О коммунизме и марксизме — 155

Перед тем как начать разбирать есенинскую «Инонию», постараюсь уточнить свою позицию по вопросам, тревожащим многочисленных почитателей Сергея Есенина. Уточнения, на мой взгляд, требуют следующие вопросы.

Вопрос № 1. Мое собственное отношение к творчеству Есенина.

Я искренне люблю творчество Есенина.

Я считаю Сергея Есенина очень крупным русским и советским поэтом, человеком тонким, глубоким, действительно любящим Россию, глубоко созвучным ее великим культурным традициям, в которые Сергей Александрович внес свой бесценный вклад. Никакие мои соображения, касающиеся метафизических исканий Есенина, ничего общего с хулой на Есенина не имеют.

Являясь человеком светским, я не могу возводить хулу на те или иные метафизические искания, потому что ко всем ним, включая те гностические исследования, которые несут, по моему мнению, прямую политическую опасность, я отношусь с экзистенциальным и религиоведческим интересом. И по причине своей светскости просто не могу критиковать чью-либо метафизику по причине ее несоответствия какой-то метафизике, которая является для меня истиной в последней инстанции.

С особым уважением я отношусь к русскому православию, чей вклад в создание почитаемого мной государства и почитаемой мной культурной традиции крайне велик. Но я не могу возводить хулу на тех, чьи метафизические поиски не до конца созвучны этой традиции. И потому, что государство, мною почитаемое, а также культуру,
равной которой, по моему мнению, нет, создавали отнюдь не только православные люди. Да и внутри самого православия шли очень горячие споры. Поэтому никакие русские метафизические искания не могут быть мною осуждены по причине их несоответствия крайне уважаемому мною православному канону.

Вопрос № 2. Я с уважением и пониманием отношусь к попыткам православных людей (например, протоиерея Андрея Дударева, настоятеля храма Великомученика и целителя Пантелеимона в Пушкино) дать такую интерпретацию «Инонии», которая соединила бы их мировоззрение не только с более благостными есенинскими стихами, но и с этой поэмой.

Поэма «Инония» очень многозначна, и как любое художественное произведение может быть интерпретировано самым неожиданным образом.

Хотелось бы, чтобы при этом другие не были лишены права на свои интерпретации данного произведения.

Вопрос № 3. Меня при этом никоим образом не смущает то, что многие из тех православных людей, которые стремятся соединить свои православные чувствования с почитанием Есенина, до сих пор настаивают на версии, согласно которой ближайший друг Якова Блюмкина и супруг Айседоры Дункан был убит вестимо какими злыми ворогами за свою верность русской идее и публичное неприятие всего того, что эти вороги творили на земле русской.

Это их право. Что вовсе не исключает моего права на то изумление по данному поводу, которое я уже сформулировал выше.

Уточнив свою позицию по этим трем, как мне представляется, весьма серьезным вопросам, я начинаю разбирать саму поэму «Инония».

Она посвящена пророку Иеремии.

Пророк Иеремия родился во второй половине VII века до нашей эры и умер в начале VI века до нашей эры.

Он — второй по значимости поздний великий пророк (ранними считаются пророки от Ноя и Авраама до Илии и Елисея). Первый из поздних великих пророков (есть еще так называемые малые пророки) — Исайя.

Иеремия — автор Книги пророка Иеремии и книги «Плач Иеремии».

В Книге Иеремии Господь открывается юноше, повелевая ему пророчествовать по поводу грядущих наказаний отпавшего от Господа Израиля. Господь живописует отпадения от него еврейского народа. Он особо негодует по поводу того, что другие народы, чьи боги не являются подлинными, не отпадают от своих богов, а еврейский народ отпадает, несмотря на то, что он избран именно подлинным богом. По поводу этого, как говорит Господь, «следует содрогаться и ужасаться», «этому дивятся небеса» и так далее.

Господь говорит Иеремии про два зла, которые сделал его народ.

Который, во-первых, оставил Господа как «источник воды живой».

И, во-вторых, «высек себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды». То есть поклонился чужим богам.

Констатируя это кощунственное поклонение, Господь говорит о каре, ниспосланной за такое отступничество. Он настаивает на том, что разруха и подчинение другим народам являются именно этой карой.

