Фашизм. Французские истоки и итальянские предтечи
Из работ по теории элит, которые мы обсудили ранее (и которые очень внимательно «осваивали» империалистические идеологи), следовало несколько достаточно ясных концептуальных выводов в части возможностей «остановить красных».
Нужно было последовательно вытеснять и замещать в массовом сознании «возвышающий» коллективизм равенства и братства рациональных и осознающих свои интересы и цели масс — «опускающим», регрессивным коллективизмом нерассуждающей иррациональной толпы (по Михельсу и Лебону).
Нужно было стать полноценной контрэлитой и в этом качестве, опираясь на уже созданную нужным образом иррациональную толпу, взять в свои руки власть (по Моска и Парето).
И нужно было воспользоваться властью и толпой, чтобы не только разгромить красных, но и удерживать эту толпу «в согласном повиновении». И в результате успешно решать и задачи поддержания внутренней социально-политической стабильности, и задачи внешней империалистической экспансии.
Но как это сделать?
Главным технологическим механизмом должен был стать особого рода миф (по Сорелю). То есть такая нерасчлененность иррационального (слепой веры в миф, олицетворяемый вождем) и рационального (доверия к пропагандистской аргументации вождя), при помощи которой вожди создают у масс целостный образ реальности, а также указывают главных врагов масс в этой реальности. Такой миф должен был пробудить в массах единое нерассуждающее и целеустремленное желание действия (в том числе насильственного действия) по указанию вождей.
А чтобы миф внедрить в массы и в них его поддерживать, сохраняя в массах свойства этой самой толпы, — нужно было создать и использовать собственную мощную информационно-пропагандистскую машину.
Это хорошо понимали и те, кто стремился остановить красных, и те, кто добивался политической победы коммунистов. Так, например, В. И. Ленин (который внимательно читал и Парето, и Лебона, и Сореля) в небольшой статье 1917 г. «Империализм и раскол социализма» написал: «Без масс не обойтись, а массы в эпоху книгопечатания и парламентаризма нельзя вести за собой без широко разветвленной, систематически проведенной, прочно оборудованной системы лести, лжи, мошенничества, жонглерства модными и популярными словечками, обещания направо и налево любых реформ и любых благ рабочим — лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии».
Идеологическое первенство в создании концептов протофашизма, видимо, принадлежит Франции. Идеи крайне правого аристократического реванша начали оформляться во Франции с 70-х годов XIX века, после поражения в франко-прусской войне. В стране в этот период возникали и набирали политическое влияние многочисленные правые группировки (лиги) дворян, офицеров, интеллигенции. Часть которых, исповедующая радикальный монархизм, в 1899 г. объединилась в организацию «Аксьон франсэз» («Французское действие»).
Идейно-политической платформой «Аксьон франсэз» стал так называемый интегральный национализм. «Интегральный миф», который выстраивала «Аксьон франсэз», адресовался к Франции времен позднего средневековья и «великих королей». В его рамках подразумевались строгая социальная иерархия и «межклассовый мир», которые обеспечиваются корпоративно-сословной организацией социально-политической и экономической жизни в стране под управлением монархии.
Лидер «Аксьон франсэз» Шарль Моррас прямо писал о возможности реставрации монархии во Франции при помощи «нового генерала Монка» (напомним, что в Англии Монк в 1660 г., после смерти Кромвеля, обеспечил восстановление династии Стюартов на английском престоле). При этом «Аксьон франсэз» уже в начале ХХ века использовала в силовых акциях против своих красных противников отряды так называемых королевских молодцов (прообраз будущих фашистских штурмовиков в Италии, Германии, Испании и т. д.).
Идеи и политическая практика «Аксьон франсэз» оказали существенное влияние на развитие фашистских организаций в других странах Европы (в Бельгии, Румынии, Испании и т. д.). Так, позже глава бельгийских фашистов-рексистов Леон Дегрель, генерал элитных нацистских Ваффен-СС и любимец Гитлера, в своей книге называл Морраса «интеллектуальным отцом всех европейских фашизмов».
