От Беловежья до выставки трупов. Что с нами происходит
Уже больше месяца на ВДНХ в развлекательных целях экспонируются трупы. И люди не только сами идут на выставку, но и ведут туда детей, порой маленьких. Удивительно, что ни возмущение общественности, ни проверка Следственного комитета не привели пока к закрытию экспозиции. Всё, что удалось сделать на данный момент, это повысить возрастной ценз с 12+ до 18+. Но даже маленькие дети могут посещать выставку, если они… вместе с родителями.
Что же происходит? Мы видим, что есть те, кто не могут рассуждать по поводу данной «выставки достижений» отстраненно и продолжают биться против нее. Но есть и вполне адекватные люди, у которых событие не вызывает эмоционального отклика вообще. Их реакция: «Пусть будет. Не хочешь — не ходи». И это уже определенный культурный феномен, фактически выявленный выставкой, — весьма неприятный, но, признаться, не сильно удивляющий. Во всяком случае тех, кто пережил перестройку.
Мне исполнилось 21 год, когда подписали Беловежские соглашения. Я точно знаю, что я и все вокруг меня вообще не поняли, что случилось, — настолько мы были граждански инфантильными. Мы были комсомольцами, многие правильными комсомольцами. То есть готовы были не просто взносы платить, а делать общее дело. Но при этом как-то так воспитаны, что нам казалось, будто информационная среда вокруг нас высчитана и выверена, причем правильно. Если что-то есть, то это — можно. И что это — правда. «Раз в газетах написали, значит — правда». Журнал «Огонек» в перестроечное время не случайно же почти всю страну распропагандировал.
Именно тогда страшное количество народа буквально отравилось. Как писал В. Шефнер: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести». Этими словами и отравились. Вдруг возникла не существовавшая до этого в нашем представлении «литература»: газеты, журналы с нечеловеческими материалами — порнографическими, мистическими. Не метафизическими, а мистическими самого низкого пошиба. В них были советы типа: соберите волосы, ногти, перемелите и бросьте в суп. Это продавалось на всех прилавках, газетных развалах. Все это читали. А кто не читал, тот всё равно вынужден был со всем этим соприкасаться. Потому что это и был рассол, в котором все просаливались.
Ты идешь к остановке автобуса — рядом газетный развал. И кричащие заголовки. На рынках — газетные развалы. В метро — тоже. Этакая игра в псевдосвободу. Мол, раньше коммунисты скрывали, а человек, оказывается, дрянь, ублюдок, мерзавец и развратник. По телевизору — реки крови. Новости начинаются с криминала. В общем, массированный удар со всех сторон. Для того, чтобы в этом не пропасть, нужно было нарастить на душе буквально носорожью броню. Внешне мы оставались такие же — руки, ноги, — а внутри броня.
Многие не выжили от обилия этой информации. Говорят о перестрелках в 90-е, но никто не говорит, что людей выкосили словом, информацией. Стреляли в сердцевину, в Логос. И преуспели. Кто-то спился, кто-то ушел в сатанизм, кто-то просто в отъявленный разврат, кто-то покончил с собой. Душа — хрупкая вещь. Если среда заставляет тебя разъять себя на части, ты должен уметь этой среде противостоять. Те, кто хотел выжить, нарастили броню.
А что такое броня на душе? Это отсутствие чувствительности, пониженный порог восприимчивости. То есть мне всё равно, что на экране льется кровь, мне всё равно, что километры газетных прилавков заполнены яркой «расчлененкой». Я как бы не обращаю на это внимания. Я привыкаю. Я не смотрю это специально, я, возможно, даже выключаю телевизор или радио, отворачиваюсь от газет. Но это всё равно уже существует в моем мире, просто я вытесняю это на периферию сознания, чтобы не страдать. Чтобы сохраниться в здравом уме и трезвой памяти.
Такую броню нарастить сложно, но те, кому удалось, теперь — броненосцы. Большое число людей моего поколения, кому сейчас пятьдесят и чуть старше, утратили чувствительность вовсе. Поэтому им и всё равно, что там происходит. Мерзость, разложение? Я туда не пойду, значит, этого как бы нет. Я не могу сопереживать тем, кто, увидев эту выставку, получит травму на всю жизнь, — я же сам в свое время еле выжил. Меня не хватает на сочувствие другим.
Мне кажется, очень немногие спохватились. Поняли, что, наращивая защиту, перестают в каком-то смысле быть людьми. Душа с броней — это душа не человека. Например, при переломе после снятия гипса место перелома надо долго разрабатывать, возвращая чувствительность, возможность совершать простые физические действия. А что душа, загипсованная броней? Она атрофируется, она перестает развиваться. Защита души была нужна для самосохранения, а привела к ужасным последствиям. Пора бы уже опамятоваться и что-то с этим сделать. Но не все способны поймать себя на саморасчеловечивании. Это же очень горькое признание, на него надо решиться.