Горько иронизируя по поводу желания народа-отступника минимизировать эту кару, подчиняясь то одним, то другим оккупантам, Господь говорит народу: «И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила? И для чего тебе путь в Ассирию, чтобы пить воду из реки ее?»

Исторический сюжет, по поводу которого сказаны эти горькие слова, таков. В эпоху Иеремии Ассирия начинает терять прежнее могущество. Она теснима возвышающимся Вавилоном. А Египет пытается поддержать Ассирию, дабы удержать баланс на Ближнем Востоке. Вавилон в союзе с мидийцами наносит Ассирии тяжелейшее поражение и занимает ее столицу Ниневию. А Египет, сопротивляясь усилению Вавилона, ненадолго устанавливает власть над Иудеей.

Затем Египет терпит поражение от Вавилона. И Иудея становится данником Вавилона. Но при этом всё время пытается побудить Египет к новым антивавилонским действиям, в том числе во имя собственного освобождения.

Это порождает карательные походы Вавилона на Иудею и Иерусалим. Но обращения иудеев к Египту ослабевают, и в итоге вавилонский царь Навуходоносор II не только захватывает окончательно Иудею, но и уводит евреев в вавилонский плен.

Иеремия осуждает свой народ за то, что он недооценивает могущество Вавилона и пытается заручиться поддержкой Египта. Он предсказывает падение Иерусалима и разрушение Храма. Это порождает гонения на дерзкого пророка.

Но Иеремия не падает духом даже после того, как его грозные пророчества, отправленные иудейскому царю Иоакиму, разорваны и сожжены. Иеремия настаивает на катастрофичности ситуации, порожденной отпадением народа от бога и глупостью его политической элиты.

Политическая элита наращивает давление на Иеремию, которого помещают в темницу. Но после падения Иерусалима Иеремию освобождает назначенный Вавилоном правитель Иерусалима. И, в отличие от большинства жителей этого города, Иеремия не оказывается жертвой вавилонского пленения.

Вскоре правитель Иерусалима, назначенный Вавилоном, оказывается жертвой иудейского заговора. А заговорщики, страшась вавилонской кары, убегают в Египет, прихватывая с собой Иеремию.

Иеремия — это пример великого пророка, отторгнутого своим народом. Народ третирует Иеремию, а тот пытается оправдать народ перед лицом Господа.

Иеремия является также примером истинного пророка, который призван разоблачать множество лжепророков, уверяющих народ в том, что ничего плохого с народом не произойдет.

Исследователи считают Иеремию выразителем интересов той группы жрецов, которая была связана с городом Силомом (Шило). Именно в этом городе долгое время располагалась Скиния Завета. И хотя Силом тоже не избежал отпадения, но это отпадение было менее кардинальным, нежели все другие. И оно было быстро исправлено силомским жрецом Илием и его преемником пророком Самуилом, помазавшим на царство Саула и царя Давида.

Считается, что Второзаконие, пятая книга Пятикнижия (Торы), являющееся тем Вторым законом, который был провозглашен Моисеем не на горе Синай, где Моисеем был получен Первый закон, а в той стране Моавской (Моав — историческая область в западной Иордании), где Моисей умер в возрасте ста двадцати лет.

Есть давняя традиция, согласно которой оспаривается авторство Моисея в том, что касается Второзакония. Те, кто оспаривает это авторство, указывают не только на исторические обстоятельства (в тексте описана смерть Моисея), но и на новизну Второго закона по отношению к Первому. В частности, на то, что во втором законе евреям разрешено ростовщичество.

Обсуждение Второзакония, при всей его важности, слишком сильно отвлекло бы нас от основной темы. Поэтому я всего лишь обращаю внимание читателя на то, что, по мнению исследователей, и пророчества Иеремии, и Второзаконие написаны в интересах священства Силома. При этом исследователи указывают, что Иеремия — единственный пророк в Библии, который вообще упоминает Силом, причем называет Силом местом, где бог назначил пребывать божьему имени.

А во Второзаконии Силом именуется единственным законным местом жертвоприношений. Помимо этого, исследователи указывают на то, что последний законный священник Силома Эвиатар был выслан Соломоном в город Анатот. А Анатот — это родина Иеремии, чей отец был священником в Анатоте.

