Во-вторых, наш ученый, наверное, не мог даже предположить, что его чистейшие и благороднейшие научные результаты могут быть использованы в грязной политической игре. И что совершенно «не имеющие никакого отношения к политике» «научные сведения» о том, какие территории для каких народов «исконные», а какие народы на них «случайно оказались, с улицы зашли», могут вызвать какие-то бурные реакции в обществе. А уж абсолютно политически нейтральные данные о различиях между расами... ну кому может придти в голову, что они могут вызвать какие-то общественные проблемы? Вы зря смеетесь, уважаемые читатели. Потому что именно так рассуждают многие ученые, особенно настаивающие на своей аполитичности. Дескать, наше дело — наука и только наука. А как там «наше слово отзовется» — не имеем никакого понятия! Потому что ничем, кроме науки не интересуемся — времени нет, да и сил — всё отдаем науке. Соответственно, откуда нам знать, как наши исследования воспринимаются обществом? А если что-то не так, то мы ни при чем, потому что ничего плохого не хотели, а раз не хотели, то и не виноваты.
В-третьих, наш герой — ученый. А ученые — это особенные люди. Которые занимаются самым важным делом на земле — исследованием мира. Что там выращивание хлеба или выплавка стали, или борьба с преступниками, или охрана государственной границы? Все это ничто в сравнении с наукой. Наука — высшая ценность. А ученые — жрецы науки. И любое общество должно относиться к ним как самому драгоценному... и прощать им мелкие промахи... Ведь все, что ни делает ученый, — результат его погруженности в науку. Вот рассеянность, например. Или аполитичность... принципиальная.
Если говорить серьезно и если быть честными с самими собой, то именно такой какой-то образ науки и людей, ею занимающихся, полностью или частично сидит в нас. И определяет наше одновременно восторженное и снисходительное отношение к ученым. За последние пару веков в нашей культуре сложилось действительно исключительное отношение и к науке (говорим же «храм науки»), и к ученым — им всем вместе и каждому в отдельности прощают то, что не прощают другим. И если авторитет учителя так и не удалось «поднять на недосягаемую высоту», то авторитет ученого — удалось. Настолько, что отношение к ученым в обществе где-то сродни отношению к тому самому избалованному чаду: ценность ученых так высока, что им можно простить всё. Однако если в советское время такое отношение было оправданно: в том числе и благодаря ученым и развитию науки СССР удалось достичь небывалых успехов в модернизации страны, победить в войне, послать человека в космос, построить лучшие в мире системы образования и здравоохранения... Причем заметьте, уж никак нельзя сказать, что советские ученые были аполитичны, не правда ли? Более того, есть обоснованные подозрения, что многие великие советские ученые достигли своих выдающихся результатов именно потому, что были советскими учеными, то есть, говоря современным языком, политизированными донельзя. А что сейчас? Почему мы должны быть благодарны нашим современным ученым? Не с их ли молчаливого согласия разрушены здравоохранение и образование, испарилась отраслевая наука, разрушается РАН? Да и... сами знаете.
Вернемся к нашему примеру. Так кто же виноват во «взрыве», произошедшем в результате вбрасывания в общество якобы «чисто научной» информации? Если мы согласимся с тем, что ученые, как правило, — взрослые люди, которые вполне могут (и должны) осознавать свои действия и отвечать за них, а также в состоянии сложить 2 и 2, то мы должны будем, как это ни прискорбно, заключить, что во взрыве виноват наш гипотетический ученый. В противном случае нашего героя надо признать недееспособным субъектом, представляющим опасность для общества. И поступать соответственно.
Раз вина нашего гипотетического ученого установлена, то нужно далее проанализировать, что привело его к этому преступлению (создание взрывоопасной ситуации в обществе иначе как преступлением и не назовешь). И ответ на этот вопрос — вы не поверите! — лежит на поверхности. В основе преступного поведения — та самая аполитичность, которой так кичатся наши ученые (большинство, не только наш гипотетический).
Антоним аполитичности ученых имеет название «социальная ответственность ученых».
Весь XX век был наполнен спорами о социальной ответственности ученых. Эти споры особенно ярко вспыхнули после ядерных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Было совершенно очевидно, что без многолетних усилий множества ученых атомная бомба не могла бы быть сделана. Несут ли все эти ученые ответственность за результат? — то есть за последствия ядерной бомбардировки, как непосредственные — гибель сотен тысяч людей и разрушение городов, так и отдаленные — болезни и смерти других сотен тысяч людей, разрушение экологии и т. п.
Но не только атомная бомба была причиной вспыхнувшего интереса к вопросам ответственности ученых. Не менее «воспламеняющими» были и многочисленные «успехи» науки гитлеровской Германии: в области расологии, в медицине (особенно впечатляли эксперименты, проводившиеся на узниках концентрационных лагерей, свидетельства о которых были представлены на Нюрнбергском трибунале, судившем немецких ученых и врачей) и т. п.
