Итальянский фашизм во власти. Политическое оформление и фашистская практика. Часть I
Фашистский переворот в Италии завершился торжественным маршем по улицам Рима фашистских когорт, уходивших из города. 30 ноября 1922 г. Муссолини объявил состав правительства, куда вошли не только фашисты, но и представители пополаров, демократов и либералов. Себе Муссолини оставил министерства внутренних и иностранных дел.
На первом заседании парламента он объявил: «Я не хочу злоупотреблять победой, мог бы, но не хочу... Я мог бы покарать всех, кто пытался очернить, оклеветать фашизм... Я составил коалиционное правительство не для того, чтобы получить парламентское большинство, — я в нем не нуждаюсь, — но чтобы призвать на помощь истощенной Италии всех, — независимо от партий, — кто хочет ее спасти... Но палата должна понять, что от нее зависит — жить еще два дня или два года... Мы требуем полноты власти, ибо хотим полноты ответственности. Пусть никто из наших вчерашних, сегодняшних или завтрашних недругов не воображает, что мы пришли ненадолго...».
В сенатском выступлении Муссолини был почти таким же жестким: «...Если совершенный либерализм требует, чтобы нескольким сотням безумцев, фанатиков или мерзавцев была дана свобода уродовать сорок миллионов итальянцев, — тогда я не либерал... Я хочу, чтобы национальная дисциплина не была больше пустым словом... Фашисты... снабжены мистическим чувством послушания. Я уверен, что... фашистский иллегализм нынче кончается, завтра исчезнет».
В провинциях фашисты в это время добивали всё, что политически и экономически относилось к «красным». Но, действительно, уже через несколько дней из Рима прозвучали — и были выполнены — приказы прекратить погромы.
И в эти же дни Италию обсуждал IV конгресс Коминтерна. На нем Карл Радек заявил: «В победе фашизма я вижу... величайшее поражение социализма и коммунизма после начала эпохи мировой революции... Если... социал-демократическая партия Италии не поймет оснований этой победы фашизма и причин нашего поражения, то нам предстоит встретиться с длительным господством фашизма». Председатель Коминтерна Григорий Зиновьев высказал еще более мрачное пророчество: «...происшедшее в Италии — не местное явление. Нам неизбежно придется столкнуться с такими же явлениями и в других странах, хотя, может быть, и в других формах. Вероятно, мы не можем избежать... периода... фашистских переворотов во всей Центральной и Средней Европе».
Между тем, Муссолини вовсе не был намерен опираться только на своих фашистов. Прежде всего, он быстро «удушает в объятиях» своего давнего соперника Д’Аннунцио. Муссолини знает, что перед фашистским переворотом соперник предлагал королю и премьеру услуги (свои и верных ардити) для «мягкого» переворота в свою пользу. После переворота Муссолини выкупает виллу Д’Аннунцио и берет на правительство все расходы по ее содержанию, приобретает в госсобственность архивы поэта, создает национальный институт для издания полного собрания сочинений Д’Аннунцио, осыпает честолюбивого соперника государственными наградами, проводит его избрание академиком. Но в большую политику не пускает.
Одновременно Муссолини укрепляет отношения с Ватиканом. Весной 1923 г. он встречается с представителем Папы кардиналом Гаспарри и обещает очистить Италию от коммунистов и масонов, усилить санкции против оскорбляющих религию, установить распятия в школах и судебных присутствиях, восстановить капелланов в армии, ввести обязательное религиозное воспитание во всех учебных заведениях. Вскоре Муссолини и назначенный министром просвещения Джентиле исполняют большинство этих обещаний. Школьная реформа возвращает в систему образования распятие, религию и латынь. Масонские ложи и коммунисты практически разгромлены.
Фашистской пропагандисткой машине Муссолини ставит задачу оформления государственной политики как наследующего Великому Риму радикального имперского национализма. И откровенно вербует в свою партию элитных националистов, ранее чуравшихся слишком «народного» фашизма и его «социалистического» привкуса. Муссолини подчеркивает, что строит именно национал-фашизм, и заявляет националистам: «Мы вам принесли число, вы нам дали доктрину». В марте 1923 г. Националистическая ассоциация Энрике Коррадини вливается в фашистскую партию, радикальные аристократические кадры националистов занимают высокие места в партийной иерархии. А летом 1924 г. Муссолини передает важнейшие правительственные посты: министра внутренних дел и министра юстиции — представителям националистов Луиджи Федерцони и Массимо Рокка.