С такими людьми с мощной броней можно разговаривать только путем жесткой интервенции. Нужно бить мощными ударами, пробиваясь сквозь многометровую броню туда, где сохранились остатки человечности. Такая интервенция, когда мы начинаем разговаривать с людьми, перенося всё на их личность, тоже выглядит ужасно: «Скажите, Вы бы хотели, чтобы с Вашим телом так поступили после Вашей смерти?» Или: «Представьте себе, что на этой выставке тела Ваших родителей, Ваших детей».
Это ужасно, что мы теперь должны прибегать к таким методам! Это неправильно. Среди людей так не должно быть! Но я понимаю, что это единственные аргументы, которыми можно пробить человека. В принципе, взрослый человек к какому-то возрасту должен научиться мыслить абстрактно и без таких ударов.
Помните дело «пусси райот», когда полуголые тетки прыгали по храму и что-то пели? Даже у неверующих людей, выросших в нашей культуре, должен был сработать какой-то механизм защиты, какой-то порыв, что так не может быть. Вместо этого многие высказались примерно так: «Вот в мечети они бы попробовали попрыгать, что бы с ними было». Переложить собственную живую, человеческую реакцию на других — показатель закостенения души. Люди не могут — или боятся — даже здоровую злость выразить.
Кроме того, сейчас вся массовая культура сформировала модель поведения, в которой человеку никак нельзя оставаться одному, наедине с самим собой. Это не модно. Бесконечные инстаграммы и тик-токи. Человек обязан всё время быть на виду — иначе его как бы и нет. И всякая «чернуха», в том числе и данная выставка, заходит с этой стороны: ты там не был? Ты не в тренде. И человек идет на выставку — чтобы сфотографироваться и выложить в соцсеть — я такой же, как все, я в тренде. Это сродни тому развращающему чтиву, появившемуся в 90-х. «Ну одну книжку я прочитаю, один фильм посмотрю, ничего не будет». Капля цианида убивает организм. Про тело мы понимаем, а про душу? Сколько нужно этого яда, чтоб ее убить?
Ну, а что со следующим поколением? Те, которым сейчас тридцать, выросли уже в другом рассоле. Они выросли в утвердившейся вседозволенности. Многие вещи, которые для нас всё равно остались табу, для них — уже нет. Речь не об отдельных индивидуумах, которые всегда будут, а о некотором срезе поколения.
Да, были родители, которым было дело до своих детей, и которые ночами после трех работ всё равно пытались детей структурировать, заставляли читать правильные книжки. Но в массе своей то, что для нас не может быть, потому что не может быть никогда, — для них уже вполне в порядке вещей. Это надо признать.
И вот эта выставка. Дети очень хотят, чтобы родители их хвалили. Они хотят нравиться своим родителям. Поэтому они в ужасе и страхе, глядя на эту мерзость на выставке, должны в себе этот ужас, страх и ощущение омерзения подавить, не разрыдаться. Особенно это касается маленьких детей. Дети должны отнестись к этим отвратительным экспонатам так, чтобы родители их похвалили. В этом смысле родители, которые ведут детей туда, — их человечески убивают, не тело, но душу и дух. Как поведут себя потом эти несчастные дети по отношению к ним?
Родители, которые привели туда детей, поломали им психику. Даже после одного раза будет сильный сбой. Если потом кто-то из родителей что-то осознает, ребенка надо вести к очень хорошему психологу. К психологу, который занимается именно детско-родительскими отношениями.
Мне кажется, что в человеческом смысле — духовном, душевном, в духоразвивающем смысле — это катастрофа на будущее. Пока слой тех, кто привел туда своих детей, еще мал, выставку надо закрыть. Если сейчас не остановить, то это выстрелит через двадцать лет.
И так всё совсем не здо́рово — и образование, и медицина, а мы сами своими руками закладываем еще и эту бомбу. Потому что мы такие толерантные, такая у нас свобода слова! Прямо как в Телемской обители, где на вратах написано: «Делай что хочешь». Для того, чтобы человек сам не захотел делать «что хочет», он должен быть определенным образом воспитан. В этом смысле самое страшное, повторяю — это дети, которых ведут на эту выставку. Вот в чем ужас. В них закладывается — что? Что вот так можно поступать с человеком. Разъять на части и выставить. Это нормально. И что дальше будет происходить с тем, кто утвердил в себе это как норму? Что будет с тем, кто примирился с мыслью, что он превращается в ничто, и тело его может быть выставлено на поругание и осмеяние?