Знаменательно, что в «Аксьон франсез» было вовлечены и поклонники Ж. Сореля. Например, синдикалист Жорж Валуа, который называл себя «верным духовным сыном» Сореля, в 1912 г. создал свой политический кружок из синдикалистов и радикальных националистов. А позже подчеркивал, что именно из этого кружка в итоге выросла основанная Валуа в 1925 г. «Фасэ» — первая французская политическая организация, которая прямо объявила себя фашистской.
Другим крылом французского «протофашизма» стали радикальные националисты, лидером которых был Морис Баррес. Они, в отличие от «Аксьон франсэз», строили свой политический миф на основе «межгосударственного» социал-дарвинизма и «этнического» расизма. И нередко использовали антикапиталистическую риторику и социалистические лозунги, призывая обеспечить классовый мир за счет объединения всех классов под знаменем «национального патриотизма».
Одна из наиболее влиятельных «лиг» националистов, исповедующая воинствующий расизм в духе Гобино и Х. Чемберлена, прямо называла себя «Антисемитской лигой» и «национал-социалистами». Позже Баррес стал горячим поклонником итальянского фашизма и лично Муссолини. Он писал, что «…именно фашизм объединяет… предпринимателей, служащих, специалистов, рабочих... с целью их примирения».
«Аксьон Франсэз» и националисты Барреса сыграли большую роль в создании во Франции в 1927 г. протофашистской организации участников Первой мировой войны «Огненные кресты». А после оккупации Франции Германией в ходе Второй мировой войны выходцы из «Аксьон франсэз» и националистов Барреса составили существенную часть «режима Виши» — коллаборационистской прогитлеровской администрации Франции.
Тем не менее, первый опыт прихода фашизма во власть состоялся не во Франции, а в «молодой империи» — Италии.
В Италии массовая эйфория от первых империалистических успехов в Эритрее и Сомали в 1885–1889 гг. была в каком-то смысле перечеркнута в 1896 г. очень болезненным поражением в Эфиопии от войск императора Менелика. В стране не только обострилась система элитных расколов (монархисты, либералы, клерикалы, буржуазия промышленного Севера и помещики-латифундисты Юга), но и резко активизировались социалистические низовые движения городского пролетариата и крестьянства — от партий и лиг социалистов и анархо-синдикалистов до крестьянских католических и светских «синдикатов» и «трудовых ассоциаций».
В этих условиях премьер Италии, крупный либеральный политик Джованни Джолитти провозгласил «новую политику государственной консолидации» за счет реформ системы заработной платы, сокращения рабочего дня, обеспечения профсоюзных свобод и таможенного протекционизма. В этой политике интеграции городского и сельского пролетариата в либеральную буржуазную систему за счет союза либералов с социалистами-реформистами — Джолитти, по сути, шел по стопам своего германского предшественника Бисмарка с его «прусским социализмом».
Однако политика Джолитти, основанная на соглашательстве с рабочими массами и снижении нормы эксплуатации, а также на умеренности в части империалистических планов, категорически не устраивала элитный союз крупной буржуазии и латифундистов, поскольку сокращала их сверхприбыли и не давала шансов на форсированную внешнюю экспансию. А заодно эта политика вызывала падение популярности социал-реформистов из Соцпартии, которых низовые массы обвиняли в классовом предательстве.
После поражения социалистов на выборах 1912 г. и падения либерально-социалистического правительства — в Италии (и в элите, и в массах) резко нарастает влияние правых националистов. Которые были готовы в решении внутренних и внешних политических проблем перенести ставку на насилие. Причем пропаганда насилия и прямого действия у националистов привлекала немалую часть итальянских синдикалистов и анархо-синдикалистов, у которых эта пропаганда вполне сочеталась с проповедями о насилии их кумира Ж. Сореля.
Лидер националистов Энрике Коррадини уже давно и настойчиво пропагандировал «международный социал-дарвинизм» как основание для империалистической экспансии. Коррадини регулярно ссылался на величие Древнего Рима, которое призвана возродить новая Италия. А при этом заодно предъявлял миф о неизбежности борьбы между нациями старыми и дряхлыми (они же «капиталистические и плутократические») и нациями молодыми и энергичными (они же «пролетарские»); борьбы, в которой общие национальные интересы должны объединять всех итальянцев.