Муссолини регулярно повторяет, что главным врагом государства и нации после разгрома «левых» считает либерализм. Весной 1923 г. в журнале «Иерархии» он пишет: «...Люди устали от свободы... Для взволнованной и суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках новой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние, гораздо более величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина... Фашизм не боится прослыть реакционным и объявить себя антилиберальным... Он уже раз прошел и, если это будет нужно, еще раз перейдет спокойно через обезображенное, уже полуистлевшее тело богини Свободы».
На вопрос, как фашисты собираются строить Новую Италию, Муссолини отвечал, что его программа самоочевидна: «...я не знаю ни одного идейного и политического движения, вооруженного доктриной более солидной и лучше определенной. Перед нами бесспорные реальности: государство, которое должно быть сильным; правительство, обязанное защищаться, ибо оно защищает нацию против разрушительной работы; сотрудничество классов, уважение к религии; развитие всех национальных энергий; это — доктрина жизни».
Такая пропаганда фашистов — в сочетании с действительно установленным в стране порядком — получает всё более широкую массовую поддержку. И послушный Муссолини парламент в ноябре 1923 г. принимает так называемый «закон Ачербо», по которому партия, набравшая больше всего голосов на выборах, но не менее 25 %, получает в палате две трети мест. На выборах весны 1924 г. фашисты — причем в союзе с либералами(!) — становятся хозяевами палаты.
И общий выборный список фашистов и либералов, и поддержка фашистов объединением крупнейшего бизнеса «Конфиндустрия» — не случайность. Муссолини полностью отрекается от своих прежних «социалистических» идей рабочего контроля на заводах, национализаций и государственного вмешательства в экономику. Он заявляет: «Только тогда государство становится великим, когда оно отказывается от господства над материей и господствует над духом».
Для «господства над духом» в июле 1924 г. Муссолини создает особое Министерство по делам печати и пропаганды, министром назначает националиста Дино Альфиери. Вскоре почти все оппозиционные газеты оказываются закрыты, а главным редактором газеты или журнала может стать только член фашистской партии и фашистского профсоюза журналистов. Печатная пресса, радио, кинематография и система образования (здесь особенно активную политику проводил соратник Муссолини министр-философ Джентиле) оказываются под жестким контролем фашистских функционеров. Муссолини помнит и тезис Парето о необходимости для власти «ресурса согласия» общества, и наставления Моска и Лебона насчет мифов и их внушения массам. И выстраивает всеобъемлющую систему индоктринации, воспитания и пропаганды, которая круглосуточно транслирует населению страны и зарубежной публике фашистское представление о благости политических, экономических, социальных, культурных норм фашизма.
А в сфере «материи», то есть экономики, правительство Муссолини сразу инициирует жесткие антисоциалистические реформы. Начинаются денационализации предприятий, прекращаются промышленные и сельскохозяйственные субсидии, снимаются ограничения квартплаты, отменяется страхование по старости, усиленно проповедуется уважение к собственности (всё это — со ссылками на древнеримскую традицию). Большинство прямых налогов изменяется на косвенные, прогрессивная шкала прямых налогов меняется на выгодную для бизнеса пропорциональную.
Фашистская власть открыто переносит свою социально-политическую опору на буржуазию — крупную, среднюю и мелкую, одновременно шантажируя ее «красной угрозой» и заставляя переводить экономику «на мирные рельсы».
Эту политику правительство Муссолини проводит под лозунгом «Экономия, труд, дисциплина». Уже в 1923 г. увольняется около 30 тыс. госчиновников. Происходит постепенный возврат от 8-часового к 9-часовому рабочему дню. Ставится — и уже к 1924 г. реализуется — цель добиться бездефицитного бюджета, сокращается инфляция, растет экспорт, улучшая торговый баланс страны. А через 5 лет после фашистского переворота, в конце 1927 г., официально восстанавливается размен бумажной лиры на золото. Старые и новые сторонники фашистов вполне искренне заявляют: «Италия воскресла, как Лазарь».