И, наконец, именно Иеремия является пророком, восхваляющим связанного с Силомом Самуила. Причем Иеремия не просто восхваляет Самуила, а ставит его в один ряд с Моисеем. В Книге пророка Иеремии сказано: «И сказал мне Господь: хотя бы предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не приклонится к народу сему; отгони их от лица Моего, пусть они отойдут».

Но пора подводить черту под обсуждением того посвящения Иеремии, которым Есенин предварил свою поэму. Есенин хорошо знает священные тексты. И понимает особую роль Иеремии во всем — и в противостоянии своему народу по причине отпадения народа от Господа, и в противостоянии лжепророкам, и, наконец, в том, что именно Иеремия, бичуя свой народ и суля ему жуткие испытания, пророчествует также и о будущем величии народа. Ведь Иеремия, заключенный в темницу и страдающий по поводу предстоящего падения Иерусалима, не только вопиет об этих страданиях:

«Проклят день, в который я родился! день, в который родила меня мать моя, да не будет благословен!

Проклят человек, который принес весть отцу моему и сказал: «у тебя родился сын», и тем очень обрадовал его.

И да будет с тем человеком, что с городами, которые разрушил Господь и не пожалел, да слышит он утром вопль и в полдень рыдание за то, что он не убил меня в самой утробе — так, чтобы мать моя была мне гробом, и чрево ее оставалось вечно беременным.

Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби, и чтобы дни мои исчезали в бесславии?»

То-то и оно, что помимо этих сетований и проклятий в адрес народа, отпавшего от Господа, Иеремия в темнице говорит и о великом будущем своего народа, который и от Господа отпал, и его пророка Иеремию подвергает тяжелейшим гонениям. По поводу будущего такого народа, одновременно и отпавшего, и избранного, Иеремия говорит следующее:

«И было слово Господне к Иеремии вторично, когда он еще содержался во дворе стражи: Так говорит Господь, Который сотворил [землю], Господь, Который устроил и утвердил ее, — Господь имя Ему: воззови ко Мне — и Я отвечу тебе, покажу тебе великое и недоступное, чего ты не знаешь.

Ибо так говорит Господь, Бог Израилев, о домах города сего и о домах царей Иудейских, которые разрушаются для завалов и для сражения пришедшими воевать с Халдеями, чтобы наполнить домы трупами людей, которых Я поражу во гневе Моем и в ярости Моей, и за все беззакония которых Я сокрыл лице Мое от города сего.

Вот, Я приложу ему пластырь и целебные средства, и уврачую их, и открою им обилие мира и истины, и возвращу плен Иуды и плен Израиля и устрою их, как вначале, и очищу их от всего нечестия их, которым они грешили предо Мною, и прощу все беззакония их, которыми они грешили предо Мною и отпали от Меня.

И будет для меня Иерусалим радостным именем, похвалою и честью пред всеми народами земли, которые услышат о всех благах, какие Я сделаю ему, и изумятся и затрепещут от всех благодеяний и всего благоденствия, которое Я доставлю ему.

Так говорит Господь: на этом месте, о котором вы говорите: «оно пусто, без людей и без скота», — в городах Иудейских и на улицах Иерусалима, которые пусты, без людей, без жителей, без скота, опять будет слышен голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты, голос говорящих: «славьте Господа Саваофа, ибо благ Господь, ибо вовек милость Его», и голос приносящих жертву благодарения в доме Господнем; ибо Я возвращу плененных сей земли в прежнее состояние, говорит Господь.

Так говорит Господь Саваоф: на этом месте, которое пусто, без людей, без скота, и во всех городах его опять будут жилища пастухов, которые будут покоить стада.

В городах нагорных, в городах низменных и в городах южных, и в земле Вениаминовой, и в окрестностях Иерусалима, и в городах Иуды опять будут проходить стада под рукою считающего, говорит Господь.

Вот, наступят дни, говорит Господь, когда Я выполню то доброе слово, которое изрек о доме Израилевом и о доме Иудином».

Я столь подробно цитирую Книгу пророка Иеремии, поскольку, по моему глубокому убеждению, чуть ли не половина смысла есенинской «Инонии» связана с тем, что это есенинское пророчество посвящено именно Иеремии. То есть пророку, который и народ свой проклинает, и о немыслимых карах за прегрешения своего народа пророчествует, и народом гоним, но вопреки всему этому преисполнен веры в великое будущее своего народа. Какого народа?