Так несут ли наука и ученые ответственность за негативные социальные и человеческие последствия своих исследований и их практического применения? Этот вопрос поставил под сомнение и широко распространенные и практически общепризнанные представления о науке (восходящие еще к эпохе Просвещения) как о безусловном социальном благе. Точно так же был сильно проблематизирован и вопрос о том, является ли такой уж неоспоримой ценностью свобода научного поиска (которая настолько важна для современной культуры, что во многих государствах, включая Россию, соответствующая норма закреплена в Конституции: «Статья 44. 1. Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества…»).
Продолжающиеся многие годы обсуждения социальной ответственности ученых, по сути дела, не привели к каким-то определенным решениям. Можно даже сказать, что решение во всех «сложных» случаях (когда научное исследование или его возможное практическое применение чревато опасными социальными или человеческими последствиями) состоит только в одном — в присутствии этой самой социальной ответственности ученых, то есть в ясном понимании ими политических и социальных последствий своих действий. Подчеркнем еще раз: решение — в наличии у ученых этой самой социальной ответственности, то есть в поведении, прямо противоположном крикам «ученые вне политики!».
Судите сами. В ходе дискуссий, продолжающихся уже несколько десятилетий, были определены следующие «проблемы»:
1) Поскольку «развитие науки подчинено объективной логике... отказ какого-нибудь конкретного ученого от участия в потенциально опасных для человека и общества исследованиях ничего не изменит». По сути, это отговорка, предполагающая, что всегда найдется беспринципный «аполитичный» ученый, который проведет эти самые потенциально опасные для человека и общества исследования, от которых откажется «социально ответственный» ученый. И поэтому, дескать, бесполезно отказываться и ответственному... Ну да. Если всегда найдется человек, который возьмет то, что плохо лежит, то почему это не взять мне?
2) «Негативные эффекты научно-технического прогресса порождаются не собственно научной деятельностью, а теми социальными силами, которые контролируют практическое применение научно-технических достижений». Соответственно, либо наука и ученые должны играть какую-то роль в определении того, как именно используются эти достижения (а для этого они должны быть социально-ответственными и более того — участвовать в политике), либо одно из двух.
3) «Результаты фундаментальных исследований принципиально непредсказуемы (в противном случае их проведение не имело бы смысла), так что проблема социальной ответственности имеет смысл лишь в отношении прикладных исследований». Это кажется наиболее серьезной проблемой, однако и тут социальная ответственность ученого, то есть его глубокое понимание состояния общества может помочь ему в том, чтобы «при планировании и проведении фундаментальных исследований хотя бы пытаться предвидеть и предотвращать возможные негативные последствия». Или, на худой конец, в том, чтобы ответственно (то есть политически) подходить к вопросу о публикации полученных результатов и передаче их тем, кто может их опасным образом использовать.
Нам кажется, что вывод очевиден: только социальная ответственность ученых может уберечь человечество от «кривых» и опасных применений результатов научных исследований, никакого другого варианта не существует. Однако большинству ученых (не только наших российских) это совершенно не очевидно. Более того, они продолжают, несмотря ни на что, настаивать на своей принципиальной аполитичности, «оторванности» от жизни и приверженности «чистой науке». Выдающийся советский физик, академик Петр Леонидович Капица, похоже, подозревал, что это происходит просто из стремления к комфорту и душевному спокойствию (которому, конечно же, политизация противопоказана). Еще в 1935 г. он писал: «В академической среде часто приходится слышать о том, что развитие чистой научной мысли должно совершаться в стороне от запросов жизни. Конечно, все согласны, что практические запросы жизни используют научные достижения для развития материальной культуры, но все же считают, что самый ход развития научной мысли должен идти сам по себе, не согласуясь с окружающими запросами жизни. Этот взгляд, по-видимому, в основе своей обязан вполне естественному и законному желанию среди ученых работать с известной независимостью и при душевном спокойствии». Тогда же он писал и о «чистой» науке: «Слово «чистая» наука появилось у нас как перевод с французского и английского слова pure (pure science). Это слово, по-видимому, в его первоначальном смысле обозначало, что в процессе изучения соблюдается известный пуританизм (так принято обычно выговаривать) намерений. Впоследствии в употреблении этого термина чувствовалось желание подчеркнуть, что наука существует для самой науки».
Вместо неприятной и неудобной для себя политизации и социальной ответственности, ученые всех стран склонны перекладывать ответственность, как говорят, «с больной головы на здоровую», — то есть на политическое руководство. Делается это, так сказать, в два приема.
Сначала декларируется некий «этос науки» — якобы существующий комплекс ценностей и норм, который воспроизводится в науке и принимается учеными. Термин «этос науки» предложен американским социологом Р. Мертоном еще в 1937 г., а опубликован в 1942 г., то есть в годы Второй мировой войны. Мертон исходил из представлений о науке как воплощении свободного поиска истины и рациональной критической дискуссии; в силу этого наука, с одной стороны, репрезентирует ценности демократии и, с другой, именно в демократическом обществе находит оптимальные условия для своего развития (еще раз: и это всё — во время Второй мировой войны). Мертоновский «этос»... как бы это сказать... очень далек от реальной жизни, реальной науки и реальных ученых. «Страшно далеки они от народа»... И сам Роберт Мертон практически до самой своей смерти, то есть в течение 60 лет (он прожил 92 года и умер в 2003 году), постоянно оправдывался и «отступал на заранее подготовленные позиции», то есть объяснял, по каким причинам его «этос науки» не работает нигде, даже в «самом демократическом» американском обществе.