На этом фоне левые — резко ослабленные фашистскими репрессиями, но не разгромленные — только однажды получили реальный шанс на реванш. 10 июня 1924 г. фашисты убили очень известного и популярного политика-социалиста Джакомо Маттеотти. Это убийство вызвало и парламентский, и общеполитический кризис. Коммунисты призвали все фракции к всеобщей забастовке и ультимативному требованию к королю отправить правительство Муссолини в отставку. Однако фракции социалистов, пополаров и демократов, объявив организацию «антифашистского фронта», просто ушли из парламента, создав на Авентинском холме как бы отдельную законодательную палату.
Муссолини же воспользовался паузой. Он уволил наиболее радикальных фашистских политиков (в том числе причастных к убийству, а также своих влиятельных в партии конкурентов), и заставил фашистскую милицию присягнуть королю. И через газеты, радио, митинги настойчиво внушал монарху, буржуазии, широким массам и Ватикану, что обрушение его фашистского правительства неизбежно приведет к новому витку «социалистического хаоса». В результате оппозиция ничего не добилась, и политический кризис рассосался без серьезных последствий для фашистов.
Далее Муссолини настойчиво укрепляет — политически, экономически, социально — свой фашистский режим. В качестве главного механизма он использует синдикализм и корпоративизм.
Идеи синдикализма и корпоративизма в Италии были в социально-политическом обиходе достаточно влиятельны. Еще папа римский Лев XIII в энциклике 1891 г. заявил (фактически повторяя тезисы Эмиля Дюркгейма, которые мы в газете обсуждали ранее) о взаимозависимости различных классов сложного общества и необходимости межклассовой, то есть национальной, солидарности. Католические профсоюзы/синдикаты и программа партии пополаров были в значительной части построены на этих принципах. Сохранились в Италии и структуры, подобные средневековым гильдиям и корпорациям, солидарно объединявшим предпринимателей и работников определенных профессий.
Однако Муссолини понимал неустойчивость подобной солидарности. И для разрешения проблемы вновь обратился к концепту своего любимого Ж. Сореля, который считал, что организованное сопротивление рабочих должно воскресить производственную активность буржуазии: «...Растущий и крепко организованный рабочий класс может заставить класс капиталистический пребывать воспламененным экономической борьбой...».
Муссолини формально берет на вооружение и пропагандирует эту идею Сореля, но фактически надстраивает над корпоративной системой в качестве «главноуправляющего» свою фашистскую партию.
Весной-летом 1926 г. принимаются законы «хартии труда», по которым низовые профсоюзы-синдикаты объединяются в профессиональные корпорации, раздельные для рабочих и предпринимателей. Корпорации (всего 13, из них 6 для отраслевого бизнеса, 6 для отраслевых рабочих, одна — для лиц свободных профессий) учреждаются декретами министра корпораций (этот пост Муссолини взял себе).
Обязательное условие признания низового синдиката — «защита экономических и моральных интересов» своих членов, а также «национальное воспитание». Вся система деятельности корпораций и синдикатов (назначения на посты, трудовые инициативы и т. д.) контролируется фашистской партией, для чего в партии создан специальный «синдикальный отдел».
Осенью 1926 г., после этой «корпоративной реформы», Муссолини заявляет: «Мы носители новой политической системы, нового типа цивилизации. Там не может быть тирании, где существует целый миллион записавшихся в фашистскую партию, три миллиона записавшихся в экономические организации, 20 миллионов человек, повинующихся директивам правительства. Если был когда-либо в истории демократический режим, то именно наш фашистский строй и есть истинная демократия...».
В итоге Муссолини создает структуру экономического и социального управления, в которой правительство — от имени фашистской партии — объявляет себя надклассовой «силой национальной солидарности» и потому «честным арбитром» в отношениях между синдикатами и корпорациями, которые, якобы, и есть реальная экономическая власть. Однако вот как определяет эту ситуацию Н. Устрялов, один из самых проницательных современников и аналитиков итальянского фашизма: «Не только фактически, но и юридически фашистское правительство есть не власть синдикатов, а власть над синдикатами. Иерархический принцип не сливается с корпоративным, а заглушает, забивает его... Государство — это партия. Партия — это вождь. В партии — органический отбор, а не механические выборы, «элита», а не «народное представительство».
Но для того, чтобы создать такую систему, Муссолини должен был обеспечить жесткую иерархию фашистской партии и ее реальную власть, а также прочное собственное всевластие в партии.
Этим он, в первую очередь, и занимался.