В 1910 г. Коррадини учредил Итальянскую националистическую ассоциацию (ИНА), и на первом конгрессе ИНА заявил: «Подобно тому, как социализм разъяснил пролетариату значение классовой борьбы, мы должны разъяснить Италии значение международной борьбы. Но международная борьба — это же война? Ну что ж, пусть будет война, и пусть национализм пробудит в Италии жажду победоносной войны».
Другой тип мифологии фашистского национализма в эти же годы предъявлял обществу яркий и плодовитый писатель, журналист и оратор Габриэль д’Аннунцио. В своих книгах, статьях и выступлениях он, как и Коррадини, постоянно апеллировал к величию древнего Рима и обязанности Италии возродить это величие путем колониальных захватов. Однако в его выступлениях, в отличие от националистов, смысловым центром был не Рим как мировая империя (это подразумевалось как следствие величия), а образ римлянина-патриция как сверхчеловека в духе Ницше. То есть, аристократического героя-вождя, презирающего моральные условности и общественные ограничения, не знающего страха и сомнений и идущего к цели наперекор трудностям и судьбе.
Как свидетельствуют современники, д’Аннунцио в риторике своих выступлений очень откровенно и мастерски использовал рекомендации Г. Лебона из «Психологии толп»: «…Толпа способна воспринимать лишь упрощенные до предела идеи. Чтобы увлечь толпу, нужно обращаться не к ее разуму, которого нет, а к ее воображению. Она топчет слабых и преклоняется перед сильными… Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться».
А еще д’Аннунцио в своих романах, эссе, выступлениях явно ассоциировал себя со сверхчеловеком, по Ницше: «… Плебеи останутся всегда рабами, потому что у них врожденная потребность протягивать руки к цепям… Новый римский цезарь, природой предназначенный к господству, придет уничтожить или переместить все ценности, которые слишком долго были признаваемы различными доктринами. Он будет способен построить и перебросить в будущее тот идеальный мост, по которому привилегированные породы смогут, наконец, перейти пропасть, теперь еще отделяющую их, по-видимому, от вожделенного господства».
Отметим, что на первом этапе становления итальянского протофашизма популярность д’Анунцио даже превышала популярность Муссолини. И Муссолини лишь в ходе концентрации власти в своих руках постепенно отодвинул на второстепенные политическое роли этого слишком явного конкурента за роль вождя.
Не остались в стороне от конструирования итальянского фашистского мифа и многие деятели «новой культуры», и прежде всего футуристы. В частности, крупнейшая фигура итальянского футуризма, поэт Филиппо Маринетти, был восторженным почитателем Ж. Сореля и певцом «творящего насилия». Он был убежден в неостановимой динамике прогресса, а также в особой роли в нем физически мощного и воинственного нового человека и новой могучей техники. Маринетти в полемике с основным фашистским «древнеримским» мифом заявлял: «Мы хотим восславить войну — единственную гигиену мира... Пусть назойливое воспоминание о римском величии будет перечеркнуто стократ большим величием Италии».
Еще одна яркая фигура итальянского протофашизма — философ Джованни Джентиле. Еще до Первой мировой войны он начал разрабатывать неогегельянскую философскую теорию «актуального идеализма» (книга «Общая теория духа как чистого акта» вышла в 1916 г.). Гегелевский Мировой Дух у Джентиле, как и человеческий дух, — это диалектика неразрывных интеллекта и воли, познающего мышления и действия.
По Джентиле, человеческое мышление, соединенное с волей, позволяет личности подниматься до исторических свершений, не признающих никаких заранее установленных законов, и свободно творить свой собственный закон и свой мир. При этом Джентиле считал, что его актуальная диалектика наиболее полно проявляется в метафизике и философии государства. И — как бы развивая Гегеля — делал вывод о том, что тотальная творящая историю личность наиболее полно реализует свое предназначение в тотальном государстве.
После прихода фашистов к власти Джентиле увидел в них реализацию своего философского замысла. В 1923 г. он стал министром образования в первом фашистском правительстве, в 1925 г. издал «Манифест фашистских интеллектуалов к интеллектуалам всех наций», а в 1929 г. — книгу «Основы фашизма», где объявил фашизм новой «политической верой…», способной «создать новое этическое государство».
Вот в такой концептуально-политической среде вызревал итальянский фашизм, вождем и олицетворением которого стал Бенито Муссолини.