Для Иеремии — еврейского. А для Есенина — русского.

При этом в есенинском пророчестве русский народ уподобляется еврейскому народу эпохи Иеремии. То есть народу, терпящему неслыханные бедствия по причине своего отпадения. Народу, третирующему пророка, призывающего опомниться. Но вопреки всему этому, народу столь же мессианскому, как и еврейский.

Нет и не может быть никаких исторических доказательств того, что сплетение этих двух мессианств (а не их конфликт) породило особую близость Есенина и Блюмкина. Но прочтение эзотерических пророческих стихов не может быть осуществлено с опорой на одни лишь исторические свидетельства. Тут нужна еще и интерпретационная интуиция.

Мне лично она подсказывает, что сплетение двух мессианств имеет прямое отношение и к далеко идущей дружбе Есенина с Блюмкиным. А также к готовности Есенина очень сложным образом включить победивший русский коммунизм в контекст того мессианства, которое он разрабатывает отнюдь не в гордом одиночестве. И что именно это сплетение мессианств диктует самому Есенину посвящение собственной мессианской поэмы «Инония» не абы кому, а именно пророку Иеремии.

Прекрасно понимая, что нельзя ссылаться только на интуицию, я хотел бы дополнить оную определенными историческими сведениями, которые поначалу могут показаться не связанными с поэмой «Инония». Но вскоре обнаружится, что они с этой поэмой связаны наипрочнейшим образом.

Автобиографическая поэма Есенина «Анна Снегина» была написана в январе 1925 года. В ней были отражены впечатления поэта от его поездок в родное село Константиново летом 1917–1918 годов.

Впервые отрывки из поэмы были опубликованы весной 1925 года в журнале «Город и деревня». Потом поэму напечатали в двух номерах за 1 и 3 мая газета «Бакинский рабочий».

Есенин умер 28 декабря 1925 года, то есть в конце того самого года, когда была написана поэма. Обсуждать саму поэму я не собираюсь. Все специалисты считают ее одним из важных и крупных поэтических произведений Есенина.

Ну так вот. Эту автобиографическую поэму, в основе своей лирическую, очень личностно сокровенную Есенин посвятил Александру Константиновичу Воронскому. Воронский (1884–1937) был большевиком с 1904 года. Он был достаточно крупной фигурой в большевистской партии.

Есенин никогда не заискивал перед большевистскими руководителями. Да он вообще ни перед кем не заискивал. Мог ли он посвятить свою лирическую поэму человеку, с которым его не связывали очень прочные отношения? Прочность и глубину этих отношений, к сожалению, трудно определить, потому что переписка Есенина с Воронским, увы, не является нашим историческим достоянием. Она исчезла бесследно. И это связано с тем, как именно сложилась судьба Александра Константиновича Воронского.

Воронский родился в семье православного священника. В пятилетнем возрасте умер его отец, и мать увезла детей к своему отцу, который тоже был священником. Такая биографическая особенность Воронского сказалась на его судьбе.

Он окончил сначала незатейливое учебное заведение, название которого «бурса» стало нарицательным в силу грубости и примитивности применявшихся в нем методов.

После окончания бурсы Воронский поступил в Тамбовскую духовную семинарию, где обучение имело гораздо более серьезный характер. Воронский был исключен из пятого класса семинарии по причине своей политической неблагонадежности.

В 1904 году Воронский вступил в РСДРП (б). Ему было 18 лет. Вступив в большевистскую партию, Воронский стал ее профессиональным активистом. За дореволюционные годы он успел отсидеть в обычной тюрьме и в Петропавловской крепости. А также побывать в многочисленных ссылках.

В 1912 году Александр Константинович был делегатом Пражской конференции РСДРП (б), которую собирал Ленин с целью укрепления позиций своего большевистского крыла. Случайных людей на Пражской конференции не было. Ее делегаты были только авторитетными партийными работниками. Преобладали на Пражской конференции большевики-ленинцы. Воронский был одним из них.