«Этос науки» Р. Мертона, в отличие от его автора, жив до сих пор. Практически нет работ, посвященных этическим проблемам науки, в которых бы он не обсуждался в качестве отправной точки анализа. Причем не в историческом плане, а в практическом: принято, что «этос науки» существует, но... почему-то всё время нарушается.
Итак, нормы научного этоса сформулированы в виде четырех «институциональных императивов» науки:
«1) Универсализм — норма, требующая, чтобы любые знания были открыты для критики и оценки. Истинность научных утверждений должна оцениваться независимо от возраста, пола, расы, авторитета, титулов и званий тех, кто их формулирует».
Ну... Это, конечно, правильно, и должно быть так. Но, к сожалению... Есть масса исторических примеров грубейших нарушений этой нормы (хотя бы в той же фашистской Гремании), да и сегодня она сплошь и рядом нарушается, разве что делается это более тихо и скрытно. Да даже и на теоретическом уровне интересно, как именно наука может быть свободна от влияния, например, авторитетов? В то время как при нынешней дифференциации научных исследований авторитет ученого — единственное основание доверять его данным и использовать их в смежных областях.
Хочется спросить: а как в этой связи нужно относиться к внедряемому у нас повсеместно и провозглашенному председателем Правительства РФ Д. А. Медведевым «основным критерием научных заслуг активности ученого» индексу цитирования? Ведь как предполагается использовать индекс? Для оценки ученых, а следовательно, и их работ. А как же универсализм?
«2) Коммунизм (так и называется у Мертона!) — это норма, требующая, чтобы результаты исследований были доступны другим ученым, чтобы научное знание становилось общим достоянием».
Это смешно и вообще, и в частностях. Что, результаты исследований, необходимые для разработки новых вооружений, должны быть доступны другим ученым? А, например, результаты исследований по новым лекарствам? Они-то без всяких сомнений должны бы быть доступны другим ученым, но как на это посмотрят фармацевтические корпорации, вкладывающие свои «кровные» деньги в исследования? Да они скорее удавятся, чем сделают доступными для всех новое лекарство, будь оно хоть панацеей.
Отдельно интересен вопрос о том, как будет воплощать эту норму в жизнь один из идеологов и ярых сторонников реформы РАН, соавтор министра Ливанова, К. В. Северинов. Дело в том, что г-н Северинов, умудряющийся плодотворно работать сразу в трех лабораториях на разных континентах, в своей российской лаборатории на деньги, выделенные Россией, разрабатывает новый антибиотик и его же — разрабатывает в своей американской лаборатории. И вот если и когда он создаст этот антибиотик, то кому он будет принадлежать? Неужели всему человечеству?
«3) Бескорыстность — это норма, требующая, чтобы основным стимулом деятельности ученого был поиск истины, независимый от соображений личной выгоды. Признание и вознаграждение должны рассматриваться как возможное следствие научных достижений, а не как цель, ради которой проводятся исследования».
Эммм…
«4) Организованный скептицизм — это норма, требующая, чтобы каждый ученый добросовестно оценивал труды коллег, не полагался на авторитет предшественников, критически относился к чужим и своим собственным результатам».
Тут даже сказать нечего. Разве что... что если бы эта норма выполнялась, то наука бы давно встала и стояла бы на месте. Потому что как можно двигаться, если нельзя положиться на авторитет предшественников?
Такой вот «этос науки». Существующий только в теории. Потому что противоречит жизни. Однако ученые, обеспокоенные своей аполитичностью, считают иначе. Они уверены, что это нехорошие политики приводят к нарушению этических норм. Что это не ученые, а политические лидеры ответственны за все, что происходит с научными результатами. Наука, по описанию российского исследователя Л. Лаудана, «подобна золотой рыбке, которую пытается эксплуатировать невежественная и алчная старуха. Золотая рыбка не виновата в том, что старуха предъявляет неразумные требования и в том, что старик потакает своеволию и амбициям старухи. В конечном счете, опасную и вредоносную силу представляет именно невежественная и алчная старуха, а не золотая рыбка. Нужно образумить или унять старуху, чтобы не оказаться у разбитого корыта».
Птичку рыбку жалко, конечно. Однако уподобление ученых рыбке как-то принижает ученых, на наш взгляд. Ну какой этос у рыбки? Это все равно что приравнять нашего гипотетического ученого из примера № 2 малому неразумному дитяте из примера № 1, или обезьяне с гранатой, что то же самое. Но обезьяне нельзя давать гранату, детям — спички, а рыбкам, хоть бы и золотым, нельзя доверять заниматься научными исследованиями. Поэтому перед учеными выбор простой — либо социальная ответственность и наука, либо аполитичность и сдача на милость победителя.
О том, кто этот победитель, — в следующей статье.