Не на уровне интуиции, а на уровне достоверных исторических сведений мы тем самым установили, что Воронский не литератор, симпатизирующий большевикам, а крупный деятель большевистской партии, имеющий склонность к литературной, а точнее литературоведческой деятельности. Вот кому посвятил — и именно посвятил — свою последнюю лирическую поэму Сергей Есенин.

После февральской революции 1917 года Воронский продолжил революционную и одновременно литературоведческую деятельность. Он был редактором газеты «Рабочий край». И одновременно — с 1917 по 1920 год — Воронский был членом того самого Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), который, будучи высшим законодательным, распорядительным и контрольным органом государственной власти, принимал все ответственные государственные решения, которые потом должен был реализовывать Совет Народных Комиссаров РСФСР. То есть Воронский занимал немалую государственную должность в ту эпоху, когда ВЦИК еще не был придатком к советской исполнительной власти.

Александр Константинович Воронский — один из участников подавления Кронштадтского мятежа. Для подавления этого мятежа по решению Реввоенсовета была восстановлена седьмая армия под командованием М. Н. Тухачевского. Мятеж начали подавлять одновременно с открытием десятого съезда РКП (б). Подавить мятеж нужно было до того, как произойдет вскрытие ото льда Финского залива. Именно про это подавление в стихотворении Багрицкого сказано: «Нас водила молодость В сабельный поход, Нас бросала молодость На кронштадтский лед». Делегаты партийного съезда участвовали в подавлении мятежа, который Ленин назвал одной из самых больших угроз существованию Советской власти. Кронштадт был почти неприступной крепостью. Ее обороняло как минимум десять тысяч мятежников.

Первая попытка взять штурмом Кронштадт закончилась неудачей. При второй попытке группировка, штурмовавшая Кронштадт, была доведена до двадцати четырех тысяч штыков при ста пятидесяти орудиях.

Второй штурм Кронштадта оказался успешным. Общие советские потери, если верить сведениям тогдашнего американского посла Гарольда Куартона, составляли около десяти тысяч человек. При подавлении мятежа погибло пятнадцать делегатов десятого съезда.

Воронский, как мы убедились, входил в ту группу организаторов подавления Кронштадтского мятежа, которой руководили Троцкий и Тухачевский. А также Седякин, Ворошилов, Казанский и другие крупные большевистские военно-политические фигуры того времени.

К началу 1920-х годов Александр Константинович Воронский становится одним из ведущих большевистских литературоведов, или, точнее, одним из создателей марксистской теории литературы.

С 1921 по 1927 год Воронский редактирует журнал «Красная новь» и другие советские издания, в которых печатаются литераторы, по-разному трактующие победу большевизма в Советской России.

Мы уже обсуждали связь Есенина с Блюмкиным и Троцким. Но есть такая же связь Воронского с этими политическими фигурами. Только Есенина еще формально можно зачислить в случайные попутчики Блюмкина и Троцкого (хотя, конечно, это не так), а Воронского в такие попутчики зачислить нельзя.

Воронский в 1923 году примкнул к Левой оппозиции в ВКП (б), важнейшим представителем которой был Троцкий. Когда историки обсуждают эту самую оппозицию, то в числе перечисляемых фигур всегда фигурируют Троцкий, Преображенский, Радек, Серебряков и — Воронский. Так что связь Воронского с Троцким носила вполне оформленный характер. И была сугубо политической.

Одновременно с этим можно говорить и о том, что Воронский олицетворяет собой троцкистское направление в теории литературы. Это, наряду с тем, что Есенин постоянно печатается в изданиях, руководимых Воронским, находится с ним в прочнейших отношениях, посвящает ему свою поэму, позволяет говорить о некоей или эзотерической, или как минимум концептуальной группе, в которую одновременно входят Троцкий, Блюмкин (люди, не слишком близкие к литературе), Воронский (человек, который достаточно тонко и профессионально разбирается в литературе, руководя при этом определенными процессами), и выдающийся литератор Сергей Есенин.

Установив подобные обстоятельства, мы можем иначе отнестись и к самой «Инонии» Есенина, и к есенинскому творчеству в целом и в том, как именно определял место этого творчества в совокупном русском марксизме и коммунизме столь авторитетный для большевиков, Троцкого и Есенина человек, как Александр Константинович Воронский.

(Продолжение следует.)